- Все остальное время я провелъ въ мучительной тревогѣ: а что, если онъ перестанетъ свѣтить?
Но свѣтлячекъ мой очевидно догадывался, какая великая роль выпала совсѣмъ неожиданно на его долю.
Онъ мирно лежалъ на холодномъ стеклѣ, озаряя зеленымъ, успокаивающимъ свѣтомъ цифры и стрѣлки.
Ровно въ часъ съ половиной я нажалъ кнопку.
Что потомъ было—не помню, какъ слѣдуетъ.
Меня засыпало сверху глыбами рухнувшей земли.
Откопали меня уже днемъ наши саперы.
Отъ нихъ же я и узналъ, что на этой сторонѣ рѣки нѣтъ ни одного нѣмца. Дѣло было вѣрно задумано и доведено до блестящаго конца. А свѣтлячекъ... Я искалъ, его въ грудѣ мусора, придавившаго меня. Но не нашелъ...
Когда мы уходили,, я невольно спросилъ хорунжаго:
— Почему вы припомнили именно «это» сегодня.
— А свэтлачкы!—отвѣтилъ за него князь Кванчехадзе.
«Да!—думалъ я, лежа ночью, въ нетопленномъ сыромъ номерѣ,—что бы сдѣлали нѣмцы съ такимъ свѣтлячкомъ, если бы они знали во что онъ имъ въ тотъ разъ обошелся!
Владиміръ Воиновъ.
ЗИМНІЙ ВЕЧЕРЪ.
Зимній вечеръ длйтся-длится, Домъ объемлетъ тихій Сонъ, Только матери не спится
И сквозь вьюгу все ей мнится, Что тихонько въ дверь стучится Запоздавшій почтальонъ.
Буря ль взвоетъ, негодуя,
Стукнетъ вѣтками въ окно,— Сердце вздрогнетъ, точно чуетъ Что-то жуткое оно.
Протоскуетъ мать до свѣту — Тутъ какой ужъ будетъ сонъ- Долго что-то писемъ нѣту:
Живъ ли сынъ, здоровъ ли онъ? Тамъ, гдѣ ужасъ, тамъ, гдѣ битвы, Гдѣ рѣкою льется кровь,— Охраняютъ ли молитвы, Сберегаетъ ли любовь?
Но родимый не услышитъ, Не увидитъ мать свою:
Въ полѣ онъ лежитъ—не дышетъ, Тяжко раненый въ бою...
Зимній вечеръ длится-длится, Домъ объемлетъ тихій Сонъ; Скоро, скоро постучится Запоздавшій почтальонъ...
А. Истоминъ
Дама въ черномъ чепчикѣ.
Уже опадали листья съ деревьевъ, желтѣли травы и блекли цвѣты, когда Евгенія Александровна Ненарокова возвращалась въ Москву изъ родового имѣнія своей тетки, гдѣ провела все лѣто. Она лѣчилась у тетки. Прошедшею зимою Евгенія Александровна была больна горячкой, отъ которой потеряла свои густые, прекрасные волосы. За лѣто они немного отросли и были прикрыты, теперь чернымъ кружевнымъ чепчикомъ, дѣлавшимъ ее маленькой дѣвочкой-гимназисткой.
Томительная дорога совсѣмъ измучила Евгенію Александровну. Пристально глядѣла она въ окно вагона на бѣгущіе пашни, лѣса и деревни, и ей было грустно, а по лицу ея порою, пробѣгали печальные личики-отсвѣты непрошенныхъ мыслей. Вдругъ ей хотѣлось думать о старости, о смерти, воображать себя несчастной, обиженной, никому невѣдомой , странной и ненужной; вдругъ хотѣлось плакать обильными, тихими слезами и жаловаться на кого-то; вдругъ изъ внутри поднималось какое
то ликующее чувство, вздрагивали губы, засвѣчивались глаза, становилось весело, и улыбка, не хотя уходить, трепетала на лицѣ.
Евгенія Александровна, была молода, красива и здорова. Она это чувствовала, радовалась этому, и мало-по-малу состояніе, веселое и довольное овладѣло ею.
И чѣмъ ближе была Москва, тѣмъ большее удовольствіе было въ ея глазахъ.
Евгенія Александровна соскучилась по Москвѣ, откуда она уѣхала къ теткѣ ранней весною, когда на площади вынесли первые левкои и было еще холодно.
Въ Москвѣ ее никто не встрѣтилъ: она не извѣстила.
Немного волнуясь и брзмолвно радуясь, ѣхала она по .Москвѣ и внимательно глядѣла на знакомыя зданія, площади и улицы.
«А вотъ и Кремль—думала она,— Иванъ Великій... соборы... главы золотыя ... зеленыя башни...
Евгеніи Александровнѣ пріятно было
сознавать, что вотъ она опять въ этомъ городѣ, изъ котораго такъ радостно было уѣзжать и куда такъ плѣнительно возвращаться.
Миновали модныя улицы. Потянулся Новинскій бульваръ. Свернули въ одинъ изъ переулковъ. Евгенія Александровна увидала свой особнячокъ, липы въ палисадникѣ, калитку во дворъ съ зеленымъ кольцомъ...
Пока отпирали ей, Евгенія Александровна прочитала на дверяхъ знакомыя слова:
«Докторъ Григорій Петровичъ Пенароковъ».
Она улыбнулась и вошла въ переднюю. Григорій Петровичъ радостно Закричалъ. Мамаша пошла навстрѣчу.
Прошелъ мѣсяцъ. Деревенскія впечатлѣнія становились все отдаленнѣй. Городъ овладѣлъ, увлекъ...
Уже приближалась зима. Первую порошу справили дружескимъ кружкомъ на тройкахъ. Были у «Яра». Шумѣли, и веселились.
