1892 г., — 29 ноября, № 47.
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по осо
бому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ. Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Къ этому № прилагается добавочный листъ.
Содержанье умныхъ книгъ Въ родѣ крѣпкаго
напитка: Наслажденье для однихъ,
Для другихъ — же, просто, пытка.
На СМЕРТЬ ФЕТА.
Послѣдніе цвѣты поэзіи родимой
Увяли, отцвѣли, какъ позднія мечты... Рветъ время дерзкое рукой неутомимой
Послѣдніе цвѣты!
Вчера еще, полны волшебной красоты, Стихи его текли, какъ звуки серафима
Съ лазурной высоты...
Сегодня отцвѣли — зима неумолима — Послѣдніе цвѣты!...
П. Гольденовъ.
ПАМЯТИ ПОЭТА.
Жилъ пѣвецъ. Онъ пѣлъ свои пѣсни про то, какъ разцвѣтаютъ цвѣты, про сумракъ рощъ, синеву неба и зелень лужаекъ. Люди слушали его пѣсни и съ улыбкой говорили:
— Прекрасно созданъ міръ и все приноситъ пользу. А какую пользу приноситъ этотъ человѣкъ своими пѣснями про солнце, звѣзды и цвѣты?
Время шло, пѣвецъ пѣлъ свои пѣсни и однажды, спѣвши послѣднюю, умеръ.
— Онъ умеръ! прошепталъ теплый весенній вѣтерокъ серебристымъ ландышамъ, ландыши раз
сказали это кудрявымъ фіалкамъ, а фіалки разболтали все голубымъ незабудкамъ.
— Онъ умеръ! говорили ландыши, качая своими серебряными головками.
— Онъ умеръ! говорили фіалки, и капли росы при лунномъ свѣтѣ дрожали на нихъ, какъ слезы. — Онъ умеръ! шептала въ травѣ незабудки. А сердце юноши, собиравшаго цвѣты для своей милой, сжалось тоскливо:
— Кто-же теперь споетъ про то, какъ сильно бьюсь я при первой любви?..
о темъ и о семъ.
«Головоломное дѣло» городского самоуправленія, какъ извѣстно, вертится вокругъ «головы». Трудно найти дѣятельную голову, но, разъ таковая «вступила въ отправленіе обязанностей», она забирается съ руками и ногами...
Голова, выходитъ, всему дѣлу голова.
Онъ сидитъ между двухъ стульевъ, предсѣдательствуя въ думѣ и въ управѣ. Его правая рука отмѣняетъ то, что постановила лѣвая. Голова самъ себя по головкѣ гладитъ.
И вотъ голова ходитъ кругомъ, а хозяйство плохо держится на ногахъ.
Дума и управа, по положенію, двѣ стороны одной медали, и обѣ казовыя. Дума думаетъ, управа дѣйствуетъ, конечно, при томъ условіи, если обѣ не спятъ во всѣ завертки. Дума, уткнувъ бороду, постановляетъ, руководитъ, контролируетъ;
Городское благоустройство.
По улицѣ благоустроеннаго города шли два мальчика.
Во-первыхъ, это было въ провинціи. Во-вторыхъ, это происходило рано утромъ.
И такъ, по улицѣ благоустроеннаго города шли два мальчика: мальчикъ «въ нихъ» и мальчикъ «безъ нихъ».
— А я вчера въ театрѣ сидѣлъ! сказалъ первый мальчикъ, — а ты что дѣлалъ?
— А я вчера на лавкѣ лежалъ, а тятька меня дралъ, отвѣчалъ второй мальчикъ.
— Мой папа городскимъ головой служитъ. А твой? — Мой больше ногами займается. Сапожники. — Ахъ, какой хорошій новый городской театръ выстроили. Я хотя и маленькій, но я все-таки сынъ головы и отлично понимаю, что нельзя такому городу, какъ нашъ, безъ хорошаго театра быть. А все мой папа! Хорошій театръ выстроили! Полтора милліона стоилъ. Балетъ танцуютъ, драму играютъ, оперу поютъ, всякія представленія бываютъ. Хорошо вышло, хоть и дорого.
