ДВА УЧЕНЫХЪ ВЕЛИКАНА.
„Въ шапкѣ золота литогоˮ. Въ всеоружіи науки
Петтенкоферъ-великанъ, Потирая важно руки,
Гостя ждалъ изъ дальнихъ странъ. Ѣдетъ — гордо блещутъ взоры —
Кохъ — берлинскій удалецъ.
— Петтенкоферъ! Бросимъ споры
И сразимся, наконецъ!
Петтенкоферъ молвитъ: — „Дѣло!
Такъ смотри же: запятыхъ
Сколько хочешь съѣмъ я смѣло... “
Ахнулъ дерзскій — и затихъ. И съ открытьями своими
Кохъ въ уныніи сидитъ
Тамъ, гдѣ почва запятыми Побѣжденными кишитъ!
Аэль.
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
ПО ДЕБРЯМЪ ПРОВИНЦІИ.
Саратовъ.
— Что же это, скоро конка пойдетъ? Остановились мы среди дороги и четверть часа ни съ мѣста!
— Скоро-съ. За виталиномъ побѣжали. — За какимъ виталиномъ?
— Вспрыскивать лошадямъ. Сейчасъ принесутъ.
Рославль
— Большое имущество у вашего закрытаго городского общественнаго банка?
— Нѣтъ, небольшое. Видите вывѣску съ золотой надписью: „Городской общественный банкъˮ?
— Вижу.
— Ну, кромѣ этой вывѣски у банка нѣтъ ничего!..
Алатырь.
— Японцы, чтобы отомстить врагу, собственный животъ распарываютъ; алатырцы, чтобы отомстить счастливымъ врагамъ, сами себя высѣкли.
— Какъ это?
— А вотъ какъ: во время недавнихъ выборовъ побѣжденная партія ничего лучше не выдумала, какъ безобразіе въ клубѣ произвести. Что она этимъ доказала?
— Вѣроятно, то, что ее не только на общественныя должности, но и въ клубъ пускать нельзя...
— Совершенно вѣрно...
Кострома.
— Скажите, пожалуйста, что это за ужасный кулачный бой?
— Какой же это кулачный бой? Это просто маленькое недоразумѣніе между свадебнымъ поѣздомъ г. Ш—ва и его товарищами, которыхъ онъ не позвалъ на свадьбу.
— Милая картинка нравовъ...
Новоміргородъ.
Сцена во время думскаго засѣданія:
Городской голова. — Чтожъ это вы, господа гласные, въ сосѣдней комнатѣ толчетесь? Пожалуйте въ залъ!
Гласные (хоромъ изъ двери). — Намъ стыдно... Гор. голова. — Чего-жъ вамъ стыдно?
Гласные. — Въ залѣ посторонняя публика есть... Прикажите ей выйти вонъ.
Гор. голова. — Господа, которые публика... Ступайте вы себѣ домой по добру по здорову. Не мѣшайте намъ съ глазу на глазъ вершать дѣла... Съ глазу на глазъ лучше: по крайности, соръ не вынесутъ изъ избы!
ХАРЬКОВСКІЯ ДѢЛИШКИ.
У насъ наблюдалось довольно странное и ничѣмъ необъяснимое явленіе. Въ одинъ прекрасный майскій день текущаго года явилось на „Сергіевскуюˮ площадь нѣсколько, вооруженныхъ лопатами, рабочихъ и начало копать какія-то ямы. Выкопавъ нѣсколько ямъ, рабочіе удалились. Протекли мѣсяцы и снова на „Сергіевскойˮ площади появились рабочіе, которые начали закапывать вырытыя ямы... Закопали и ушли... Что сіе означаетъ? Аллахъ вѣдаетъ!.. Одни думаютъ, что въ этихъ ямахъ предполагалось нашею думою зарыть нѣсколько проектовъ о перестройкѣ ряда, проектовъ, пришедшихъ въ негодность съ 1854 года; — другіе говорятъ, что въ этихъ ямахъ хотѣли закопать никуда негодный планъ новаго ряда, составленный городскимъ архитекторомъ. Но такъ или иначе, а явленіе довольно странное, тѣмъ болѣе, что за вырытіе и засыпку ямъ дума платила денежки, которыя, надо полагать, въ концѣ концовъ, однѣ и зарыты въ этихъ ямахъ.
Странный человѣкъ. ВОПЛЬ ГОРОДА КОЗЛОВА.
