— Какая забавная идея! — улыбнулся тотъ, — гдѣ-же, здѣсь?
— А? Что?
— Я прошу васъ, графиня, на слѣдующій контръ-дансъ! — отвѣчалъ графъ де-Ризооръ.
Онъ уже третій разъ повторялъ этотъ вопросъ, стоя передъ графиней Маріонъ-де-Лормъ.
Но она не слышала, не замѣчала его. Она стояла въ дверяхъ залы, съ широко раскрытыми глазами, словно поглощенная какой-то давившей ее мыслью, подавленная какой-то волей, которая сильнѣе ея.
— На контръ-дансъ? — спросила она голосомъ, словно только что проснулась отъ тяжкаго кошмара, — хорошо. Идемте...
Она машинально подала ему руку и пошла, двигаясь, какъ автоматъ, глядя передъ собой широко-раскрытыми глазами и, казалось, ничего не замѣчая.
Такой видъ имѣютъ загипнотизированные, когда они противъ воли безсознательно исполнили то, что имъ внушили.
Графъ де-Ризооръ едва успѣлъ спрятаться за портьеру, когда изъ дверей маленькаго будуара выбѣжала женская фигура. Въ полутьмѣ корридора онъ узналъ баронессу Иду фонъ-Клондейкъ. Она бѣжала такъ, словно за ней гнался весь адъ, а за каждой портъерой стояло по жандарму, который вотъ-вотъ дотронется до нея своей страшной палочкой и скажетъ:
— Именемъ закона...
Ужинъ, сервированный на маленькихъ столикахъ, засыпанныхъ цвѣтами, былъ въ самомъ разгарѣ.
Ароматъ трюфелей, легкій запахъ шампанскаго, запахъ цвѣтовъ — все это сливалось въ какой-то опьяняющій аккордъ.
Запахъ розъ сдѣлалъ его нѣжнымъ, запахъ ландышей и фіалокъ навѣвалъ изящныя сравненія, а удушливый ароматъ тубероза кружилъ голову и заставлялъ говорить о любви. Альфредъ де-Капюсъ говорилъ о женщинахъ и цвѣтахъ.
—... Выпьемъ за тотъ цвѣтокъ, который благоухаетъ на этомъ благотворительномъ праздникѣ, лучше розъ, лучше ландышей и лилій, — за доброе женское сердце...
Какъ разъ въ эту минуту появился хозяинъ дома графъ де-Ризооръ. Но въ какомъ видѣ: ломающій руки, на немъ не было лица.
— Что случилось? — послышались испуганные возгласы со всѣхъ сторонъ. Всѣ поднялись съ мѣстъ. — Что случилось?
— Ужасное несчастье. Кто-то тронулъ электрическую кнопку, о которой я говорилъ вамъ въ началѣ вечера...
Раздались восклицанія ужаса.
— Нечаянность?! — прошептала маленькая виконтесса де-Понтъ-Нефъ, мгновенно блѣднѣя и опускаясь на стулъ: у нея подкосились ноги, — неосторожность...
— Скорѣе преступленіе, чѣмъ неосторожность. Я имѣю доказательство, что кнопку тронули даже не одинъ разъ, а четыре!
— О-о!!!
Наблюдатель могъ бы замѣтить, что герцогиня Кло-де-Вужо, вѣроятно, уже на половину потеряла сознаніе и еле держится за спинку стула. Что блѣдную, какъ смерть, Нелли фонъ-Клондейкъ бьетъ лихорадка. А въ ши
роко раскрытыхъ глазахъ графини Маріонъде-Лормъ отразился такой ужасъ, словно она видитъ передъ собой взрывъ рудника.
— Четыре раза! Только подумать, что среди насъ сидятъ четверо убійцъ. Четверымъ потребовалась жизнь несчастнаго... И изъ-за чего? изъ-за любопытства...
— Это ужасно... Это чудовищно... — шептали всѣ, — ну, и рудникъ взорвало? И этотъ несчастный...
Графъ де-Ризооръ разсмѣялся.
