*
* *
—Земли! земли!— кричитъ мужикъ... Но кто услышитъ этотъ крикъ? У бюрократовъ черствы, души
У нихъ заткнуты златомъ уши!...
Лошадиное царство.
Открылся въ Москвѣ скаковой сезонъ вдобавокъ къ бѣговому, который, кажется, никогда не закрывается...
Вотъ удивительное учрежденіе въ нынѣшнія ужасныя времена!—это особое „лошадиное царство , гдѣ ни сѣютъ, ни жнутъ, а сыты по горло!..
Мало того, что тамъ и честь соблюдаютъ, и капиталъ пріобрѣтаютъ, но еще сохраняютъ душевное величіе и пользуются новѣйшимъ спокойствіемъ.
Кругомъ бьются надъ политикой, падаютъ вѣковые устои и рушатся столпы, а тамъ все обстоитъ благополучно: музыка играетъ, лошади скачутъ и спортсмены торжествуютъ...
Никакой политики, кромѣ конюшенной, тамъ не знаютъ и никакого застоя не существуетъ, такъ какъ карманы публики неистощимы...
Всѣ нынче брюзжатъ, всѣ недовольны, даже бюрократы, а спортсмены слезъ не знаютъ, все играютъ, и все на свѣтѣ имъ трынъ-трава!..
Итакъ, вотъ гдѣ можно не знать и забыть политику, уйти отъ чрезвычайныхъ охранъ и черносотенныхъ призывовъ, однимъ словомъ, избавиться отъ нравственнаго гнета.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ легко тамъ избавиться отъ послѣдней рубашки, которую съ васъ снимутъ, и вы очутитесь въ положеніи, какъ послѣ карательной экспедиціи...
Недогадливая бюрократія вопросъ объ обывательскомъ успокоеніи могла-бы легко разрѣшить, превративъ всѣхъ обывателей въ спортсменовъ и тотошниковъ; къ несчастію, она не всегда догадлива...
А—тъ.
Изъ разговоровъ оптимиста и пессимиста.
Оптимистъ.—А число безработныхъ все множится и множится.
Пессимистъ.—А вотъ бомбисты, тѣ, къ сожалѣнію, не остаются безъ работы... Отъ Севастополя до Мадрида...
Изъ ЖИЗНИ.
— Что дѣлаетъ вашъ мужъ?
— Работаетъ надъ моей новой шляпкой. — Какъ такъ?
— Ну, да, онъ пишетъ статью для журнала, гонораръ за которую пойдетъ на покупку мнѣ шляпки.
*
— Неужели вы въ клубѣ играете?
— Да, для своего удовольствія, но когда проигрываю, то удовольствіе доставляю и другимъ...
*
— Кто „эта дама съ „говорящими глазами?
— Это вдова, жаждущая вторично выйти замужъ.
Гри-Гри.
Столичная „штучка .
„Брилліанты, цвѣты, кружева, Доводящіе умъ до восторга ...
А въ деревнѣ семья чуть жива, И коровку—доноситъ молва—
Продаютъ ужъ съ публичнаго торга...
Вавилонское столпотвореніе.
Если люди разговариваютъ между собою, то это вовсе не значитъ, что они другъ друга понимаютъ: имъ только кажется, что они разговариваютъ на одномъ языкѣ, на самомъ же дѣлѣ между ними происходитъ то-же самое, что и при Вавилонскомъ столпотвореніи. Это подтверждается разными толкованіями однихъ и тѣхъ-же словъ. Для примѣра приводимъ слѣдующія слова:
Амнистія—для гражданина— долгъ, а для бюрократа—милостыня.
Бюрократія—курица, которая не несется,— высшая ступень земного величія.
Государственная Дума —надежда на спасеніе страны,—бѣльмо въ глазу.
Государственный Совѣтъ—бѣльмо въ глазу,— надежда на спасеніе.
Демократія—нарождающаяся общественная сила,—крамольники,
Пріятный день—день открытія Государственной Думы,—20-е число каждаго мѣсяца.
