Два поцѣлуя.
Семья Отказовыхъ поселилась въ Петроградѣ въ 1905 году, бѣжавъ изъ деревни отъ аграрныхъ безпорядковъ. И какъ то такъ случилось, что тутъ и осталась, наѣзжая въ свое «Счастье» только лѣтомъ. Но и тутъ, въ Петроградѣ на Черной рѣчкѣ въ просторномъ деревянномъ особнякѣ, Отказовы жили такъ же какъ и у себя въ имѣніи — широко, гостепріимно, угощали присланными изъ деревни индѣйками, домашними пиро
гами, соленіями, наливками. Нервный, торопливый темпъ столичной жизни почти не захватывалъ Отказовыхъ: обезпеченные, ни въ комъ не нуждаясь, они жили своею, почти помѣщичьей жизнью, никуда не торопясь. Бывали у нихъ всегда съ удовольствіемъ. Собираясь къ нимъ, говорили:
— Поѣдемъ въ деревню?
И ѣздили охотно и часто. Просто, сытно, покойно, уютно и весело было у Отказовыхъ. Даже война, наложившая мрачный отпечатокъ на всю нашу жизнь, мало отразилась на особнякѣ, что у Черной рѣчки.
— Подавится нѣмецъ Россіей... — увѣренно добродушно говорилъ Василій Ѳедоровичъ, отправившій двухъ сыновей на войну.
Вздыхала иногда только Варвара Ивановна, но и отъ ея полной, монументальной фигуры вѣяло здоровьемъ, покоемъ...
— Дастъ Богъ вернутся... — говорила она.
Хозяйство, сынъ студентъ и двое дочерей-барышень поглощали все ея вниманіе. За барышнями ухаживали; молоденькія, хорошенькія, веселыя онѣ имѣли успѣхъ. Чисто и хорошо я влюбился въ старшую Олю, она наивно и трогательно робко отвѣчала мнѣ, выдѣляя изъ среды окружавшихъ молодыхъ людей незначительными, но много говорящими знаками вниманія. Вмѣстѣ мы оказывались за столомъ, въ театральной ложѣ. Любовь моя была, какъ весен
ній цвѣтъ, и я не торопилъ событій, наслаждаясь первымъ, едва уловимымъ нѣжнымъ ароматомъ чувства. Помня, что только утро любви хорошо, я боялся опредѣленныхъ шаговъ, любуясь дѣвичьей красотой Оли. Зимой этого года у Отказовыхъ я бывалъ часто. Праздники рождественскіе почти что у нихъ провелъ. На меня и на Олю родители глядѣли, кажется уже, какъ на жениха и невѣсту. Съ Олей мы дурачились, шалили, играли въ двѣ руки, гадали, лили воскъ. Просто даже какъ-то не вѣрилось,
что все это происходитъ въ Петроградѣ, а не въ деревнѣ и что мнѣ не восемнадцать лѣтъ, а почти тридцать. Новый годъ встрѣчать я былъ званъ къ Отказовымъ и, понятно, не лишилъ себя этого удовольствія. Для маленькихъ племянниковъ была устроена елка, у Василія Ѳедоровича въ кабинетѣ играли въ винтъ. Онъ не любилъ, даже презиралъ бриджъ. Молодежь танцовала, носилась по всему дому. За ужиномъ Василій Ѳедоровичъ угощалъ водкой.
— Отечественнаго денатурату позволите? — спрашивалъ онъ, гордясь, очевидно, большимъ, почти мирнымъ выборомъ водокъ, винъ и ликеровъ.
Подчивала сіяющая Варвара Ивановна. Уютъ, радушіе и вино сдѣлали то, что новый годъ былъ встрѣченъ весело. Къ концу ужина настроеніе поднялось, старики оживились, заискрились глаза у молодежи и веселье настоящее, искреннее, безмятежное, такое рѣдкое въ наше печальное время, охватило всѣхъ. Послѣ ужина Варвара Ивановна запретила карты и Василій Ѳедоровичъ, розовый, тряхнулъ стариной, вспомнилъ свои гусарскіе годы и лихо протанцовалъ венгерку. Молодыя дамы и барышни танцовали съ увлеченіемъ, роялю и ногамъ не давали отдыху. Кто-то сталъ предлагать ѣхать кататься на острова, кто-то увѣрялъ, что послѣ танцевъ это — вѣрная про
студа. Въ это время студентъ Жоржъ хлопками сталъ призывать къ тишинѣ.
— Господа, страшный святочный разсказъ! Таинственный разсказъ въ кабинетѣ. Кто хочетъ?
Оля, оживленная, счастливая поглядѣла на меня и мы, засмѣявшись, поднялись и побѣжали въ кабинетъ. Не сговариваясь, устроились въ уютномъ уголкѣ-нишѣ, между книжнымъ шкафомъ и печью, на маленькомъ диванчикѣ.
Вратъ Оли — Жоржъ кричалъ:
— Нѣтъ, папа, ты, какъ старый
рождественскій морской волкъ, долженъ обязательно разсказывать у камина. Подумай самъ, какой же это страшный разсказъ безъ камина. Полумракъ, каминъ и стаканъ добраго стараго вина обязательны...
— Ну, ладно, ладно, давай... — смѣялся отецъ. — Разъ по программѣ полагается, мать твоя уже разрѣшитъ мнѣ еще стаканъ.
— А нельзя ли безъ этого пункта программы? — попыталась возразить Варвара Ивановна, которую безпокоило сердце супруга. Но тутъ поднялись протесты, да и Жоржъ уже несъ вино. Усадивъ отца въ кресло у камина, Жоржъ погасилъ свѣтъ, оставивъ одну небольшую зелененькую лампочку на газетномъ столикѣ.