— Знаю, что дорого. Какъ театру эту строили, новый налогъ вышелъ. Принесли это тятькѣ бумагу съ налогомъ, озлился страсть, потому работы никакой, а налогъ подавай. Попался я ему на глаза, — онъ меня шпандыремъ учить и давай!
— Зачѣмъ-же дома учить? И при томъ какимъто шпандыремъ? У насъ городскія гимназіи для ученія есть. Наконецъ, еще мѣсяцъ тому назадъ, прогимназію открыли.
— Полтора мѣсяца. Чай, помню. И за проимназію драли, какъ налогъ тоже вышелъ. У тятьки обычая такая: какъ осерчалъ на что, сичасъ меня учить.
— Да зачѣмъ-же дома-то учить. Въ прогимнаізю бы отдали. Вотъ я въ прогимназіи учусь.
— Даромъ-то не берутъ. А деньга у насъ какая? Домишка махонькій, только сами живемъ. А работа тоже какая? На однѣ подметки проимназію не произойдешь!
— Ну, городскія училища есть. Папа говорилъ, что тамъ даромъ.
— То то вотъ и мой тятька говоритъ, что ни одного гласнаго господина у насъ знакомаго нѣтъ. Они, вишь, все туда рекомендацію дѣлаютъ.
— Странно! Какъ это у твоего отца работы мало! Папа вонъ домъ трудолюбія устроилъ, — такъ тамъ просто работой завалены.
— То-то и я говорю, что какъ эстотъ домъ самый устроили, — такъ весь давалецъ туда и ушелъ. По недѣлѣ безъ работы сидѣли. Потому тамъ дешево работаютъ, да и то сказать, за фатеру, за струментъ не платятъ: чего имъ дешево-то не брать?
— Но ты хоть читать-то умѣешь? — Тятька училъ буки-азъ-бамъ.
— Такъ ты-бы самъ о своемъ образованіи позаботился: у насъ читальня городская есть.
— Есть-то, есть, — да безъ сапоговъ сторожъ не пускаетъ; «безобразно», говоритъ.
— Какъ? Отецъ сапожникъ, и сапогъ нѣтъ? — Есть, да не даетъ, — истреплю, боится.
— Какъ истрепишь, когда у насъ на главныхъ улицахъ даже асфальтовыя мостовыя есть. Превосходныя!
— Оно точно, гладкія! А только авчирашняго числа шелъ я по ней, давальцу заказъ несъ. Жарища такая, ее, проклятую, во какъ разожгло. Жжетъ ноги-то, инда волдырь вскочилъ. Покеда я на одной ножкѣ прыгалъ, давалецъ то видитъ, что заказа не несу, — да къ отцу, — а отецъ-то за меня, да шпандыремъ, да шпандыремъ. — «Балуешь, — говоритъ, — гулимоны разгуливаешь, замѣсто — чтобъ давальцу сапогами удовольствіе сдѣлать». У меня она во гдѣ эта аспальта-то сидитъ! Во!
— Странно! Что это твой отецъ все шпанды ремъ да шпандыремъ. Его, вѣдь, за это и въ арестный домъ посадить можно.
— Сидѣлъ!
— Ну, что, разсказывалъ онъ тебѣ, какой у насъ арестный домъ выстроенъ? Полы вездѣ крашеные, каморки изъ полированнаго дерева, коврики по корридорамъ. Тутъ одинъ иностранецъ проѣздомъ былъ, — такъ удивлялся.
— Чистота, — это тятька говорилъ. А только покеда онъ въ чистотѣ двѣ недѣли высидѣлъ, — мы съ мамкой «въ куски» побираться ходили.
— Да, вотъ оно что. Но ты, вѣдь, не станешь отрицать, что чистота для города необходима. У насъ вездѣ пыль выметаютъ, поливку улицъ вотъ папа устроилъ.