Законъ—неотъемлемое право,—рѣшеніе по усмотрѣнію.
Золотой вѣкъ— свобода народа,—реакція администраціи.
Мужикъ — меньшой братъ,—неблагодарное животное.
Россія—мать,—дойная корова.
Свобода—бальзамъ,—слабительное.
Убѣжденіе—святыня,—ходкій товаръ.
Успокоеніе — гарантія свободъ, — охрана, тюрьма и т. д.
Сличалъ Звѣздочетъ.
— Прощай, моя птичка. Живи, люби, наслаждайся и забудь меня. Я обреченный!.. morituri... обо мнѣ не стоитъ помнить, ибо на меня палъ жребій, и пѣсня моя спѣта.
— Жребій?!—въ ужасѣ шепчетъ купчиха.—А ты откажись! Откажись, Витя!
— Невозможно. Я не убью, меня убьютъ. Положеніе безъ всякаго выхода!
— Но, можетъ быть, не убьютъ?
— Непремѣнно убьютъ. Анархисты такой народъ, который шутить не любитъ.
— Но зачѣмъ же ты пошелъ въ анархисты?!
— Что будешь дѣлать: молодость - глупость. Давно дѣло было, теперь-бы я не пошелъ.
Виталій Петровичъ намекаетъ, что ему, того гляди, придется экстренно выѣхать изъ города и въ одинъ вечеръ кончаетъ романъ съ купчихой.
— Нѣтъ, при умѣніи и изъ анархистовъ можно пользу извлечь!—самодовольно думаетъ онъ, возвращаясь съ свиданья.
И фокусъ-покусъ такъ нравится ему, что онъ рѣшаетъ его повторить, чтобы сразу порвать и другой романъ съ Ниночкой, гимназисткой изъ прогрессивныхъ, наскучившей ему больше купчихи.
— Сегодня, Ниночка, мы видимся въ послѣдній разъ!—говоритъ онъ Ниночкѣ на слѣдующій день во время свиданья.
— Какъ? Почему?!
— Потому что... потому что... Простите, Ниночка, что я обманулъ васъ, но теперь я не могу болѣе лгать; я долженъ открыть вамъ тайну...
— Какую?
— Я выдавалъ себя за прогрессиста. Я лгалъ, я обманывалъ васъ, не болѣе. Я не прогрессистъ, я—черносотенецъ.
— Черносотенецъ?!
— Да. Изъ боевого порядка, изъ тѣхъ, что погромы устраиваютъ. Черезъ день, черезъ два я выѣзжаю на погромъ.
— Виталій Петровичъ, можетъ-ли это быть?
— Грустная истина.
— Какой ужасъ! Но развѣ вы не можете отказаться отъ этой гадости... хотя бы изъ любви ко мнѣ?
— Не могу, Ниночка: я не буду убивать, меня убьютъ. Черная сотня шутить не станетъ.
— Боже мой, просто вѣрить не хочется! Но какъ вы могли попасть въ черную сотню?
— Молодость—глупость. Давно дѣло было; теперь бы я не пошелъ. Но теперь поздно говорить объ этомъ, Ниночка: я обреченный... morituri... забудьте меня.
Романа съ Ниночкой какъ не бывало.
Нѣтъ, при умѣніи и изъ черной сотни можно пользу извлечь; умному человѣку и черная сотня можетъ пригодиться.
Когда Виталію Петровичу приходится говорить съ кредиторомъ, въ фактахъ современности онъ находитъ себѣ хорошее подспорье.
— Дорогой мой,—говоритъ онъ,—да, я вамъ долженъ, не спорю, но чѣмъ я могу вамъ отдать, когда мнѣ изъ имѣнья крестьяне арендныхъ денегъ не шлютъ? Вы хорошо понимаете положеніе дѣла: аграрныя волненія и тому подобное. Не жгутъ мою усадьбу крестьяне и на томъ спасибо, а объ арендныхъ деньгахъ прямо не приходится думать. Ни-ни... Не до жиру, быть-бы живу.