«Дѣло ДОШЛО ДО ТОГО, ЧТО изъ тридцатитысячнаго населенія нельзя сыскать ни одного опытнаго, а главное, честнаго слуги... ˮ
Корресп. изъ Козлова. Всюду слышны разговоры: „Наши слуги — плуты, воры,
Ихъ безнравственна семьяˮ. Въ тьмѣ, въ дали былого вѣка Безъ кавычекъ человѣка
Діогенъ искалъ, друзья;
Не капризенъ я въ привычкахъ: „Человѣкаˮ мнѣ въ кавычкахъ
Подарите, мигомъ я Сокрушаться перестану,
Гордо вздерну носъ и стану Славить радость бытія!
Боровскъ. Охотникамъ пѣтушиныхъ боевъ. — У васъ все продолжаютъ существовать пѣтушиные бои? — Да-съ, продолжаютъ! — Слѣдовало бы ихъ прекратить: совсѣмъ дикая забава. — Ну, ужъ это дудки: мы безъ дикости жить не можемъ...
Одесса. Рекомендательной конторѣ Т *. — Что же это вы дѣлаете, г-жа контора? Опредѣливъ прислугу въ несоотвѣтствующее мѣсто, вмѣсто порядочнаго дома, вы гоните ее вонъ, когда, сбѣжавъ отъ такой рекомендаціи, она приходитъ къ вамъ
за СВОИМИ деньгами? — Ее я одна такъ дѣлаю. Мы всѣ держимся такого правила. — Милое правило!
ИСТОРІЯ о томъ,
КАКЪ Я УБИЛЪ САРРУ БЕРНАРЪ.
Я убилъ ее. Я любилъ ее. Я убилъ, потому что любилъ, — и, значитъ, любилъ, если убилъ.
Я убилъ ее... Но зачѣмъ она завлекала меня? Зачѣмъ она такъ сладко ворковала въ «Дамѣ съ камеліями»? зачѣмъ она принимала такія позы и дѣлала такіе глаза? Я не могъ не видѣть этой женщины и долженъ былъ идти на «Тоска», не смотря на то, что для этого пришлось истратить свои послѣдніе рессурсы. Этотъ голосъ, полный затаеннаго страданія, эти вопли, которые, вырываясь изъ ея души, врывались въ мою, эти стоны... Что значили мои маленькія страданія передъ
этими страшными, гигантскими, нечеловѣческими? Неужели нельзя походить и въ старомъ засаленномъ сюртукѣ? Я заложилъ свой единственный порядочный сюртукъ.
Мнѣ не въ чемъ было ходить на службу, — да и не надо!
Признаться, мнѣ и некогда было этого дѣлать. Я и безъ того былъ занятъ цѣлый день: нужно было доставать денегъ на билетъ.
Съ каждой ролью я падалъ все ниже и ниже. Я продалъ платья моей жены, обнажилъ моихъ дѣтей, продавъ старьевщику всѣ ихъ костюмчики, а когда въ «Фру-Фру» она закатила мнѣ какъ слѣдуетъ истерику, — я не могъ выдержать: заложилъ шинель моего хорошаго знакомаго, взявши поносить на одинъ день...
«Пусть будетъ, что будетъ», думалъ я каждый день, — «но я увижу ее сегодня вечеромъ».
Я не могъ жить, не видя ее хоть одинъ вечеръ.
А когда она какъ-то одинъ день не играла и поѣхала на охоту, — каюсь, я тихонько поѣхалъ за ней, привязалъ на голову лосиные рога и все высовывалъ свою морду изъ-за кустовъ:
— Пусть она пристрѣлитъ меня! Но она дѣлала промахи.
Я влачилъ самое гнусное существованіе, но всетаки чѣмъ нибудь да жилъ, — какъ вдругъ она объявила, что уѣзжаетъ изъ Москвы. «Послѣдній спектакль».
Голыя дѣти, жена, которую даже нельзя выгнать изъ дома, потому-что она безъ платьевъ, впереди обвиненіе въ растратѣ, скамья подсудимыхъ и... никогда не видѣть «ея».
Ага, сударыня! Вы разбили мое счастье, жизнь, все, — и думаете, что послѣ всего этого можно преспокойно взять и уѣхать въ другой городъ.
Вы ошибаетесь! Не мнѣ, — такъ и ни кому!
Я заложилъ всѣ шинели всѣхъ моихъ пріятелей. купилъ (о шести зарядахъ! ) револьверъ и взялъ мѣсто въ оркестрѣ.