— „Несчастныйˮ, вѣроятно, спитъ теперь сномъ праведника на своей постели, а рудникъ такъ же цѣлъ, какъ и прежде. Я долженъ извиниться передъ вами, господа. Кнопка была соединена только съ нумераторомъ, который долженъ былъ показать, сколько разъ до нея дотронутся. Прошу прощенья: я пошутилъ. Мнѣ только хотѣлось узнать, — доходитъ ли любопытство женщины даже до жестокости.
Мужчины зааплодировали. Дамы краснѣли. — Какая неудачная шутка! — съ негодованіемъ воскликнула графиня де-Лормъ.
— Наша милая графиня, кажется, сердится, что никто не погибъ изъ-за ея любопытства! — шепнулъ сосѣду графъ де-Ризооръ.
И пошелъ поцѣловать хорошенькую ручку графини и попросить у нея прощенье.
— Позвольте недостойному поцѣловать тотъ самый пальчикъ, которымъ вы нажали кнопку.
В. Дорошевичъ.
Праздничныя брызги пера.
Въ пріемной русскаго масла.
— Маргаринъ съ визитомъ пожаловалъ. — А, проси, проси!
Въ пріемной г-жи Думы.
— Господинъ Дефицитъ!
— Опять? Вотъ надоѣлъ-то! Онъ уже былъ съ визитомъ. Скажите, нѣтъ дома, уѣхала и не скоро вернется.
Въ кассѣ театра Ковалевскаго въ Москвѣ. — Полный сборъ!
— Просить! Принять! Голубчикъ, какъ я рада! Очень, очень пріятно, что, наконецъ, собралися навѣстить меня. А я все смотрю, все поджидаю: что за гордецъ такой, думаю. Нѣтъ и нѣтъ!
Въ стогнахъ Москвы.
— Снѣгъ!
— А, очень пріятно!
Въ пріемной газетнаго фельетона.
— Госпожа Скука.
— Чего ей отъ меня нужно? Съ меня одной Воды заглаза достаточно! Отказать!
Праздныя мысли.
Коль рѣчь зайдетъ про адскія дѣла,
Мы всѣ кричимъ, отъ края и до края, Что изъ намѣреній благихъ тамъ мостовая; Но мнѣ глаза печалитъ грусти мгла:
Взамѣнъ намѣреній, зачѣмъ не полегла Костьми тамъ визитеровъ стая?!
На праздникахъ.
Въ ресторанѣ.
— Человѣкъ, тутъ въ счетѣ приписано 10 руб. за бутылку шампанскаго, котораго я не пилъ, вмѣсто того пропущена рюмка водки.
— Виноватъ, сударь, запамятовалъ, пускай тогда одно за другое пойдетъ.
Встрѣча.
— Какъ вы поживаете, Марья Степановна? — Очень хорошо. — А вашъ мужъ?
— Хорошо, но не очень...
Жоржъ.
Человѣкъ, гордъ ты чуть не съ пеленокъ, Но теряешь визитамъ ты счетъ И тебя нынче каждый клянетъ; Устыдись: и глупышъ — поросенокъ
Въ праздникъ всѣмъ лишь отраду даетъ!
А. Л.
Новая сцена изъ „Гамлета“.
Театральное кладбище. Драматурги-могильщики, Гамлетъ, въ черномъ плащѣ, съ печальнымъ лицомъ, и Гораціо.
Первый драматургъ. — Значитъ, критики разсудили... Что-жъ мы похоронимъ ее...
Второй драматургъ. — Копай скорѣе, не разсуждай!..
Первый. — А по какому разряду?
Второй. — Разумѣется, по благородному: Мельпомена благородная особа!.. за работу!
Первый. — Чортъ побери, нѣтъ лучше на свѣтѣ ремесла могильщика и драматурга — „схоронилъˮ и баста...
Второй. — Да, сколько пьесъ ужъ мы закопали, а все откапываемъ новыя глупости (поетъ).
Лихой, удалый драматургъ, Не вѣдаю заботъ,
И всякій хламъ на сценѣ я Пускаю въ оборотъ!..