Другому кредитору онъ говоритъ не менѣе грустно и убѣдительно:
— Самъ безъ денегъ. Разсчитывалъ за аренду земли получить, но, повѣрите, кресть
яне въ текущемъ году въ аренду ни одной десятины не сняли. „Зачѣмъ, говорятъ, мы будемъ въ аренду брать, ежели земля и такъ скоро вся наша будетъ? Что подѣлаете? Вбили имъ въ голову, что землю имъ отдадутъ даромъ, они и въ аренду брать не хотятъ.
Дачевладѣльцу Виталій Петровичъ объясняетъ.
— Развѣ я у васъ первый годъ живу? Всегда платилъ и теперь заплачу, но... подождите немножко. Нужно ренту мѣнять, а она 73 ходитъ. Вѣдь, это что же? Вѣдь, этоже прямо разоренье. Пусть хоть немножко курсъ поднимется. Я за нее чистоганчикомъ 1000 р. платилъ. Да еще съ хвостикомъ, помнится.
Всякъ злакъ на пользу человѣка. И аграрныя волненія, и паденіе курса.
На упрекъ дяди-консерватора, что онъ забылъ его и къ нему не заглядываетъ, Виталій Петровичъ говоритъ съ ужасомъ:
— Боже мой, до визитовъ-ли теперь, дядя? Простите, голова кругомъ идетъ: требованіе Думой амнистіи, упраздненія Госуд. Совѣта, насильственнаго отчужденія земли, весь этотъ ужасъ... До визитовъ-ли, мой дорогой?
А дядѣ либералу на такой же упрекъ онъ вопитъ:
— А вы читали декларацію правительства? Слышали, что Думу разгонятъ, Треповъ будетъ диктаторомъ и при малѣйшихъ волненіяхъ десятаго изъ толпы будутъ вѣшать на уличныхъ фонаряхъ? Бррр... До визитовъ ли теперь, дядя?!
Гр.
* *
—Земли! земли!— кричитъ мужикъ... Но кто услышитъ этотъ крикъ? У бюрократовъ черствы, души
У нихъ заткнуты златомъ уши!...
Лошадиное царство.
Открылся въ Москвѣ скаковой сезонъ вдобавокъ къ бѣговому, который, кажется, никогда не закрывается...
Вотъ удивительное учрежденіе въ нынѣшнія ужасныя времена!—это особое „лошадиное царство , гдѣ ни сѣютъ, ни жнутъ, а сыты по горло!..
Мало того, что тамъ и честь соблюдаютъ, и капиталъ пріобрѣтаютъ, но еще сохраняютъ душевное величіе и пользуются новѣйшимъ спокойствіемъ.
Кругомъ бьются надъ политикой, падаютъ вѣковые устои и рушатся столпы, а тамъ все обстоитъ благополучно: музыка играетъ, лошади скачутъ и спортсмены торжествуютъ...
Никакой политики, кромѣ конюшенной, тамъ не знаютъ и никакого застоя не существуетъ, такъ какъ карманы публики неистощимы...
Всѣ нынче брюзжатъ, всѣ недовольны, даже бюрократы, а спортсмены слезъ не знаютъ, все играютъ, и все на свѣтѣ имъ трынъ-трава!..
Итакъ, вотъ гдѣ можно не знать и забыть политику, уйти отъ чрезвычайныхъ охранъ и черносотенныхъ призывовъ, однимъ словомъ, избавиться отъ нравственнаго гнета.
Но вмѣстѣ съ тѣмъ легко тамъ избавиться отъ послѣдней рубашки, которую съ васъ снимутъ, и вы очутитесь въ положеніи, какъ послѣ карательной экспедиціи...
Недогадливая бюрократія вопросъ объ обывательскомъ успокоеніи могла-бы легко разрѣшить, превративъ всѣхъ обывателей въ спортсменовъ и тотошниковъ; къ несчастію, она не всегда догадлива...
А—тъ.