И въ ту минуту, когда она умирала на сценѣ, я вскочилъ на стулъ, оперся о рампу, обжегъ себѣ руку о ламповое стекло и спустилъ курокъ.
— Умри на самомъ дѣлѣ, пррритворщица!
Я стрѣляю получше нея.
Какъ подкошенная, она упала тутъ же. Меня, разумѣется, въ полицію.
Меня судили въ большомъ залѣ Окружнаго суда. Защищалъ Плевако и, надо ему отдать полную справедливость, произнесъ прекрасную рѣчь.
— Онъ любилъ ее! патетически воскликнулъ, помню, г. Плевако, — а она? Она только завлекала его, какъ и всѣхъ. Ему нужно было только видѣть ее. А ей? Ничего, кромѣ денегъ! Это была ненасытная женщина. Она взяла съ Москвы 50, 000 рублей и собиралась для этого-же ѣхать въ Харьковъ, Кіевъ, Одессу! А чего она не дѣлала для того, чтобъ завлекать людей? Посмотрите на столъ вещественныхъ доказательствъ. Взгляните на это платье, созданное изъ воздуха и кружевъ.
Публика въ ужасѣ глядѣла на платье.
— А этотъ капотъ? Зачѣмъ онъ въ византійскомъ вкусѣ? Для того, чтобъ привлекать публику?! гремѣлъ Плевако.
Публика съ негодованіемъ отвернулась отъ капота въ византійскомъ вкусѣ.
— 52 сундука уловокъ и ухищреній!!! Вотъ, что это была за женщина!
Дальше трудно было разобрать, что онъ говорилъ: такъ громко всѣ обо мнѣ плакали.
Съ прокуроромъ сдѣлалась даже истерика.
Присяжные вынесли мнѣ безусловно оправдательный вердиктъ, — а старшина присяжныхъ даже пригласилъ меня на завтра обѣдать къ себѣ.
— Вы свободны! сказалъ мнѣ г. предсѣдатель. Я все еще не могъ придти въ себя и стоялъ, какъ пень.
— Вы свободны! улыбаясь повторилъ мнѣ г. предсѣдатель, — свободны совсѣмъ, можете дѣлать, что вамъ угодно!
Я воспользовался позволеніемъ г. предсѣдателя дѣлать, что мнѣ угодно, и немедленно... проснулся.
Маркизъ Враль.
„Въ шапкѣ золота литогоˮ. Въ всеоружіи науки
Петтенкоферъ-великанъ, Потирая важно руки,
Гостя ждалъ изъ дальнихъ странъ. Ѣдетъ — гордо блещутъ взоры —
Кохъ — берлинскій удалецъ.
— Петтенкоферъ! Бросимъ споры
И сразимся, наконецъ!
Петтенкоферъ молвитъ: — „Дѣло!
Такъ смотри же: запятыхъ
Сколько хочешь съѣмъ я смѣло... “
Ахнулъ дерзскій — и затихъ. И съ открытьями своими
Кохъ въ уныніи сидитъ
Тамъ, гдѣ почва запятыми Побѣжденными кишитъ!
Аэль.
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
ПО ДЕБРЯМЪ ПРОВИНЦІИ.
Саратовъ.
— Что же это, скоро конка пойдетъ? Остановились мы среди дороги и четверть часа ни съ мѣста!
— Скоро-съ. За виталиномъ побѣжали. — За какимъ виталиномъ?
— Вспрыскивать лошадямъ. Сейчасъ принесутъ.
Рославль
— Большое имущество у вашего закрытаго городского общественнаго банка?
— Нѣтъ, небольшое. Видите вывѣску съ золотой надписью: „Городской общественный банкъˮ?
— Вижу.
— Ну, кромѣ этой вывѣски у банка нѣтъ ничего!..
Алатырь.
— Японцы, чтобы отомстить врагу, собственный животъ распарываютъ; алатырцы, чтобы отомстить счастливымъ врагамъ, сами себя высѣкли.
— Какъ это?
— А вотъ какъ: во время недавнихъ выборовъ побѣжденная партія ничего лучше не выдумала, какъ безобразіе въ клубѣ произвести. Что она этимъ доказала?
— Вѣроятно, то, что ее не только на общественныя должности, но и въ клубъ пускать нельзя...
— Совершенно вѣрно...
Кострома.
— Скажите, пожалуйста, что это за ужасный кулачный бой?
— Какой же это кулачный бой? Это просто маленькое недоразумѣніе между свадебнымъ поѣздомъ г. Ш—ва и его товарищами, которыхъ онъ не позвалъ на свадьбу.