Гамлетъ. — „Понимаетъ-ли этотъ болванъ, что онъ дѣлаетъ? Рыть могилу — и пѣть! ˮ *)
Гораціо. — У ремесленниковъ такъ ведется: работаютъ, напѣвая... А, вѣдь это тоже ремесленники...
Гамлетъ. — Правда. Когда руки заняты, не думаютъ о головѣ. Посмотри, какъ онъ швыряетъ и кромсаетъ пьесы, а въ нихъ жила идея и душа!..
Гораціо. — Вѣрно, принцъ.
Гамлетъ. — Мнѣ хочется поговорить съ этимъ мастеровымъ. Эй, ты, драматургъ! Кого хоронить собираетесь?
Драматургъ. — Такъ одну негодную особу, и даже не особу, а то, что было особой и теперь ничто... Мельпоменой называется...
Гамлетъ. — Какъ? Что слышу?! Мельпомену!? Я любилъ ее, Гораціо! Сколько восторговъ она дарила! Какъ облагораживала сердца! Теперь надъ ней орудуютъ гробокопатели... Изъ театра сдѣлали больницу, сцену обратили въ ночлежку, гдѣ искусство и не ночевало... Трущобные типы, падшіе, воры... Нѣтъ драмы и комедіи, вмѣсто нихъ „наброскиˮ, „анекдотыˮ, „шуточныя представленіяˮ!.. Мало-ли, какіе скверные анекдоты и глупыя шутки бываютъ, а они все волокутъ на сцену... Пойдемъ, намъ тутъ нечего дѣлать!.. (уходятъ).
Драматурги. — Эй, пріятель, не хочешь-ли рольку? Вымазаться сажей да пройтись колесомъ? Нѣтъ? Ну, какъ хочешь!.. (продолжаютъ работу).
Г. Альтъ.
Мои подарки.
Праздность я дарю лѣнтяямъ, Неустанность — маклерамъ, Шарлатанство — негодяямъ, Осторожность — шуллерамъ,
Торгашамъ дарю я честность, Рогоносцамъ — паричекъ,
Декадентикамъ — извѣстность. Дамамъ — длинный язычокъ.
Фонарикъ.
*) Выраженіе Шекспира. Ав.
— А? Что?
— Я прошу васъ, графиня, на слѣдующій контръ-дансъ! — отвѣчалъ графъ де-Ризооръ.
Онъ уже третій разъ повторялъ этотъ вопросъ, стоя передъ графиней Маріонъ-де-Лормъ.
Но она не слышала, не замѣчала его. Она стояла въ дверяхъ залы, съ широко раскрытыми глазами, словно поглощенная какой-то давившей ее мыслью, подавленная какой-то волей, которая сильнѣе ея.
— На контръ-дансъ? — спросила она голосомъ, словно только что проснулась отъ тяжкаго кошмара, — хорошо. Идемте...
Она машинально подала ему руку и пошла, двигаясь, какъ автоматъ, глядя передъ собой широко-раскрытыми глазами и, казалось, ничего не замѣчая.
Такой видъ имѣютъ загипнотизированные, когда они противъ воли безсознательно исполнили то, что имъ внушили.
Графъ де-Ризооръ едва успѣлъ спрятаться за портьеру, когда изъ дверей маленькаго будуара выбѣжала женская фигура. Въ полутьмѣ корридора онъ узналъ баронессу Иду фонъ-Клондейкъ. Она бѣжала такъ, словно за ней гнался весь адъ, а за каждой портъерой стояло по жандарму, который вотъ-вотъ дотронется до нея своей страшной палочкой и скажетъ:
— Именемъ закона...
Ужинъ, сервированный на маленькихъ столикахъ, засыпанныхъ цвѣтами, былъ въ самомъ разгарѣ.
Ароматъ трюфелей, легкій запахъ шампанскаго, запахъ цвѣтовъ — все это сливалось въ какой-то опьяняющій аккордъ.
Запахъ розъ сдѣлалъ его нѣжнымъ, запахъ ландышей и фіалокъ навѣвалъ изящныя сравненія, а удушливый ароматъ тубероза кружилъ голову и заставлялъ говорить о любви. Альфредъ де-Капюсъ говорилъ о женщинахъ и цвѣтахъ.
