(Отъ нашего собственнаго аэронавта).
Въ корзину воздушнаго шара сажусь и новый полетъ по провинціи совершаю. Первую остановку въ БАКУ дѣлаю.
— Хотите землевладѣльцемъ сдѣлаться? — бакинскіе пріятели меня спрашиваютъ. — Невозможно!
— Почему?
— Денегъ нѣтъ!
Хохотать начинаютъ.
— Да зачѣмъ же вамъ деньги понадобились? — Да вѣдь нужно же за землю платить?
— Полноте! Кто же у насъ деньги за землю платитъ? У насъ землевладѣльцами дѣлаются по новому упрощенному способу: захватилъ кусочекъ городской земли, вотъ и землевладѣлецъ. А еще лучше, если моментально на захваченной землѣ и домъ выстроилъ. Ужъ тогда никакими силами у тебя этотъ захваченный кусочекъ не отберутъ!
— Да неужели это правда?
— Истинная! На что лучше: городъ даже не знаетъ, даже не можетъ опредѣлить, сколько у него земли захвачено. А считаютъ ее чуть ли не тысячами десятинъ!
— Но кто же за этимъ смотрѣть долженъ? — Цѣлый трехголовый церберъ: изъ думы, управы и комиссій. — И что же?
— А какъ у семи нянекъ дитя бываетъ безъ глазу, такъ и у трехголоваго цербера городъ безъ земли! Только одинъ лѣнивый у насъ городскую землю не тащитъ.
Апатіи бакинскаго цербера дивлюсь, вновь въ корзину сажусь и въ СТАВРОПОЛЬ-КАВКАЗСКІЙ перелетаю.
— Чѣмъ окончилось дѣло присяжнаго повѣреннаго Прозрителева, нанесшаго оскорбленіе одному изъ мѣстныхъ журналистовъ? — обывателей спрашиваю.
— Тѣмъ, что тифлисская судебная палата на шесть мѣсяцевъ наложила на языкъ г. Прозрителева печать молчанія!
— То-есть?
— Г. Прозрителеву на шесть мѣсяцевъ воспрещена практика.
— Ну, что же, авось, г. Прозрителевъ прозритъ, что если человѣку и повѣщенъ языкъ для того, чтобы порою болтать имъ зря, то руками нельзя болтать зря, а нужно болтать непремѣнно съ разсудкомъ!
— Справедливо. А мы по-просту разсчитываемъ, что отнынѣ г. Прозрителевъ будетъ болтать исключительно языкомъ!
— И дѣло!
На прощанье маленькій экспромтъ г. Прозрителеву посвящаю: Не шутя словами,
Молвлю напрямикъ:
Брось болтать руками, Чтобъ болталъ языкъ.
Дальше лечу.
Новую остановку въ КАЛУГѢ дѣлаю.
— Какъ дѣла? — у калужской думы спрашиваю.
— Какъ сажа бѣла! Когда-то калужскій мужъ прославился своими несчастіями, но я еще несчастнѣе калужскаго мужа. — Каково состояніе вашей кассы?
— Касса пуста, какъ голова декадента. — Можетъ быть, запасный капиталъ имѣется? — Ровно 4 рубля 80 копѣекъ наличными.
— Нельзя ли проѣхаться на счетъ новыхъ налоговъ?
— Проѣхалась, но пришлось отъѣхать ни съ чѣмъ. Учредила налогъ на собакъ, но съ него, какъ съ лихой собаки, клочка шерсти не получила, учредила налогъ на водопроводъ, но только время провела, налогъ на лошадей не привезъ солидныхъ барышей въ городскую кассу, и въ результатѣ я несчастнѣе калужскаго мужа.
— Что же вы будете дѣлать? Головою качаетъ.
— На старый мотивъ новую пѣсню пѣть. Больше ничего не остается. Сяду я за столъ Да подумаю,
Какъ мнѣ, думушкѣ,
Безъ финансовъ жить?
Желаю калужской думѣ до чего-нибудь, въ концѣ концовъ, додуматься и въ ѲЕОДОСІЮ перелетаю.
Въ Ѳеодосіи, глядя на табачную артель, прямо караулъ кричать приходится. У табачной артели дѣло пря
мо табакъ: конкуренты
артели, табачные тор
говцы, только и дѣ
лаютъ, что ˮкакъ
изъ ведраˮ на артель ложь, клевету и недобросовѣстныя обвиненія льютъ. То выдумали, что будто бы, члены артели заразительною болѣзнью больны, то, что, будто бы, они долговъ не платятъ. А если бы у артели тетка была, то они что-нибудь про тетку бы сочинили, чтобы и теткѣ досталось! — Каковы гуси?!
— Да. Табачной артели ихъ обязательно слѣдуетъ „выкуритьˮ, иначе табачная артель, такъ сказать, „ни за понюшку табаку пропадетъˮ.
Конкуренты шайкой грязной На артель льютъ грязью дружно; Этой травлѣ безобразной
Положить предѣлъ бы нужно. Что же вѣкъ терпѣть обиды? О, артель! себѣ защиты. У богини, у Ѳемиды Поскорѣе поищи ты...