Но свѣтлячекъ мой очевидно догадывался, какая великая роль выпала совсѣмъ неожиданно на его долю.
Онъ мирно лежалъ на холодномъ стеклѣ, озаряя зеленымъ, успокаивающимъ свѣтомъ цифры и стрѣлки.
Ровно въ часъ съ половиной я нажалъ кнопку.
Что потомъ было—не помню, какъ слѣдуетъ.
Меня засыпало сверху глыбами рухнувшей земли.
Откопали меня уже днемъ наши саперы.
Отъ нихъ же я и узналъ, что на этой сторонѣ рѣки нѣтъ ни одного нѣмца. Дѣло было вѣрно задумано и доведено до блестящаго конца. А свѣтлячекъ... Я искалъ, его въ грудѣ мусора, придавившаго меня. Но не нашелъ...
Когда мы уходили,, я невольно спросилъ хорунжаго:
— Почему вы припомнили именно «это» сегодня.
— А свэтлачкы!—отвѣтилъ за него князь Кванчехадзе.
«Да!—думалъ я, лежа ночью, въ нетопленномъ сыромъ номерѣ,—что бы сдѣлали нѣмцы съ такимъ свѣтлячкомъ, если бы они знали во что онъ имъ въ тотъ разъ обошелся!
Владиміръ Воиновъ.
ЗИМНІЙ ВЕЧЕРЪ.
Зимній вечеръ длйтся-длится, Домъ объемлетъ тихій Сонъ, Только матери не спится
И сквозь вьюгу все ей мнится, Что тихонько въ дверь стучится Запоздавшій почтальонъ.
Буря ль взвоетъ, негодуя,
Стукнетъ вѣтками въ окно,— Сердце вздрогнетъ, точно чуетъ Что-то жуткое оно.
Протоскуетъ мать до свѣту — Тутъ какой ужъ будетъ сонъ- Долго что-то писемъ нѣту:
Живъ ли сынъ, здоровъ ли онъ? Тамъ, гдѣ ужасъ, тамъ, гдѣ битвы, Гдѣ рѣкою льется кровь,— Охраняютъ ли молитвы, Сберегаетъ ли любовь?
Но родимый не услышитъ, Не увидитъ мать свою:
Въ полѣ онъ лежитъ—не дышетъ, Тяжко раненый въ бою...
Зимній вечеръ длится-длится, Домъ объемлетъ тихій Сонъ; Скоро, скоро постучится Запоздавшій почтальонъ...
А. Истоминъ
Дама въ черномъ чепчикѣ.
Уже опадали листья съ деревьевъ, желтѣли травы и блекли цвѣты, когда Евгенія Александровна Ненарокова возвращалась въ Москву изъ родового имѣнія своей тетки, гдѣ провела все лѣто. Она лѣчилась у тетки. Прошедшею зимою Евгенія Александровна была больна горячкой, отъ которой потеряла свои густые, прекрасные волосы. За лѣто они немного отросли и были прикрыты, теперь чернымъ кружевнымъ чепчикомъ, дѣлавшимъ ее маленькой дѣвочкой-гимназисткой.
Томительная дорога совсѣмъ измучила Евгенію Александровну. Пристально глядѣла она въ окно вагона на бѣгущіе пашни, лѣса и деревни, и ей было грустно, а по лицу ея порою, пробѣгали печальные личики-отсвѣты непрошенныхъ мыслей. Вдругъ ей хотѣлось думать о старости, о смерти, воображать себя несчастной, обиженной, никому невѣдомой , странной и ненужной; вдругъ хотѣлось плакать обильными, тихими слезами и жаловаться на кого-то; вдругъ изъ внутри поднималось какое
то ликующее чувство, вздрагивали губы, засвѣчивались глаза, становилось весело, и улыбка, не хотя уходить, трепетала на лицѣ.
Евгенія Александровна, была молода, красива и здорова. Она это чувствовала, радовалась этому, и мало-по-малу состояніе, веселое и довольное овладѣло ею.
И чѣмъ ближе была Москва, тѣмъ большее удовольствіе было въ ея глазахъ.
Евгенія Александровна соскучилась по Москвѣ, откуда она уѣхала къ теткѣ ранней весною, когда на площади вынесли первые левкои и было еще холодно.
Въ Москвѣ ее никто не встрѣтилъ: она не извѣстила.
Немного волнуясь и брзмолвно радуясь, ѣхала она по .Москвѣ и внимательно глядѣла на знакомыя зданія, площади и улицы.
«А вотъ и Кремль—думала она,— Иванъ Великій... соборы... главы золотыя ... зеленыя башни...
Евгеніи Александровнѣ пріятно было
сознавать, что вотъ она опять въ этомъ городѣ, изъ котораго такъ радостно было уѣзжать и куда такъ плѣнительно возвращаться.
Миновали модныя улицы. Потянулся Новинскій бульваръ. Свернули въ одинъ изъ переулковъ. Евгенія Александровна увидала свой особнячокъ, липы въ палисадникѣ, калитку во дворъ съ зеленымъ кольцомъ...
Пока отпирали ей, Евгенія Александровна прочитала на дверяхъ знакомыя слова:
«Докторъ Григорій Петровичъ Пенароковъ».
Она улыбнулась и вошла въ переднюю. Григорій Петровичъ радостно Закричалъ. Мамаша пошла навстрѣчу.
Прошелъ мѣсяцъ. Деревенскія впечатлѣнія становились все отдаленнѣй. Городъ овладѣлъ, увлекъ...
Уже приближалась зима. Первую порошу справили дружескимъ кружкомъ на тройкахъ. Были у «Яра». Шумѣли, и веселились.