кая, пресклизкая... Брръ!.. Антихристовы времена приходятъ, мать!
— Ради Бога, что такое? — заволновалась предводительша.
— Ты Говоруху-Щебетуху знаешь? Такъ знаешь онъ кто! — Кто?
— Турка, паша константинопольская, Господомъ Богомъ отвергнутая... сорокъ женъ у него... понимаешь, гаремъ, евнухи и все такое...
Черезъ полчаса карета предводительши стояла около параднаго вице губернаторши; черезъ два часа тетя-птица лежала у себя дома, около нея стоялъ докторъ, прикладывая къ головѣ ея ледъ и заботливо щупая пульсъ, который билъ, какъ барабанщикъ зорю...
Былъ воскресный день. Чиновникъ Говоруха-Щебетуха только что проснулся и хотѣлъ вставать. Это былъ симпатичный, благообразный старикъ съ свѣтлыми голубыми глазами и доброй улыбкой, которая, казалось, прилипла навсегда къ его губамъ,
Въ это время почтальонъ принесъ старику два открытыхъ письма. Посмотрѣвъ на нихъ, Говоруха-Щебетуха обомлѣлъ и ахнулъ отъ неожиданности; на одномъ письмѣ было написано какими то каракулями:
Ты, пѣтухъ гаремный, Милъ до совершенства, Труженикъ примѣрный Въ области блаженства...
А на другомъ письмѣ были нарисованы обнаженныя одалиски, среди которыхъ въ восточномъ костюмѣ сидѣлъ самъ Говоруха-Щебетуха и курилъ кальянъ.
— Э! — разсмѣялся добрымъ старческимъ
смѣхомъ Говоруха-Щебетуха: — пріятели подшутили... экіе право...
Онъ спряталъ письма въ карманъ, наскоро одѣлся и пошелъ искать виновника посланій въ надеждѣ попенять ему, а заодно и провести часокъ за бутылкой добраго пива. Въ переулкѣ онъ встрѣтилъ трехлѣтнюю дѣвочку, дочку сослуживца и поманилъ ее пальцемъ.
— Поди, поди-ка сюда.
Но дѣвочка, къ удивленію старика, спрятала ручку за фартукъ и прошепелявила:
— Сталый лазвлатникъ!
— Ахъ, ты, шалунья, — расхохотался Говоруна-Щебетуха и пошелъ на крыльцо къ пріятелю. На звонокъ вышла кухарка, грязная, сальная, и грудью наперла на бѣднаго чиновника, загородивъ входъ.
— Господъ дома нѣтъ! — мрачно сказала она.
Говоруха-Щебетуха пожалъ плечами, къ крайнему смущенію замѣтивъ въ окнѣ прятавшіяся за занавѣской знакомыя головы, и пошелъ на другую сторону, гдѣ увидѣлъ своего кума лавочника. Онъ догналъ его и дернулъ за рукавъ.
— Куда, вы, Сидоръ Ивановичъ! Здравствуйте!
Но Сидоръ Ивановичъ началъ сморкаться, стараясь не замѣчать протянутой руки Говорухи-Щебетухи.
— Знаете, что? — заговорилъ онъ вдругъ, — не ожидалъ я отъ васъ, дражайшій, этого: не хорошо; потому о Богѣ надо бы думать вамъ, а не... прощайте!
— Сидоръ Ивановичъ! Ради Бога! Въ чемъ дѣло! — растерялся чиновникъ, безпомощно топчась на одномъ мѣстѣ и недоумѣвающе моргая глазами.
— Да такъ вообще... прощайте.
Едва Говоруха-Щебетуха сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, какъ его кто то тронулъ за плечо. Онъ обернулся и, ахнувъ, затрясся отъ испуга: около него стоялъ его начальникъ.
— Знаете что, добрѣйшій, — произнесъ басомъ начальникъ, — я къ сожалѣнію, принужденъ взять мое обѣщаніе обратно... Вы понимаете, на счетъ прибавки: не могу!
— Ваше превосходительство! За что же, ваше превосходительство?!. я... я...