— Милая картинка нравовъ...
Новоміргородъ.
Сцена во время думскаго засѣданія:
Городской голова. — Чтожъ это вы, господа гласные, въ сосѣдней комнатѣ толчетесь? Пожалуйте въ залъ!
Гласные (хоромъ изъ двери). — Намъ стыдно... Гор. голова. — Чего-жъ вамъ стыдно?
Гласные. — Въ залѣ посторонняя публика есть... Прикажите ей выйти вонъ.
Гор. голова. — Господа, которые публика... Ступайте вы себѣ домой по добру по здорову. Не мѣшайте намъ съ глазу на глазъ вершать дѣла... Съ глазу на глазъ лучше: по крайности, соръ не вынесутъ изъ избы!
ХАРЬКОВСКІЯ ДѢЛИШКИ.
У насъ наблюдалось довольно странное и ничѣмъ необъяснимое явленіе. Въ одинъ прекрасный майскій день текущаго года явилось на „Сергіевскуюˮ площадь нѣсколько, вооруженныхъ лопатами, рабочихъ и начало копать какія-то ямы. Выкопавъ нѣсколько ямъ, рабочіе удалились. Протекли мѣсяцы и снова на „Сергіевскойˮ площади появились рабочіе, которые начали закапывать вырытыя ямы... Закопали и ушли... Что сіе означаетъ? Аллахъ вѣдаетъ!.. Одни думаютъ, что въ этихъ ямахъ предполагалось нашею думою зарыть нѣсколько проектовъ о перестройкѣ ряда, проектовъ, пришедшихъ въ негодность съ 1854 года; — другіе говорятъ, что въ этихъ ямахъ хотѣли закопать никуда негодный планъ новаго ряда, составленный городскимъ архитекторомъ. Но такъ или иначе, а явленіе довольно странное, тѣмъ болѣе, что за вырытіе и засыпку ямъ дума платила денежки, которыя, надо полагать, въ концѣ концовъ, однѣ и зарыты въ этихъ ямахъ.
Странный человѣкъ. ВОПЛЬ ГОРОДА КОЗЛОВА.
«Дѣло ДОШЛО ДО ТОГО, ЧТО изъ тридцатитысячнаго населенія нельзя сыскать ни одного опытнаго, а главное, честнаго слуги... ˮ
Корресп. изъ Козлова. Всюду слышны разговоры: „Наши слуги — плуты, воры,
Ихъ безнравственна семьяˮ. Въ тьмѣ, въ дали былого вѣка Безъ кавычекъ человѣка
Діогенъ искалъ, друзья;
Не капризенъ я въ привычкахъ: „Человѣкаˮ мнѣ въ кавычкахъ
Подарите, мигомъ я Сокрушаться перестану,
Гордо вздерну носъ и стану Славить радость бытія!
Боровскъ. Охотникамъ пѣтушиныхъ боевъ. — У васъ все продолжаютъ существовать пѣтушиные бои? — Да-съ, продолжаютъ! — Слѣдовало бы ихъ прекратить: совсѣмъ дикая забава. — Ну, ужъ это дудки: мы безъ дикости жить не можемъ...
Одесса. Рекомендательной конторѣ Т *. — Что же это вы дѣлаете, г-жа контора? Опредѣливъ прислугу въ несоотвѣтствующее мѣсто, вмѣсто порядочнаго дома, вы гоните ее вонъ, когда, сбѣжавъ отъ такой рекомендаціи, она приходитъ къ вамъ
за СВОИМИ деньгами? — Ее я одна такъ дѣлаю. Мы всѣ держимся такого правила. — Милое правило!
ИСТОРІЯ о томъ,
КАКЪ Я УБИЛЪ САРРУ БЕРНАРЪ.
Я убилъ ее. Я любилъ ее. Я убилъ, потому что любилъ, — и, значитъ, любилъ, если убилъ.
Я убилъ ее... Но зачѣмъ она завлекала меня? Зачѣмъ она такъ сладко ворковала въ «Дамѣ съ камеліями»? зачѣмъ она принимала такія позы и дѣлала такіе глаза? Я не могъ не видѣть этой женщины и долженъ былъ идти на «Тоска», не смотря на то, что для этого пришлось истратить свои послѣдніе рессурсы. Этотъ голосъ, полный затаеннаго страданія, эти вопли, которые, вырываясь изъ ея души, врывались въ мою, эти стоны... Что значили мои маленькія страданія передъ
этими страшными, гигантскими, нечеловѣческими? Неужели нельзя походить и въ старомъ засаленномъ сюртукѣ? Я заложилъ свой единственный порядочный сюртукъ.