—... Выпьемъ за тотъ цвѣтокъ, который благоухаетъ на этомъ благотворительномъ праздникѣ, лучше розъ, лучше ландышей и лилій, — за доброе женское сердце...
Какъ разъ въ эту минуту появился хозяинъ дома графъ де-Ризооръ. Но въ какомъ видѣ: ломающій руки, на немъ не было лица.
— Что случилось? — послышались испуганные возгласы со всѣхъ сторонъ. Всѣ поднялись съ мѣстъ. — Что случилось?
— Ужасное несчастье. Кто-то тронулъ электрическую кнопку, о которой я говорилъ вамъ въ началѣ вечера...
Раздались восклицанія ужаса.
— Нечаянность?! — прошептала маленькая виконтесса де-Понтъ-Нефъ, мгновенно блѣднѣя и опускаясь на стулъ: у нея подкосились ноги, — неосторожность...
— Скорѣе преступленіе, чѣмъ неосторожность. Я имѣю доказательство, что кнопку тронули даже не одинъ разъ, а четыре!
— О-о!!!
Наблюдатель могъ бы замѣтить, что герцогиня Кло-де-Вужо, вѣроятно, уже на половину потеряла сознаніе и еле держится за спинку стула. Что блѣдную, какъ смерть, Нелли фонъ-Клондейкъ бьетъ лихорадка. А въ ши
роко раскрытыхъ глазахъ графини Маріонъде-Лормъ отразился такой ужасъ, словно она видитъ передъ собой взрывъ рудника.
— Четыре раза! Только подумать, что среди насъ сидятъ четверо убійцъ. Четверымъ потребовалась жизнь несчастнаго... И изъ-за чего? изъ-за любопытства...
— Это ужасно... Это чудовищно... — шептали всѣ, — ну, и рудникъ взорвало? И этотъ несчастный...
Графъ де-Ризооръ разсмѣялся.
— „Несчастныйˮ, вѣроятно, спитъ теперь сномъ праведника на своей постели, а рудникъ такъ же цѣлъ, какъ и прежде. Я долженъ извиниться передъ вами, господа. Кнопка была соединена только съ нумераторомъ, который долженъ былъ показать, сколько разъ до нея дотронутся. Прошу прощенья: я пошутилъ. Мнѣ только хотѣлось узнать, — доходитъ ли любопытство женщины даже до жестокости.
Мужчины зааплодировали. Дамы краснѣли. — Какая неудачная шутка! — съ негодованіемъ воскликнула графиня де-Лормъ.
— Наша милая графиня, кажется, сердится, что никто не погибъ изъ-за ея любопытства! — шепнулъ сосѣду графъ де-Ризооръ.
И пошелъ поцѣловать хорошенькую ручку графини и попросить у нея прощенье.
— Позвольте недостойному поцѣловать тотъ самый пальчикъ, которымъ вы нажали кнопку.
В. Дорошевичъ.
Праздничныя брызги пера.
Въ пріемной русскаго масла.
— Маргаринъ съ визитомъ пожаловалъ. — А, проси, проси!
Въ пріемной г-жи Думы.
— Господинъ Дефицитъ!
— Опять? Вотъ надоѣлъ-то! Онъ уже былъ съ визитомъ. Скажите, нѣтъ дома, уѣхала и не скоро вернется.
Въ кассѣ театра Ковалевскаго въ Москвѣ. — Полный сборъ!
— Просить! Принять! Голубчикъ, какъ я рада! Очень, очень пріятно, что, наконецъ, собралися навѣстить меня. А я все смотрю, все поджидаю: что за гордецъ такой, думаю. Нѣтъ и нѣтъ!
Въ стогнахъ Москвы.
— Снѣгъ!
— А, очень пріятно!
Въ пріемной газетнаго фельетона.
— Госпожа Скука.
— Чего ей отъ меня нужно? Съ меня одной Воды заглаза достаточно! Отказать!
Праздныя мысли.