— Подождите, — остановилъ генералъ, — прибавки существуютъ для семейныхъ и благонадежныхъ людей; вы понимаете, на что я намекаю?..
— Простите, ваше превосходительство, ничего не понимаю, — со слезами и весь трясясь и заикаясь, пролепеталъ Щебетуха.
— Подумайте и поймете! — холодно сказала особа и оставила старика, фигура котораго олицетворяла собой вопросительный знакъ.
Чиновникъ проводилъ глазами спину его превосходительства, снялъ шапку, вытеръ потную лысину платкомъ и уныло побрелъ домой. Едва онъ вошелъ на лѣстницу, какъ на него съ крикомъ вылетѣла жена его, опрокинула, насѣла ему на грудь и начала колотить старика по щекамъ.
— Ахъ, ты развратникъ! Ахъ, ты чортъ сѣдой! Анафема старая! Любовницы! Иродъ поганый! Аспидъ бусурманскій! Вотъ тебѣ!..
— Матушка! стоналъ Говоруха - Щебетуха, — за что страдаю?
Отвѣта не было. Тетя-птица была далеко...
С. Ницалинъ.
тахъ и ночлежники въ модѣ, но гдѣ искать отдыха и покоя трудящимся москвичамъ?
На каждой аллеѣ и подъ каждымъ кустомъ полный ассортиментъ типовъ Горькаго; не надо и въ театры ходить...
Переѣхавъ на дачу, обыватель, оказывается, вмѣсто лона природы очутился „на днѣ“. А это совсѣмъ не входило въ разсчеты бѣгущихъ изъ города безъ оглядки...
Кто-нибудь же долженъ заботиться о загородныхъ порядкахъ, или это впрямь „турецкіе вилайэты“, гдѣ хозяйничаетъ „любая бандаˮ...
Тогда ужъ дачниковъ, принужденныхъ прятаться, какъ кроты, въ норы, надо запросто переименовать въ „неудачниковъˮ...
Думская спеціальность.
Московской думѣ некогда думать о серьезныхъ дѣлахъ: она занята спеціальнымъ дѣломъ — „маринованіемъˮ вопросовъ...
Нужды городскія растутъ, какъ грибы послѣ хорошаго дождя, а дума эти грибы солитъ да маринуетъ...
И чѣмъ вопросы жизненнѣе, тѣмъ скорѣе старается ихъ похоронить, то-есть, „замариноватьˮ...
Такъ вышло и съ „врачебнымъ совѣтомъˮ: произнесли похвальныя рѣчи, а затѣмъ — „въ комиссіюˮ: покойся, милый прахъ... Словно не дума, а бюро похоронныхъ процессій...
Больничный вопросъ назрѣлъ, какъ хорошій нарывъ: доктора отъ рукъ отбились, а больные по 100 разъ въ день обиваютъ пороги.
А тутъ, вмѣсто „врачебнаго правленія совѣтаˮ, одинъ совѣтъ, давно начертанный на больничныхъ воротахъ: „оставьте всѣ надеждыˮ...
Городскіе запросы и вопросы входятъ въ одну дверь и выходятъ въ другую, а больничные порядки остаются.
Когда же, наконецъ, городская хозяюшка оставитъ „маринованіеˮ вопросовъ и займется настоящимъ хозяйскимъ дѣломъ?..
Горе Московской думы.
(Къ отчужденію городомъ земли за „красной чертойˮ).
Ночи не сплю я — несчастная,
Давитъ „черта“ меня „краснаяˮ, Что же мнѣ дѣлать, какъ бытъ? Для расширенья есть улицы,
Гдѣ не пройдутъ и двѣ курицы — Надо участки купить;
Въ этомъ же много мудренаго: Думская касса пуста!
Хуже мнѣ змѣя зеленаго Красная эта черта!!!
Скворецъ.
Брызги пера.
— Китайскіе купцы хотятъ открыть въ Петербургѣ китайскій ресторанъ.
— А кредитомъ въ этомъ ресторанѣ можно будетъ пользоваться? — Едва ли.
