Прежде
и
теперь.
О первопуткѣ.
О первопуткѣ я безъ шутокъ
Могу шепнутъ:
Безпутнымъ людямъ первопутокъ Къ паденью путъ!
Честность.
(Персидская сказка)
Въ былые, древніе года глубоко Честность уважали, и Честность славилась тогда: ее съ почетомъ всѣ встрѣчали. Куда, бывало, ни придетъ, всѣ были Честности такъ рады. И Честность крѣпко чтилъ народъ, суля ей щедрыя награды.
Но время минуло. И вотъ, она утратила значенье: куда лишь Честность ни придетъ, вездѣ — одно пренебреженье. И стало Честности невмочь. И вотъ, въ кручинѣ изнывая, она въ одну глухую ночь пошла... куда? сама не зная!...
И шла она, гремя клюкой, тревогу чувствуя въ волненьи. И крикнулъ персъ-городовой:
— Взять эту бабу подъ сумленье!..
И стражъ ночной, предвѣстникъ бѣдъ, предсталъ предъ ней, какъ призракъ грозно, и рекъ:
— Гряди за мной во слѣдъ!—толкнувъ рукой весьма „серьезно .
Она пошла влекома имъ, дрожа, какъ листъ.
Во мракѣ сонномъ блеснулъ участокъ. Ѣдкій дымъ пронесся въ воздухѣ сгущенномъ.
— Ты кто? Откуда? Паспортъ твой?.. — Я—Честность...
— То-то пахнетъ водкой! Возьми ее, городовой! И мѣсто дай ей за рѣшеткой.
— Позвольте...
— Что?! Прошу молчать! Какъ смѣть перечить мнѣ, канальство!... Зря не болтать! Не разсуждать!—сурово крикнуло начальство.
Й сутки цѣлыя она въ „кутузкѣ душной просидѣла.
И, наконецъ, слаба, больна, на волю вырваться сумѣла. И вышла Честность вновь во
дворъ, пошла по улицѣ во мракѣ, тихонько крадучись, какъ воръ, боясь, не тронули-бъ собаки.
Вотъ видитъ домъ она большой, домъ залитъ яркими огнями. Она туда, но дворникъ злой ее прогналъ въ зашей, пинками.
— За что? Я—Честность!...
— Что мнѣ въ томъ? — промолвилъ онъ съ насмѣшкой скрытой. — Попала, знать, не въ тотъ ты домъ, купецъ живетъ здѣсь именитый...
Объяла Честность грусть тогда. И вотъ, она дрожа отъ стужи, пошла, не вѣдая куда, и голодъ чувствуя къ тому-же.
Идетъ и видитъ свѣтъ въ окнѣ. Глядитъ, въ квартирѣ такъ нарядно. И за столомъ тамъ, въ тишинѣ, сидитъ старикъ, уткнувшись жадно въ большую книгу. И къ нему стучится Честность, робость чуя.
— Кто тамъ? Такъ поздно почему? — старикъ промолвилъ, негодуя.
— Я—Честность. Дайте мнѣ ночлегъ. Мнѣ тяжело, я истерзалась. Быть можетъ, вы одинъ изъ тѣхъ, въ комъ чувство жалости
Изъ разговоровъ оптимиста и пессимиста.
ОПТИМИСТЪ.—А въ провинціи что-то тихо записываются на выборы.
ПеССИМИСТЪ.—Ну, конечно. Вѣдь, это не концертъ заѣзжаго знаменитаго гастролера, батенька!
осталось. О, пощадите, васъ молю! Я голодна, изнемогаю! Людскую ненависть терплю за что? Сама того не знаю!...
— Ты—Честность? Съ Богомъ! Въ добрый часъ! Хоть не богатъ я, но прилично устроилъ жизнь свою сейчасъ, а потому, что лгу отлично. Съ тобой мнѣ знаться не съ руки. Я отъ тебя того не скрою, что въ Честность вѣрятъ дураки. Охоты нѣтъ итти съ сумою. Ступай, гдѣ честью дорожатъ! Тебя, голубушка, я знаю! Я здѣшній старый адвокатъ и слезъ людскихъ не понимаю!..
И Честность снова побрела полна печали, огорченья. И всюду, гдѣ лишь ни была, отъ всѣхъ встрѣчала униженье: ученый мужъ ее прогналъ, судья ей пригрозилъ тюрьмою, благотворитель обругалъ, банкиръ набросился съ метлою. И въ страхѣ, трепетной рукой она толкнулась въ дверь подвала, гдѣ жилъ бѣднякъ, сроднясь съ нуждой, о счастьи безпокоясь мало. Онъ, чуждый зависти къ другимъ, работалъ, рукъ не покладая и положеніемъ своимъ гордился, часто голодая.
— Кто тамъ?—окликнулъ Честность онъ. — Я... я, впустите, умоляю! Я — Честность...
— Что-жъ, войди въ мой домъ. Я Честность очень уважаю...
И къ бѣдняку вошла она.
— Не обезсудь. Живи со мною,—сказалъ онъ ей.—Ты голодна? Я накормлю и успокою...
И Честность духомъ ожила, забывъ всѣ муки и печали. И съ этихъ поръ пріютъ нашла у бѣдняка въ сыромъ подвалѣ.
Скромный литераторъ.
Неизмѣнно...
Въ Минскѣ, Тулѣ и Хвалынскѣ, Ахъ, куда ни забредешь,
Въ Костромѣ, Рязани, Пинскѣ
Или кража, иль грабежъ!!!
Наши „воспитатели .