Изъ разговоровъ оптимиста и пессимиста.
Оптимистъ.—А число безработныхъ все множится и множится.
Пессимистъ.—А вотъ бомбисты, тѣ, къ сожалѣнію, не остаются безъ работы... Отъ Севастополя до Мадрида...
Изъ ЖИЗНИ.
— Что дѣлаетъ вашъ мужъ?
— Работаетъ надъ моей новой шляпкой. — Какъ такъ?
— Ну, да, онъ пишетъ статью для журнала, гонораръ за которую пойдетъ на покупку мнѣ шляпки.
*
— Неужели вы въ клубѣ играете?
— Да, для своего удовольствія, но когда проигрываю, то удовольствіе доставляю и другимъ...
*
— Кто „эта дама съ „говорящими глазами?
— Это вдова, жаждущая вторично выйти замужъ.
Гри-Гри.
Столичная „штучка .
„Брилліанты, цвѣты, кружева, Доводящіе умъ до восторга ...
А въ деревнѣ семья чуть жива, И коровку—доноситъ молва—
Продаютъ ужъ съ публичнаго торга...
Вавилонское столпотвореніе.
Если люди разговариваютъ между собою, то это вовсе не значитъ, что они другъ друга понимаютъ: имъ только кажется, что они разговариваютъ на одномъ языкѣ, на самомъ же дѣлѣ между ними происходитъ то-же самое, что и при Вавилонскомъ столпотвореніи. Это подтверждается разными толкованіями однихъ и тѣхъ-же словъ. Для примѣра приводимъ слѣдующія слова:
Амнистія—для гражданина— долгъ, а для бюрократа—милостыня.
Бюрократія—курица, которая не несется,— высшая ступень земного величія.
Государственная Дума —надежда на спасеніе страны,—бѣльмо въ глазу.
Государственный Совѣтъ—бѣльмо въ глазу,— надежда на спасеніе.
Демократія—нарождающаяся общественная сила,—крамольники,
Пріятный день—день открытія Государственной Думы,—20-е число каждаго мѣсяца.
Законъ—неотъемлемое право,—рѣшеніе по усмотрѣнію.
Золотой вѣкъ— свобода народа,—реакція администраціи.
Мужикъ — меньшой братъ,—неблагодарное животное.
Россія—мать,—дойная корова.
Свобода—бальзамъ,—слабительное.
Убѣжденіе—святыня,—ходкій товаръ.
Успокоеніе — гарантія свободъ, — охрана, тюрьма и т. д.
Сличалъ Звѣздочетъ.
— Прощай, моя птичка. Живи, люби, наслаждайся и забудь меня. Я обреченный!.. morituri... обо мнѣ не стоитъ помнить, ибо на меня палъ жребій, и пѣсня моя спѣта.
— Жребій?!—въ ужасѣ шепчетъ купчиха.—А ты откажись! Откажись, Витя!
— Невозможно. Я не убью, меня убьютъ. Положеніе безъ всякаго выхода!
— Но, можетъ быть, не убьютъ?
— Непремѣнно убьютъ. Анархисты такой народъ, который шутить не любитъ.
— Но зачѣмъ же ты пошелъ въ анархисты?!
— Что будешь дѣлать: молодость - глупость. Давно дѣло было, теперь-бы я не пошелъ.
Виталій Петровичъ намекаетъ, что ему, того гляди, придется экстренно выѣхать изъ города и въ одинъ вечеръ кончаетъ романъ съ купчихой.
— Нѣтъ, при умѣніи и изъ анархистовъ можно пользу извлечь!—самодовольно думаетъ онъ, возвращаясь съ свиданья.
И фокусъ-покусъ такъ нравится ему, что онъ рѣшаетъ его повторить, чтобы сразу порвать и другой романъ съ Ниночкой, гимназисткой изъ прогрессивныхъ, наскучившей ему больше купчихи.
— Сегодня, Ниночка, мы видимся въ послѣдній разъ!—говоритъ онъ Ниночкѣ на слѣдующій день во время свиданья.