— Ну, тогда онъ самъ едва ли будетъ пользоваться кредитомъ!..
— Читали, одинъ изъ обывателей въ московской гор. управѣ благимъ матомъ началъ кричать „караулъˮ!
— Да, обывателямъ отъ управскихъ порядковъ, кажется, только „караулъˮ кричать и остается!
Изъ бесѣдъ съ коночными главарями.
— А конка все давитъ и давитъ народъ! — Чего же вы хотите? Вѣдь не можетъже народъ давить конку?!.
— Чѣмъ отличаются полеты воздухопла
вателя Жильбера отъ „полетовъˮ нашихъ коммерсантовъ?
— Тѣмъ, что полеты Жильбера — „свободныеˮ полеты.
— Московскіе ломовые начали бить своихъ упрямящихся лошадей камнями.
— Ну, что же, авось, теперь о жестокосердіи ломовыхъ хоть камни возопіютъ!
— Хотятъ устроить пріютъ для идіотовъ. — Одинъ пріютъ? Шиломъ моря не нагрѣешь.
— Почему, на думскія юбилейныя торжества не были допущены дамы?
— Петербургская дума пустила ихъ на коночные имперіалы и рѣшила, что „хорошенькаго понемножкуˮ...
— Петербургскіе увеселительные сады въ сравненіи съ нашими напоминаютъ „загоныˮ.
— И все таки они полны публикой, а въ наши публику приходится чуть не силкомъ „загонятьˮ!
Къ сезону.
Жара и пыль... Сезончика morte... Бьютъ репортерчики рекордъ:
Не вѣря больше лѣтнимъ темамъ,
Прибѣгли къ старенькимъ системамъ И сочиняютъ факты зря, Ва садахъ фантазіи паря.
Вдругъ пронеслось ва газетномъ звонѣ, Что ночью выкрали въ вагонѣ
У спавшихъ платье... Впрочемъ, нить Открылась вскорѣ „предпріятья“: Чтобъ для себя костюмъ купить, Газетная лихая братья
Другихъ лишила мигомъ платья...
Д. К. Дентъ.
— Ради Бога, что такое? — заволновалась предводительша.
— Ты Говоруху-Щебетуху знаешь? Такъ знаешь онъ кто! — Кто?
— Турка, паша константинопольская, Господомъ Богомъ отвергнутая... сорокъ женъ у него... понимаешь, гаремъ, евнухи и все такое...
Черезъ полчаса карета предводительши стояла около параднаго вице губернаторши; черезъ два часа тетя-птица лежала у себя дома, около нея стоялъ докторъ, прикладывая къ головѣ ея ледъ и заботливо щупая пульсъ, который билъ, какъ барабанщикъ зорю...
Былъ воскресный день. Чиновникъ Говоруха-Щебетуха только что проснулся и хотѣлъ вставать. Это былъ симпатичный, благообразный старикъ съ свѣтлыми голубыми глазами и доброй улыбкой, которая, казалось, прилипла навсегда къ его губамъ,
Въ это время почтальонъ принесъ старику два открытыхъ письма. Посмотрѣвъ на нихъ, Говоруха-Щебетуха обомлѣлъ и ахнулъ отъ неожиданности; на одномъ письмѣ было написано какими то каракулями:
Ты, пѣтухъ гаремный, Милъ до совершенства, Труженикъ примѣрный Въ области блаженства...
А на другомъ письмѣ были нарисованы обнаженныя одалиски, среди которыхъ въ восточномъ костюмѣ сидѣлъ самъ Говоруха-Щебетуха и курилъ кальянъ.
— Э! — разсмѣялся добрымъ старческимъ
смѣхомъ Говоруха-Щебетуха: — пріятели подшутили... экіе право...
Онъ спряталъ письма въ карманъ, наскоро одѣлся и пошелъ искать виновника посланій въ надеждѣ попенять ему, а заодно и провести часокъ за бутылкой добраго пива. Въ переулкѣ онъ встрѣтилъ трехлѣтнюю дѣвочку, дочку сослуживца и поманилъ ее пальцемъ.
— Поди, поди-ка сюда.
