— Что то пишутъ Лебедевой?— разсѣянно и чуть насмѣшливо сказалъ Иванъ Анисимовичъ.
«Милая, хорошая Маргарита Владимировна!
«Если бы Вы знали, что я сейчасъ переживаю... Вчера я такъ и не пошелъ на урокъ, а проводивъ васъ вернулся на ту же скамейку и думалъ о васъ и о нашей встрѣчѣ... Я не знаю, можетъ быть, и не слѣдуетъ писать вамъ, прочитаете и рѣшите, что намъ лучше не видѣться и я навсегда васъ потеряю, но какъ ни тяжело мнѣ это предположить, не могу не высказать всей муки и радости моего чувства... Столько словъ сейчасъ у меня, но я теряюсь, не знаю какія изъ нихъ выбрать самыя вѣрныя и рѣшительныя; кажется что если бы я написалъ одну любую букву, то и этого было бы достаточно и вы бы все поняли , но хочется говорить... говорить безъ конца... Какъ передать силу моего .желанія быть съ вами? Ни о чемъ другомъ я не могу думать. Воображаю какъ вы смотрите, какъ— улыбаетесь—припоминаю каждое ваше слово и вся вы въ моей душѣ, какъ музыка.
«Я вамъ разсказывалъ какое у меня было испорченное тяжелое дѣтство и до встрѣчи съ вами я какъ то дичился людей—а вы стали мнѣ такой близкой, я и представить не могу, что со мной будетъ, если вы не отвѣтите мнѣ или дадите понять, что мы съ вами не больше, чѣмъ хорошіе знакомые.
«Разрѣшите ли вы мнѣ придти опять туда же и ждать васъ
«С. Денисовъ».
Читалъ, Иванъ Анисимовичъ и ласковѣли его глаза отъ улыбки. Когда то и онъ писалъ такія письма—молодость—свѣжесть чувства, и представилось ему, что Денисовъ этотъ или кончающій гимназистъ, или—первокурсникъ-студентъ, а она хрупкая нѣжная барышня—стыдливо потупляющаяся, и глаза у нея—какъ небо. Вѣроятно, сидѣли они вотъ на той скамейкѣ, около Діаны, тамъ уединеннѣе и тише.
Иванъ Анисимовичъ рѣшилъ—письмо надо отправить по ея адресу: оно ей дорого; вообще, его очень заняло, что онъ узналъ ихъ свѣтлую тайну, захотѣлось по-дружески отнестись къ нимъ и, когда дошелъ до воротъ сада, явилось желаніе, увидѣть кого-нибудь изъ нихъ, лучше ее; можно написать ей, что нашелъ ее письмо, пусть придетъ и возьметъ: это будетъ для нея нѣкоторымъ испы
таніемъ онъ то, конечно, пришелъ бы — заключалъ Иванъ Анисимовичъ,— и держался бы, вѣроятно, этакимъ пѣтухомъ; а вотъ какъ она? Интересно
И взбодрился Иванъ Анисимовичъ, пошелъ быстрѣе, а вослѣдъ ему вѣтеръ мелъ листья и на всѣ голоса шумѣлъ садъ, старый свидѣтель многихъ радостныхъ встрѣчъ и разочарованій.
II.
Маргарита, или какъ ее звали, въ одномъ изъ подозрительныхъ клубовъ, «Марго—котенокъ» пила утренній кофе и поджидала почтальона. Съ папильотками въ неестественно-рыжихъ волосахъ, въ шелковомъ сиреневомъ капотѣ, положивъ ногу на ногу она сидѣла у окна въ креслѣ и лѣниво мѣшала чайной ложкой въ стаканѣ.
На подзеркальникѣ стояла коробка изъ-подъ конфетъ—голубой гофрированный атласъ, модернистые золоченые уголки и картинка: «негръ съ негритянкой пляшутъ танго»; почти такой же, какъ эта коробка была и комната Марго, и гипсовый амуръ на этажеркѣ, мѣтившій въ каждаго входящаго, конечно, зналъ, что его госпожа только на него и надѣется, (комната стоила сто рублей) почему и улыбался такъ шельмецки.
Послѣ кофе, въ зависимости отъ того, что приносилъ почтальонъ, Марго начинала свой дѣловой день.
Нерѣдко случалось, что письма ей оставались безъ отвѣта; тогда она садилась къ столу и писала новыя: въ углу рта, чувственнаго и чуть презрительнаго, тонкая папироса, папильотки свѣсились на блѣдный красивый лобъ—и быстрая рука готовитъ словесныя сѣти...
Не мало накопилось у Марго разныхъ признаній. И офицеры, и гимназисты, и почтенные отцы семействъ, и шулера, и мелкіе чиновники и духовныя особы—всѣ на разные лады изъясняли ей свои чувства; раньше очень умѣло вела игру, иногда довольно сложную, но теперь ей это надоѣло и она отъ себя ничего не пишетъ, а только переписываетъ адресуетъ ихъ на свое имя, кидаетъ въ ящикъ, чтобы марки были проштемплеваны, а потомъ въ садахъ, въ кинематографахъ, на улицѣ подманиваютъ ея письма. На однихъ дѣйствуютъ робкія съ трогательными намеками на другихъ изощренныя или разнузданныя.