— Оно, конечно, это важнецъ, гдѣ поливаютъ. Не то что у насъ на улицѣ, — пыль такъ въ глаза и лѣзетъ. Ядовитая какая, проклятущая! Песъ, и тотъ отъ пылищи этой кашляетъ.
— Неужели у васъ совсѣмъ такъ-таки и не поливаютъ.
— Зачѣмъ не поливать, — поливаютъ! Вонъ гулянье было, такъ чтобъ по нашей улицѣ не моркотно было ѣхать, — поливали.
— Ну, и что? Хорошо?
— Хорошо-то, хорошо, — только полили больно много. Пылищи-то у насъ прорва, полили то во всю — ну грязища и вышла. Какъ на резиновыхъ колесахъ поѣхали, — брызги-то и летятъ. Вышелъ это я посмотрѣть, какъ ѣдутъ. Мамка меня принарядила. Рубаху новую надѣла. Только господинъ какой-то на резиновыхъ колесахъ какъ мимо проѣдетъ, — ррразъ! Съ ногъ до головы всего окатилъ. А тятька потомъ меня драть: «не пачкай, — гыть, новой рубахи».
— Зачѣмъ-же ты на улицу гулять ходишь? Ты-бы въ городской скверъ ходилъ.
— Дворникъ нашего брата, мастеровья-то, не
ГОДЪ XXVIII.
ГОДЪ XXVIII.
Пятьдесятъ №№ въ годъ.
Подписка: годъ — 7 р., ½ года — 4 р., съ доставкой 8 р. и 4 р. 50 коп.; съ перес. 9 р. и 5 р. За границу, въ предѣлахъ Почтоваго союза 12 р., внѣ союза — по осо
бому тарифу. Годовые подписчики, добавляющіе одинъ рубль, получаютъ премію: „Басни Крылова въ лицахъˮ. Полугодовые не имѣютъ права на премію.
№№ у разносчиковъ — по 20 коп.
Объявленія — 25 к. строка петита. Болѣе 1 раза — уступка по соглашенію.
Адресъ „Будильникаˮ:
Москва, Тверская, д. Гинцбурга.
Пріемные дни редакціи понедѣльникъ и четвергъ, отъ 3 до 5 час. На статьяхъ требуются подпись, адресъ и условія автора. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Возвращеніе рукописей необязательно. Принятое для печати можетъ быть измѣняемо и сокращаемо, по усмотрѣнію редакціи.
Перемѣна адреса — 30 коп.; городского на иногородній — до 1 іюля 1 р. 30 коп., послѣ 1 іюля — 80 коп.
Объявленія для журнала „Будильникъˮ принимаются исключительно въ Центральной конторѣ объявленій, бывшей Л. Метцля, въ Москвѣ, на Мясницкой, д. Спиридонова.
Къ этому № прилагается добавочный листъ.
Содержанье умныхъ книгъ Въ родѣ крѣпкаго
напитка: Наслажденье для однихъ,
Для другихъ — же, просто, пытка.
На СМЕРТЬ ФЕТА.
Послѣдніе цвѣты поэзіи родимой
Увяли, отцвѣли, какъ позднія мечты... Рветъ время дерзкое рукой неутомимой
Послѣдніе цвѣты!
Вчера еще, полны волшебной красоты, Стихи его текли, какъ звуки серафима
Съ лазурной высоты...
Сегодня отцвѣли — зима неумолима — Послѣдніе цвѣты!...
П. Гольденовъ.
ПАМЯТИ ПОЭТА.
Жилъ пѣвецъ. Онъ пѣлъ свои пѣсни про то, какъ разцвѣтаютъ цвѣты, про сумракъ рощъ, синеву неба и зелень лужаекъ. Люди слушали его пѣсни и съ улыбкой говорили:
— Прекрасно созданъ міръ и все приноситъ пользу. А какую пользу приноситъ этотъ человѣкъ своими пѣснями про солнце, звѣзды и цвѣты?
Время шло, пѣвецъ пѣлъ свои пѣсни и однажды, спѣвши послѣднюю, умеръ.