Но дѣвочка, къ удивленію старика, спрятала ручку за фартукъ и прошепелявила:
— Сталый лазвлатникъ!
— Ахъ, ты, шалунья, — расхохотался Говоруна-Щебетуха и пошелъ на крыльцо къ пріятелю. На звонокъ вышла кухарка, грязная, сальная, и грудью наперла на бѣднаго чиновника, загородивъ входъ.
— Господъ дома нѣтъ! — мрачно сказала она.
Говоруха-Щебетуха пожалъ плечами, къ крайнему смущенію замѣтивъ въ окнѣ прятавшіяся за занавѣской знакомыя головы, и пошелъ на другую сторону, гдѣ увидѣлъ своего кума лавочника. Онъ догналъ его и дернулъ за рукавъ.
— Куда, вы, Сидоръ Ивановичъ! Здравствуйте!
Но Сидоръ Ивановичъ началъ сморкаться, стараясь не замѣчать протянутой руки Говорухи-Щебетухи.
— Знаете, что? — заговорилъ онъ вдругъ, — не ожидалъ я отъ васъ, дражайшій, этого: не хорошо; потому о Богѣ надо бы думать вамъ, а не... прощайте!
— Сидоръ Ивановичъ! Ради Бога! Въ чемъ дѣло! — растерялся чиновникъ, безпомощно топчась на одномъ мѣстѣ и недоумѣвающе моргая глазами.
— Да такъ вообще... прощайте.
Едва Говоруха-Щебетуха сдѣлалъ нѣсколько шаговъ, какъ его кто то тронулъ за плечо. Онъ обернулся и, ахнувъ, затрясся отъ испуга: около него стоялъ его начальникъ.
— Знаете что, добрѣйшій, — произнесъ басомъ начальникъ, — я къ сожалѣнію, принужденъ взять мое обѣщаніе обратно... Вы понимаете, на счетъ прибавки: не могу!
— Ваше превосходительство! За что же, ваше превосходительство?!. я... я...
— Подождите, — остановилъ генералъ, — прибавки существуютъ для семейныхъ и благонадежныхъ людей; вы понимаете, на что я намекаю?..
— Простите, ваше превосходительство, ничего не понимаю, — со слезами и весь трясясь и заикаясь, пролепеталъ Щебетуха.
— Подумайте и поймете! — холодно сказала особа и оставила старика, фигура котораго олицетворяла собой вопросительный знакъ.
Чиновникъ проводилъ глазами спину его превосходительства, снялъ шапку, вытеръ потную лысину платкомъ и уныло побрелъ домой. Едва онъ вошелъ на лѣстницу, какъ на него съ крикомъ вылетѣла жена его, опрокинула, насѣла ему на грудь и начала колотить старика по щекамъ.
— Ахъ, ты развратникъ! Ахъ, ты чортъ сѣдой! Анафема старая! Любовницы! Иродъ поганый! Аспидъ бусурманскій! Вотъ тебѣ!..
— Матушка! стоналъ Говоруха - Щебетуха, — за что страдаю?
Отвѣта не было. Тетя-птица была далеко...
С. Ницалинъ.
тахъ и ночлежники въ модѣ, но гдѣ искать отдыха и покоя трудящимся москвичамъ?
На каждой аллеѣ и подъ каждымъ кустомъ полный ассортиментъ типовъ Горькаго; не надо и въ театры ходить...
Переѣхавъ на дачу, обыватель, оказывается, вмѣсто лона природы очутился „на днѣ“. А это совсѣмъ не входило въ разсчеты бѣгущихъ изъ города безъ оглядки...
Кто-нибудь же долженъ заботиться о загородныхъ порядкахъ, или это впрямь „турецкіе вилайэты“, гдѣ хозяйничаетъ „любая бандаˮ...
Тогда ужъ дачниковъ, принужденныхъ прятаться, какъ кроты, въ норы, надо запросто переименовать въ „неудачниковъˮ...
Думская спеціальность.
Московской думѣ некогда думать о серьезныхъ дѣлахъ: она занята спеціальнымъ дѣломъ — „маринованіемъˮ вопросовъ...