Мнѣ не въ чемъ было ходить на службу, — да и не надо!
Признаться, мнѣ и некогда было этого дѣлать. Я и безъ того былъ занятъ цѣлый день: нужно было доставать денегъ на билетъ.
Съ каждой ролью я падалъ все ниже и ниже. Я продалъ платья моей жены, обнажилъ моихъ дѣтей, продавъ старьевщику всѣ ихъ костюмчики, а когда въ «Фру-Фру» она закатила мнѣ какъ слѣдуетъ истерику, — я не могъ выдержать: заложилъ шинель моего хорошаго знакомаго, взявши поносить на одинъ день...
«Пусть будетъ, что будетъ», думалъ я каждый день, — «но я увижу ее сегодня вечеромъ».
Я не могъ жить, не видя ее хоть одинъ вечеръ.
А когда она какъ-то одинъ день не играла и поѣхала на охоту, — каюсь, я тихонько поѣхалъ за ней, привязалъ на голову лосиные рога и все высовывалъ свою морду изъ-за кустовъ:
— Пусть она пристрѣлитъ меня! Но она дѣлала промахи.
Я влачилъ самое гнусное существованіе, но всетаки чѣмъ нибудь да жилъ, — какъ вдругъ она объявила, что уѣзжаетъ изъ Москвы. «Послѣдній спектакль».
Голыя дѣти, жена, которую даже нельзя выгнать изъ дома, потому-что она безъ платьевъ, впереди обвиненіе въ растратѣ, скамья подсудимыхъ и... никогда не видѣть «ея».
Ага, сударыня! Вы разбили мое счастье, жизнь, все, — и думаете, что послѣ всего этого можно преспокойно взять и уѣхать въ другой городъ.
Вы ошибаетесь! Не мнѣ, — такъ и ни кому!
Я заложилъ всѣ шинели всѣхъ моихъ пріятелей. купилъ (о шести зарядахъ! ) револьверъ и взялъ мѣсто въ оркестрѣ.
И въ ту минуту, когда она умирала на сценѣ, я вскочилъ на стулъ, оперся о рампу, обжегъ себѣ руку о ламповое стекло и спустилъ курокъ.
— Умри на самомъ дѣлѣ, пррритворщица!
Я стрѣляю получше нея.
Какъ подкошенная, она упала тутъ же. Меня, разумѣется, въ полицію.
Меня судили въ большомъ залѣ Окружнаго суда. Защищалъ Плевако и, надо ему отдать полную справедливость, произнесъ прекрасную рѣчь.
— Онъ любилъ ее! патетически воскликнулъ, помню, г. Плевако, — а она? Она только завлекала его, какъ и всѣхъ. Ему нужно было только видѣть ее. А ей? Ничего, кромѣ денегъ! Это была ненасытная женщина. Она взяла съ Москвы 50, 000 рублей и собиралась для этого-же ѣхать въ Харьковъ, Кіевъ, Одессу! А чего она не дѣлала для того, чтобъ завлекать людей? Посмотрите на столъ вещественныхъ доказательствъ. Взгляните на это платье, созданное изъ воздуха и кружевъ.
Публика въ ужасѣ глядѣла на платье.
— А этотъ капотъ? Зачѣмъ онъ въ византійскомъ вкусѣ? Для того, чтобъ привлекать публику?! гремѣлъ Плевако.
Публика съ негодованіемъ отвернулась отъ капота въ византійскомъ вкусѣ.
— 52 сундука уловокъ и ухищреній!!! Вотъ, что это была за женщина!
Дальше трудно было разобрать, что онъ говорилъ: такъ громко всѣ обо мнѣ плакали.
Съ прокуроромъ сдѣлалась даже истерика.
Присяжные вынесли мнѣ безусловно оправдательный вердиктъ, — а старшина присяжныхъ даже пригласилъ меня на завтра обѣдать къ себѣ.
— Вы свободны! сказалъ мнѣ г. предсѣдатель. Я все еще не могъ придти въ себя и стоялъ, какъ пень.
— Вы свободны! улыбаясь повторилъ мнѣ г. предсѣдатель, — свободны совсѣмъ, можете дѣлать, что вамъ угодно!
Я воспользовался позволеніемъ г. предсѣдателя дѣлать, что мнѣ угодно, и немедленно... проснулся.
Маркизъ Враль.