Коль рѣчь зайдетъ про адскія дѣла,
Мы всѣ кричимъ, отъ края и до края, Что изъ намѣреній благихъ тамъ мостовая; Но мнѣ глаза печалитъ грусти мгла:
Взамѣнъ намѣреній, зачѣмъ не полегла Костьми тамъ визитеровъ стая?!
На праздникахъ.
Въ ресторанѣ.
— Человѣкъ, тутъ въ счетѣ приписано 10 руб. за бутылку шампанскаго, котораго я не пилъ, вмѣсто того пропущена рюмка водки.
— Виноватъ, сударь, запамятовалъ, пускай тогда одно за другое пойдетъ.
Встрѣча.
— Какъ вы поживаете, Марья Степановна? — Очень хорошо. — А вашъ мужъ?
— Хорошо, но не очень...
Жоржъ.
Человѣкъ, гордъ ты чуть не съ пеленокъ, Но теряешь визитамъ ты счетъ И тебя нынче каждый клянетъ; Устыдись: и глупышъ — поросенокъ
Въ праздникъ всѣмъ лишь отраду даетъ!
А. Л.
Новая сцена изъ „Гамлета“.
Театральное кладбище. Драматурги-могильщики, Гамлетъ, въ черномъ плащѣ, съ печальнымъ лицомъ, и Гораціо.
Первый драматургъ. — Значитъ, критики разсудили... Что-жъ мы похоронимъ ее...
Второй драматургъ. — Копай скорѣе, не разсуждай!..
Первый. — А по какому разряду?
Второй. — Разумѣется, по благородному: Мельпомена благородная особа!.. за работу!
Первый. — Чортъ побери, нѣтъ лучше на свѣтѣ ремесла могильщика и драматурга — „схоронилъˮ и баста...
Второй. — Да, сколько пьесъ ужъ мы закопали, а все откапываемъ новыя глупости (поетъ).
Лихой, удалый драматургъ, Не вѣдаю заботъ,
И всякій хламъ на сценѣ я Пускаю въ оборотъ!..
Гамлетъ. — „Понимаетъ-ли этотъ болванъ, что онъ дѣлаетъ? Рыть могилу — и пѣть! ˮ *)
Гораціо. — У ремесленниковъ такъ ведется: работаютъ, напѣвая... А, вѣдь это тоже ремесленники...
Гамлетъ. — Правда. Когда руки заняты, не думаютъ о головѣ. Посмотри, какъ онъ швыряетъ и кромсаетъ пьесы, а въ нихъ жила идея и душа!..
Гораціо. — Вѣрно, принцъ.
Гамлетъ. — Мнѣ хочется поговорить съ этимъ мастеровымъ. Эй, ты, драматургъ! Кого хоронить собираетесь?
Драматургъ. — Такъ одну негодную особу, и даже не особу, а то, что было особой и теперь ничто... Мельпоменой называется...
Гамлетъ. — Какъ? Что слышу?! Мельпомену!? Я любилъ ее, Гораціо! Сколько восторговъ она дарила! Какъ облагораживала сердца! Теперь надъ ней орудуютъ гробокопатели... Изъ театра сдѣлали больницу, сцену обратили въ ночлежку, гдѣ искусство и не ночевало... Трущобные типы, падшіе, воры... Нѣтъ драмы и комедіи, вмѣсто нихъ „наброскиˮ, „анекдотыˮ, „шуточныя представленіяˮ!.. Мало-ли, какіе скверные анекдоты и глупыя шутки бываютъ, а они все волокутъ на сцену... Пойдемъ, намъ тутъ нечего дѣлать!.. (уходятъ).
Драматурги. — Эй, пріятель, не хочешь-ли рольку? Вымазаться сажей да пройтись колесомъ? Нѣтъ? Ну, какъ хочешь!.. (продолжаютъ работу).
Г. Альтъ.
Мои подарки.
Праздность я дарю лѣнтяямъ, Неустанность — маклерамъ, Шарлатанство — негодяямъ, Осторожность — шуллерамъ,
Торгашамъ дарю я честность, Рогоносцамъ — паричекъ,
Декадентикамъ — извѣстность. Дамамъ — длинный язычокъ.
Фонарикъ.
*) Выраженіе Шекспира. Ав.