За особенно выгодныя знакомства почтальонъ получалъ на чай.
На этотъ разъ Марго мало надѣялась на удачу и вчера и сегодня дождь— кто и найдетъ, такъ не обратитъ вниманія, не подниметъ. Но вотъ звонокъ.
Марго прислушивается—почтальоонъ.
Хлопнула дверь, шаги по корридору, входитъ горничная и подаетъ письмо.
Марго спокойно распечатываетъ конвертъ.
«Опять на Сережино,—послѣ первыхъ же строкъ соображаетъ она.— Студентъ Сережа... Это было еще тамъ, въ провинціи, но Марго рѣшила не вспоминать о своемъ безупречномъ прошломъ.
Иванъ Анисимовичъ коротко и по дѣловому сообщалъ о томъ, что нашелъ письмо н назначалъ часъ и мѣсто, чтобы его вернуть.
—- Отлично,—согласилась Марго, зажгла спичку и, закуривая, взглянула на часы.
— Въ часъ къ портнихѣ, въ половина третьяго къ зубному врачу—въ четыре—какъ разъ успѣю.
И стала раскручивать папильотки. Всѣ мужчины казались ей подлецами и она различала ихъ больше по внѣшности.
Объ Иванѣ Анисимовичѣ заключила по его письму, что онъ пожилыхъ лѣтъ и скупъ...
Зеркало—тайный и самый вѣрный другъ женщины, можетъ быть только лишь съ нимъ она вполнѣ откровенна и лишь его совѣты для нея убѣдительны. Марго любила зеркало не такъ за совѣты, какъ за то, что оно отражало красивое, можетъ быть, немного злое лицо, съ мефистофельскими бровями. Она проводила за нимъ не меньше часа, дѣлая легкій массажъ кожи, съ мастерствомъ подводя глаза, пудрясь и причечесываясь.
Сережино письмо требовало скромнаго платья, и она выбрала простое, черное, и такого же цвѣта бархатную шляпу, съ небольшими полями и вѣткой рябины, листья которой какъ бы повяли.
Дождь пересталъ, а небо было безпокойное и сумрачное, какъ будто на что сердилось...
Одѣтая, натягивая перчатки, Марго стояла у окна, глядѣла на улицу и думала.
«Куплю «кремъ Букса», онъ лучше мягчитъ! Пойду въ магазинъ на Георгіевскую, тамъ этотъ приказчикъ, со смѣшнымъ носомъ.
Приказчикъ прошлый разъ, когда
«Милая, хорошая Маргарита Владимировна!
«Если бы Вы знали, что я сейчасъ переживаю... Вчера я такъ и не пошелъ на урокъ, а проводивъ васъ вернулся на ту же скамейку и думалъ о васъ и о нашей встрѣчѣ... Я не знаю, можетъ быть, и не слѣдуетъ писать вамъ, прочитаете и рѣшите, что намъ лучше не видѣться и я навсегда васъ потеряю, но какъ ни тяжело мнѣ это предположить, не могу не высказать всей муки и радости моего чувства... Столько словъ сейчасъ у меня, но я теряюсь, не знаю какія изъ нихъ выбрать самыя вѣрныя и рѣшительныя; кажется что если бы я написалъ одну любую букву, то и этого было бы достаточно и вы бы все поняли , но хочется говорить... говорить безъ конца... Какъ передать силу моего .желанія быть съ вами? Ни о чемъ другомъ я не могу думать. Воображаю какъ вы смотрите, какъ— улыбаетесь—припоминаю каждое ваше слово и вся вы въ моей душѣ, какъ музыка.
«Я вамъ разсказывалъ какое у меня было испорченное тяжелое дѣтство и до встрѣчи съ вами я какъ то дичился людей—а вы стали мнѣ такой близкой, я и представить не могу, что со мной будетъ, если вы не отвѣтите мнѣ или дадите понять, что мы съ вами не больше, чѣмъ хорошіе знакомые.
«Разрѣшите ли вы мнѣ придти опять туда же и ждать васъ
«С. Денисовъ».
Читалъ, Иванъ Анисимовичъ и ласковѣли его глаза отъ улыбки. Когда то и онъ писалъ такія письма—молодость—свѣжесть чувства, и представилось ему, что Денисовъ этотъ или кончающій гимназистъ, или—первокурсникъ-студентъ, а она хрупкая нѣжная барышня—стыдливо потупляющаяся, и глаза у нея—какъ небо. Вѣроятно, сидѣли они вотъ на той скамейкѣ, около Діаны, тамъ уединеннѣе и тише.