— Онъ умеръ! прошепталъ теплый весенній вѣтерокъ серебристымъ ландышамъ, ландыши раз
сказали это кудрявымъ фіалкамъ, а фіалки разболтали все голубымъ незабудкамъ.
— Онъ умеръ! говорили ландыши, качая своими серебряными головками.
— Онъ умеръ! говорили фіалки, и капли росы при лунномъ свѣтѣ дрожали на нихъ, какъ слезы. — Онъ умеръ! шептала въ травѣ незабудки. А сердце юноши, собиравшаго цвѣты для своей милой, сжалось тоскливо:
— Кто-же теперь споетъ про то, какъ сильно бьюсь я при первой любви?..
о темъ и о семъ.
«Головоломное дѣло» городского самоуправленія, какъ извѣстно, вертится вокругъ «головы». Трудно найти дѣятельную голову, но, разъ таковая «вступила въ отправленіе обязанностей», она забирается съ руками и ногами...
Голова, выходитъ, всему дѣлу голова.
Онъ сидитъ между двухъ стульевъ, предсѣдательствуя въ думѣ и въ управѣ. Его правая рука отмѣняетъ то, что постановила лѣвая. Голова самъ себя по головкѣ гладитъ.
И вотъ голова ходитъ кругомъ, а хозяйство плохо держится на ногахъ.
Дума и управа, по положенію, двѣ стороны одной медали, и обѣ казовыя. Дума думаетъ, управа дѣйствуетъ, конечно, при томъ условіи, если обѣ не спятъ во всѣ завертки. Дума, уткнувъ бороду, постановляетъ, руководитъ, контролируетъ;
Городское благоустройство.
По улицѣ благоустроеннаго города шли два мальчика.
Во-первыхъ, это было въ провинціи. Во-вторыхъ, это происходило рано утромъ.
И такъ, по улицѣ благоустроеннаго города шли два мальчика: мальчикъ «въ нихъ» и мальчикъ «безъ нихъ».
— А я вчера въ театрѣ сидѣлъ! сказалъ первый мальчикъ, — а ты что дѣлалъ?
— А я вчера на лавкѣ лежалъ, а тятька меня дралъ, отвѣчалъ второй мальчикъ.
— Мой папа городскимъ головой служитъ. А твой? — Мой больше ногами займается. Сапожники. — Ахъ, какой хорошій новый городской театръ выстроили. Я хотя и маленькій, но я все-таки сынъ головы и отлично понимаю, что нельзя такому городу, какъ нашъ, безъ хорошаго театра быть. А все мой папа! Хорошій театръ выстроили! Полтора милліона стоилъ. Балетъ танцуютъ, драму играютъ, оперу поютъ, всякія представленія бываютъ. Хорошо вышло, хоть и дорого.
— Знаю, что дорого. Какъ театру эту строили, новый налогъ вышелъ. Принесли это тятькѣ бумагу съ налогомъ, озлился страсть, потому работы никакой, а налогъ подавай. Попался я ему на глаза, — онъ меня шпандыремъ учить и давай!
— Зачѣмъ-же дома учить? И при томъ какимъто шпандыремъ? У насъ городскія гимназіи для ученія есть. Наконецъ, еще мѣсяцъ тому назадъ, прогимназію открыли.
— Полтора мѣсяца. Чай, помню. И за проимназію драли, какъ налогъ тоже вышелъ. У тятьки обычая такая: какъ осерчалъ на что, сичасъ меня учить.
— Да зачѣмъ-же дома-то учить. Въ прогимнаізю бы отдали. Вотъ я въ прогимназіи учусь.
— Даромъ-то не берутъ. А деньга у насъ какая? Домишка махонькій, только сами живемъ. А работа тоже какая? На однѣ подметки проимназію не произойдешь!
— Ну, городскія училища есть. Папа говорилъ, что тамъ даромъ.