Въ корзину воздушнаго шара сажусь и новый полетъ по провинціи совершаю. Первую остановку въ БАКУ дѣлаю.
— Хотите землевладѣльцемъ сдѣлаться? — бакинскіе пріятели меня спрашиваютъ. — Невозможно!
— Почему?
— Денегъ нѣтъ!
Хохотать начинаютъ.
— Да зачѣмъ же вамъ деньги понадобились? — Да вѣдь нужно же за землю платить?
— Полноте! Кто же у насъ деньги за землю платитъ? У насъ землевладѣльцами дѣлаются по новому упрощенному способу: захватилъ кусочекъ городской земли, вотъ и землевладѣлецъ. А еще лучше, если моментально на захваченной землѣ и домъ выстроилъ. Ужъ тогда никакими силами у тебя этотъ захваченный кусочекъ не отберутъ!
— Да неужели это правда?
— Истинная! На что лучше: городъ даже не знаетъ, даже не можетъ опредѣлить, сколько у него земли захвачено. А считаютъ ее чуть ли не тысячами десятинъ!
— Но кто же за этимъ смотрѣть долженъ? — Цѣлый трехголовый церберъ: изъ думы, управы и комиссій. — И что же?
— А какъ у семи нянекъ дитя бываетъ безъ глазу, такъ и у трехголоваго цербера городъ безъ земли! Только одинъ лѣнивый у насъ городскую землю не тащитъ.
Апатіи бакинскаго цербера дивлюсь, вновь въ корзину сажусь и въ СТАВРОПОЛЬ-КАВКАЗСКІЙ перелетаю.
— Чѣмъ окончилось дѣло присяжнаго повѣреннаго Прозрителева, нанесшаго оскорбленіе одному изъ мѣстныхъ журналистовъ? — обывателей спрашиваю.
— Тѣмъ, что тифлисская судебная палата на шесть мѣсяцевъ наложила на языкъ г. Прозрителева печать молчанія!
— То-есть?
— Г. Прозрителеву на шесть мѣсяцевъ воспрещена практика.
— Ну, что же, авось, г. Прозрителевъ прозритъ, что если человѣку и повѣщенъ языкъ для того, чтобы порою болтать имъ зря, то руками нельзя болтать зря, а нужно болтать непремѣнно съ разсудкомъ!
— Справедливо. А мы по-просту разсчитываемъ, что отнынѣ г. Прозрителевъ будетъ болтать исключительно языкомъ!
— И дѣло!
На прощанье маленькій экспромтъ г. Прозрителеву посвящаю: Не шутя словами,
Молвлю напрямикъ:
Брось болтать руками, Чтобъ болталъ языкъ.
Дальше лечу.
Новую остановку въ КАЛУГѢ дѣлаю.
— Какъ дѣла? — у калужской думы спрашиваю.
— Какъ сажа бѣла! Когда-то калужскій мужъ прославился своими несчастіями, но я еще несчастнѣе калужскаго мужа. — Каково состояніе вашей кассы?
— Касса пуста, какъ голова декадента. — Можетъ быть, запасный капиталъ имѣется? — Ровно 4 рубля 80 копѣекъ наличными.
— Нельзя ли проѣхаться на счетъ новыхъ налоговъ?
— Проѣхалась, но пришлось отъѣхать ни съ чѣмъ. Учредила налогъ на собакъ, но съ него, какъ съ лихой собаки, клочка шерсти не получила, учредила налогъ на водопроводъ, но только время провела, налогъ на лошадей не привезъ солидныхъ барышей въ городскую кассу, и въ результатѣ я несчастнѣе калужскаго мужа.
— Что же вы будете дѣлать? Головою качаетъ.
— На старый мотивъ новую пѣсню пѣть. Больше ничего не остается. Сяду я за столъ Да подумаю,
Какъ мнѣ, думушкѣ,
Безъ финансовъ жить?
Желаю калужской думѣ до чего-нибудь, въ концѣ концовъ, додуматься и въ ѲЕОДОСІЮ перелетаю.
Въ Ѳеодосіи, глядя на табачную артель, прямо караулъ кричать приходится. У табачной артели дѣло пря
мо табакъ: конкуренты
артели, табачные тор
говцы, только и дѣ
лаютъ, что ˮкакъ
изъ ведраˮ на артель ложь, клевету и недобросовѣстныя обвиненія льютъ. То выдумали, что будто бы, члены артели заразительною болѣзнью больны, то, что, будто бы, они долговъ не платятъ. А если бы у артели тетка была, то они что-нибудь про тетку бы сочинили, чтобы и теткѣ досталось! — Каковы гуси?!
— Да. Табачной артели ихъ обязательно слѣдуетъ „выкуритьˮ, иначе табачная артель, такъ сказать, „ни за понюшку табаку пропадетъˮ.
Конкуренты шайкой грязной На артель льютъ грязью дружно; Этой травлѣ безобразной
Положить предѣлъ бы нужно. Что же вѣкъ терпѣть обиды? О, артель! себѣ защиты. У богини, у Ѳемиды Поскорѣе поищи ты...