Иванъ Анисимовичъ рѣшилъ—письмо надо отправить по ея адресу: оно ей дорого; вообще, его очень заняло, что онъ узналъ ихъ свѣтлую тайну, захотѣлось по-дружески отнестись къ нимъ и, когда дошелъ до воротъ сада, явилось желаніе, увидѣть кого-нибудь изъ нихъ, лучше ее; можно написать ей, что нашелъ ее письмо, пусть придетъ и возьметъ: это будетъ для нея нѣкоторымъ испы
таніемъ онъ то, конечно, пришелъ бы — заключалъ Иванъ Анисимовичъ,— и держался бы, вѣроятно, этакимъ пѣтухомъ; а вотъ какъ она? Интересно
И взбодрился Иванъ Анисимовичъ, пошелъ быстрѣе, а вослѣдъ ему вѣтеръ мелъ листья и на всѣ голоса шумѣлъ садъ, старый свидѣтель многихъ радостныхъ встрѣчъ и разочарованій.
II.
Маргарита, или какъ ее звали, въ одномъ изъ подозрительныхъ клубовъ, «Марго—котенокъ» пила утренній кофе и поджидала почтальона. Съ папильотками въ неестественно-рыжихъ волосахъ, въ шелковомъ сиреневомъ капотѣ, положивъ ногу на ногу она сидѣла у окна въ креслѣ и лѣниво мѣшала чайной ложкой въ стаканѣ.
На подзеркальникѣ стояла коробка изъ-подъ конфетъ—голубой гофрированный атласъ, модернистые золоченые уголки и картинка: «негръ съ негритянкой пляшутъ танго»; почти такой же, какъ эта коробка была и комната Марго, и гипсовый амуръ на этажеркѣ, мѣтившій въ каждаго входящаго, конечно, зналъ, что его госпожа только на него и надѣется, (комната стоила сто рублей) почему и улыбался такъ шельмецки.
Послѣ кофе, въ зависимости отъ того, что приносилъ почтальонъ, Марго начинала свой дѣловой день.
Нерѣдко случалось, что письма ей оставались безъ отвѣта; тогда она садилась къ столу и писала новыя: въ углу рта, чувственнаго и чуть презрительнаго, тонкая папироса, папильотки свѣсились на блѣдный красивый лобъ—и быстрая рука готовитъ словесныя сѣти...
Не мало накопилось у Марго разныхъ признаній. И офицеры, и гимназисты, и почтенные отцы семействъ, и шулера, и мелкіе чиновники и духовныя особы—всѣ на разные лады изъясняли ей свои чувства; раньше очень умѣло вела игру, иногда довольно сложную, но теперь ей это надоѣло и она отъ себя ничего не пишетъ, а только переписываетъ адресуетъ ихъ на свое имя, кидаетъ въ ящикъ, чтобы марки были проштемплеваны, а потомъ въ садахъ, въ кинематографахъ, на улицѣ подманиваютъ ея письма. На однихъ дѣйствуютъ робкія съ трогательными намеками на другихъ изощренныя или разнузданныя.
За особенно выгодныя знакомства почтальонъ получалъ на чай.
На этотъ разъ Марго мало надѣялась на удачу и вчера и сегодня дождь— кто и найдетъ, такъ не обратитъ вниманія, не подниметъ. Но вотъ звонокъ.
Марго прислушивается—почтальоонъ.
Хлопнула дверь, шаги по корридору, входитъ горничная и подаетъ письмо.
Марго спокойно распечатываетъ конвертъ.
«Опять на Сережино,—послѣ первыхъ же строкъ соображаетъ она.— Студентъ Сережа... Это было еще тамъ, въ провинціи, но Марго рѣшила не вспоминать о своемъ безупречномъ прошломъ.
Иванъ Анисимовичъ коротко и по дѣловому сообщалъ о томъ, что нашелъ письмо н назначалъ часъ и мѣсто, чтобы его вернуть.
—- Отлично,—согласилась Марго, зажгла спичку и, закуривая, взглянула на часы.
— Въ часъ къ портнихѣ, въ половина третьяго къ зубному врачу—въ четыре—какъ разъ успѣю.
И стала раскручивать папильотки. Всѣ мужчины казались ей подлецами и она различала ихъ больше по внѣшности.
Объ Иванѣ Анисимовичѣ заключила по его письму, что онъ пожилыхъ лѣтъ и скупъ...
Зеркало—тайный и самый вѣрный другъ женщины, можетъ быть только лишь съ нимъ она вполнѣ откровенна и лишь его совѣты для нея убѣдительны. Марго любила зеркало не такъ за совѣты, какъ за то, что оно отражало красивое, можетъ быть, немного злое лицо, съ мефистофельскими бровями. Она проводила за нимъ не меньше часа, дѣлая легкій массажъ кожи, съ мастерствомъ подводя глаза, пудрясь и причечесываясь.
Сережино письмо требовало скромнаго платья, и она выбрала простое, черное, и такого же цвѣта бархатную шляпу, съ небольшими полями и вѣткой рябины, листья которой какъ бы повяли.
Дождь пересталъ, а небо было безпокойное и сумрачное, какъ будто на что сердилось...
Одѣтая, натягивая перчатки, Марго стояла у окна, глядѣла на улицу и думала.
«Куплю «кремъ Букса», онъ лучше мягчитъ! Пойду въ магазинъ на Георгіевскую, тамъ этотъ приказчикъ, со смѣшнымъ носомъ.
Приказчикъ прошлый разъ, когда