— То то вотъ и мой тятька говоритъ, что ни одного гласнаго господина у насъ знакомаго нѣтъ. Они, вишь, все туда рекомендацію дѣлаютъ.
— Странно! Какъ это у твоего отца работы мало! Папа вонъ домъ трудолюбія устроилъ, — такъ тамъ просто работой завалены.
— То-то и я говорю, что какъ эстотъ домъ самый устроили, — такъ весь давалецъ туда и ушелъ. По недѣлѣ безъ работы сидѣли. Потому тамъ дешево работаютъ, да и то сказать, за фатеру, за струментъ не платятъ: чего имъ дешево-то не брать?
— Но ты хоть читать-то умѣешь? — Тятька училъ буки-азъ-бамъ.
— Такъ ты-бы самъ о своемъ образованіи позаботился: у насъ читальня городская есть.
— Есть-то, есть, — да безъ сапоговъ сторожъ не пускаетъ; «безобразно», говоритъ.
— Какъ? Отецъ сапожникъ, и сапогъ нѣтъ? — Есть, да не даетъ, — истреплю, боится.
— Какъ истрепишь, когда у насъ на главныхъ улицахъ даже асфальтовыя мостовыя есть. Превосходныя!
— Оно точно, гладкія! А только авчирашняго числа шелъ я по ней, давальцу заказъ несъ. Жарища такая, ее, проклятую, во какъ разожгло. Жжетъ ноги-то, инда волдырь вскочилъ. Покеда я на одной ножкѣ прыгалъ, давалецъ то видитъ, что заказа не несу, — да къ отцу, — а отецъ-то за меня, да шпандыремъ, да шпандыремъ. — «Балуешь, — говоритъ, — гулимоны разгуливаешь, замѣсто — чтобъ давальцу сапогами удовольствіе сдѣлать». У меня она во гдѣ эта аспальта-то сидитъ! Во!
— Странно! Что это твой отецъ все шпанды ремъ да шпандыремъ. Его, вѣдь, за это и въ арестный домъ посадить можно.
— Сидѣлъ!
— Ну, что, разсказывалъ онъ тебѣ, какой у насъ арестный домъ выстроенъ? Полы вездѣ крашеные, каморки изъ полированнаго дерева, коврики по корридорамъ. Тутъ одинъ иностранецъ проѣздомъ былъ, — такъ удивлялся.
— Чистота, — это тятька говорилъ. А только покеда онъ въ чистотѣ двѣ недѣли высидѣлъ, — мы съ мамкой «въ куски» побираться ходили.
— Да, вотъ оно что. Но ты, вѣдь, не станешь отрицать, что чистота для города необходима. У насъ вездѣ пыль выметаютъ, поливку улицъ вотъ папа устроилъ.
— Оно, конечно, это важнецъ, гдѣ поливаютъ. Не то что у насъ на улицѣ, — пыль такъ въ глаза и лѣзетъ. Ядовитая какая, проклятущая! Песъ, и тотъ отъ пылищи этой кашляетъ.
— Неужели у васъ совсѣмъ такъ-таки и не поливаютъ.
— Зачѣмъ не поливать, — поливаютъ! Вонъ гулянье было, такъ чтобъ по нашей улицѣ не моркотно было ѣхать, — поливали.
— Ну, и что? Хорошо?
— Хорошо-то, хорошо, — только полили больно много. Пылищи-то у насъ прорва, полили то во всю — ну грязища и вышла. Какъ на резиновыхъ колесахъ поѣхали, — брызги-то и летятъ. Вышелъ это я посмотрѣть, какъ ѣдутъ. Мамка меня принарядила. Рубаху новую надѣла. Только господинъ какой-то на резиновыхъ колесахъ какъ мимо проѣдетъ, — ррразъ! Съ ногъ до головы всего окатилъ. А тятька потомъ меня драть: «не пачкай, — гыть, новой рубахи».
— Зачѣмъ-же ты на улицу гулять ходишь? Ты-бы въ городской скверъ ходилъ.
— Дворникъ нашего брата, мастеровья-то, не