— Какъ? Почему?!
— Потому что... потому что... Простите, Ниночка, что я обманулъ васъ, но теперь я не могу болѣе лгать; я долженъ открыть вамъ тайну...
— Какую?
— Я выдавалъ себя за прогрессиста. Я лгалъ, я обманывалъ васъ, не болѣе. Я не прогрессистъ, я—черносотенецъ.
— Черносотенецъ?!
— Да. Изъ боевого порядка, изъ тѣхъ, что погромы устраиваютъ. Черезъ день, черезъ два я выѣзжаю на погромъ.
— Виталій Петровичъ, можетъ-ли это быть?
— Грустная истина.
— Какой ужасъ! Но развѣ вы не можете отказаться отъ этой гадости... хотя бы изъ любви ко мнѣ?
— Не могу, Ниночка: я не буду убивать, меня убьютъ. Черная сотня шутить не станетъ.
— Боже мой, просто вѣрить не хочется! Но какъ вы могли попасть въ черную сотню?
— Молодость—глупость. Давно дѣло было; теперь бы я не пошелъ. Но теперь поздно говорить объ этомъ, Ниночка: я обреченный... morituri... забудьте меня.
Романа съ Ниночкой какъ не бывало.
Нѣтъ, при умѣніи и изъ черной сотни можно пользу извлечь; умному человѣку и черная сотня можетъ пригодиться.
Когда Виталію Петровичу приходится говорить съ кредиторомъ, въ фактахъ современности онъ находитъ себѣ хорошее подспорье.
— Дорогой мой,—говоритъ онъ,—да, я вамъ долженъ, не спорю, но чѣмъ я могу вамъ отдать, когда мнѣ изъ имѣнья крестьяне арендныхъ денегъ не шлютъ? Вы хорошо понимаете положеніе дѣла: аграрныя волненія и тому подобное. Не жгутъ мою усадьбу крестьяне и на томъ спасибо, а объ арендныхъ деньгахъ прямо не приходится думать. Ни-ни... Не до жиру, быть-бы живу.
Другому кредитору онъ говоритъ не менѣе грустно и убѣдительно:
— Самъ безъ денегъ. Разсчитывалъ за аренду земли получить, но, повѣрите, кресть
яне въ текущемъ году въ аренду ни одной десятины не сняли. „Зачѣмъ, говорятъ, мы будемъ въ аренду брать, ежели земля и такъ скоро вся наша будетъ? Что подѣлаете? Вбили имъ въ голову, что землю имъ отдадутъ даромъ, они и въ аренду брать не хотятъ.
Дачевладѣльцу Виталій Петровичъ объясняетъ.
— Развѣ я у васъ первый годъ живу? Всегда платилъ и теперь заплачу, но... подождите немножко. Нужно ренту мѣнять, а она 73 ходитъ. Вѣдь, это что же? Вѣдь, этоже прямо разоренье. Пусть хоть немножко курсъ поднимется. Я за нее чистоганчикомъ 1000 р. платилъ. Да еще съ хвостикомъ, помнится.
Всякъ злакъ на пользу человѣка. И аграрныя волненія, и паденіе курса.
На упрекъ дяди-консерватора, что онъ забылъ его и къ нему не заглядываетъ, Виталій Петровичъ говоритъ съ ужасомъ:
— Боже мой, до визитовъ-ли теперь, дядя? Простите, голова кругомъ идетъ: требованіе Думой амнистіи, упраздненія Госуд. Совѣта, насильственнаго отчужденія земли, весь этотъ ужасъ... До визитовъ-ли, мой дорогой?
А дядѣ либералу на такой же упрекъ онъ вопитъ:
— А вы читали декларацію правительства? Слышали, что Думу разгонятъ, Треповъ будетъ диктаторомъ и при малѣйшихъ волненіяхъ десятаго изъ толпы будутъ вѣшать на уличныхъ фонаряхъ? Бррр... До визитовъ ли теперь, дядя?!
Гр.