Нужды городскія растутъ, какъ грибы послѣ хорошаго дождя, а дума эти грибы солитъ да маринуетъ...
И чѣмъ вопросы жизненнѣе, тѣмъ скорѣе старается ихъ похоронить, то-есть, „замариноватьˮ...
Такъ вышло и съ „врачебнымъ совѣтомъˮ: произнесли похвальныя рѣчи, а затѣмъ — „въ комиссіюˮ: покойся, милый прахъ... Словно не дума, а бюро похоронныхъ процессій...
Больничный вопросъ назрѣлъ, какъ хорошій нарывъ: доктора отъ рукъ отбились, а больные по 100 разъ въ день обиваютъ пороги.
А тутъ, вмѣсто „врачебнаго правленія совѣтаˮ, одинъ совѣтъ, давно начертанный на больничныхъ воротахъ: „оставьте всѣ надеждыˮ...
Городскіе запросы и вопросы входятъ въ одну дверь и выходятъ въ другую, а больничные порядки остаются.
Когда же, наконецъ, городская хозяюшка оставитъ „маринованіеˮ вопросовъ и займется настоящимъ хозяйскимъ дѣломъ?..
Горе Московской думы.
(Къ отчужденію городомъ земли за „красной чертойˮ).
Ночи не сплю я — несчастная,
Давитъ „черта“ меня „краснаяˮ, Что же мнѣ дѣлать, какъ бытъ? Для расширенья есть улицы,
Гдѣ не пройдутъ и двѣ курицы — Надо участки купить;
Въ этомъ же много мудренаго: Думская касса пуста!
Хуже мнѣ змѣя зеленаго Красная эта черта!!!
Скворецъ.
Брызги пера.
— Китайскіе купцы хотятъ открыть въ Петербургѣ китайскій ресторанъ.
— А кредитомъ въ этомъ ресторанѣ можно будетъ пользоваться? — Едва ли.
— Ну, тогда онъ самъ едва ли будетъ пользоваться кредитомъ!..
— Читали, одинъ изъ обывателей въ московской гор. управѣ благимъ матомъ началъ кричать „караулъˮ!
— Да, обывателямъ отъ управскихъ порядковъ, кажется, только „караулъˮ кричать и остается!
Изъ бесѣдъ съ коночными главарями.
— А конка все давитъ и давитъ народъ! — Чего же вы хотите? Вѣдь не можетъже народъ давить конку?!.
— Чѣмъ отличаются полеты воздухопла
вателя Жильбера отъ „полетовъˮ нашихъ коммерсантовъ?
— Тѣмъ, что полеты Жильбера — „свободныеˮ полеты.
— Московскіе ломовые начали бить своихъ упрямящихся лошадей камнями.
— Ну, что же, авось, теперь о жестокосердіи ломовыхъ хоть камни возопіютъ!
— Хотятъ устроить пріютъ для идіотовъ. — Одинъ пріютъ? Шиломъ моря не нагрѣешь.
— Почему, на думскія юбилейныя торжества не были допущены дамы?
— Петербургская дума пустила ихъ на коночные имперіалы и рѣшила, что „хорошенькаго понемножкуˮ...
— Петербургскіе увеселительные сады въ сравненіи съ нашими напоминаютъ „загоныˮ.
— И все таки они полны публикой, а въ наши публику приходится чуть не силкомъ „загонятьˮ!
Къ сезону.
Жара и пыль... Сезончика morte... Бьютъ репортерчики рекордъ:
Не вѣря больше лѣтнимъ темамъ,
Прибѣгли къ старенькимъ системамъ И сочиняютъ факты зря, Ва садахъ фантазіи паря.
Вдругъ пронеслось ва газетномъ звонѣ, Что ночью выкрали въ вагонѣ
У спавшихъ платье... Впрочемъ, нить Открылась вскорѣ „предпріятья“: Чтобъ для себя костюмъ купить, Газетная лихая братья
Другихъ лишила мигомъ платья...
Д. К. Дентъ.