— Папа, для полнаго ансамбля необходима еще «ароматная сигара» — замѣтилъ Жоржъ, зная слабость отца.
Но тутъ ужъ Варвара Ивановна не сдалась.
— Довольно и вина, — категорически заявила она. — Отпаивать валерьянкой я не желаю. Жоржъ пробовалъ протестовать, но неудачно.
— Съ привидѣніями или безъ? — спросила курсисточка, за которой ухаживалъ Жоржъ.
— Везъ. Но страшно, такъ что лучше съ ногами на диванъ.
Засмѣялись. Василій Ѳедоровичъ, усѣлся въ кресло, хлебнулъ вина и, когда всѣ замолчали, продолжалъ: —
Семья Отказовыхъ поселилась въ Петроградѣ въ 1905 году, бѣжавъ изъ деревни отъ аграрныхъ безпорядковъ. И какъ то такъ случилось, что тутъ и осталась, наѣзжая въ свое «Счастье» только лѣтомъ. Но и тутъ, въ Петроградѣ на Черной рѣчкѣ въ просторномъ деревянномъ особнякѣ, Отказовы жили такъ же какъ и у себя въ имѣніи — широко, гостепріимно, угощали присланными изъ деревни индѣйками, домашними пиро
гами, соленіями, наливками. Нервный, торопливый темпъ столичной жизни почти не захватывалъ Отказовыхъ: обезпеченные, ни въ комъ не нуждаясь, они жили своею, почти помѣщичьей жизнью, никуда не торопясь. Бывали у нихъ всегда съ удовольствіемъ. Собираясь къ нимъ, говорили:
— Поѣдемъ въ деревню?
И ѣздили охотно и часто. Просто, сытно, покойно, уютно и весело было у Отказовыхъ. Даже война, наложившая мрачный отпечатокъ на всю нашу жизнь, мало отразилась на особнякѣ, что у Черной рѣчки.
— Подавится нѣмецъ Россіей... — увѣренно добродушно говорилъ Василій Ѳедоровичъ, отправившій двухъ сыновей на войну.
Вздыхала иногда только Варвара Ивановна, но и отъ ея полной, монументальной фигуры вѣяло здоровьемъ, покоемъ...
— Дастъ Богъ вернутся... — говорила она.
Хозяйство, сынъ студентъ и двое дочерей-барышень поглощали все ея вниманіе. За барышнями ухаживали; молоденькія, хорошенькія, веселыя онѣ имѣли успѣхъ. Чисто и хорошо я влюбился въ старшую Олю, она наивно и трогательно робко отвѣчала мнѣ, выдѣляя изъ среды окружавшихъ молодыхъ людей незначительными, но много говорящими знаками вниманія. Вмѣстѣ мы оказывались за столомъ, въ театральной ложѣ. Любовь моя была, какъ весен
ній цвѣтъ, и я не торопилъ событій, наслаждаясь первымъ, едва уловимымъ нѣжнымъ ароматомъ чувства. Помня, что только утро любви хорошо, я боялся опредѣленныхъ шаговъ, любуясь дѣвичьей красотой Оли. Зимой этого года у Отказовыхъ я бывалъ часто. Праздники рождественскіе почти что у нихъ провелъ. На меня и на Олю родители глядѣли, кажется уже, какъ на жениха и невѣсту. Съ Олей мы дурачились, шалили, играли въ двѣ руки, гадали, лили воскъ. Просто даже какъ-то не вѣрилось,
что все это происходитъ въ Петроградѣ, а не въ деревнѣ и что мнѣ не восемнадцать лѣтъ, а почти тридцать. Новый годъ встрѣчать я былъ званъ къ Отказовымъ и, понятно, не лишилъ себя этого удовольствія. Для маленькихъ племянниковъ была устроена елка, у Василія Ѳедоровича въ кабинетѣ играли въ винтъ. Онъ не любилъ, даже презиралъ бриджъ. Молодежь танцовала, носилась по всему дому. За ужиномъ Василій Ѳедоровичъ угощалъ водкой.
— Отечественнаго денатурату позволите? — спрашивалъ онъ, гордясь, очевидно, большимъ, почти мирнымъ выборомъ водокъ, винъ и ликеровъ.
Подчивала сіяющая Варвара Ивановна. Уютъ, радушіе и вино сдѣлали то, что новый годъ былъ встрѣченъ весело. Къ концу ужина настроеніе поднялось, старики оживились, заискрились глаза у молодежи и веселье настоящее, искреннее, безмятежное, такое рѣдкое въ наше печальное время, охватило всѣхъ. Послѣ ужина Варвара Ивановна запретила карты и Василій Ѳедоровичъ, розовый, тряхнулъ стариной, вспомнилъ свои гусарскіе годы и лихо протанцовалъ венгерку. Молодыя дамы и барышни танцовали съ увлеченіемъ, роялю и ногамъ не давали отдыху. Кто-то сталъ предлагать ѣхать кататься на острова, кто-то увѣрялъ, что послѣ танцевъ это — вѣрная про
студа. Въ это время студентъ Жоржъ хлопками сталъ призывать къ тишинѣ.
— Господа, страшный святочный разсказъ! Таинственный разсказъ въ кабинетѣ. Кто хочетъ?
Оля, оживленная, счастливая поглядѣла на меня и мы, засмѣявшись, поднялись и побѣжали въ кабинетъ. Не сговариваясь, устроились въ уютномъ уголкѣ-нишѣ, между книжнымъ шкафомъ и печью, на маленькомъ диванчикѣ.
Вратъ Оли — Жоржъ кричалъ:
— Нѣтъ, папа, ты, какъ старый
рождественскій морской волкъ, долженъ обязательно разсказывать у камина. Подумай самъ, какой же это страшный разсказъ безъ камина. Полумракъ, каминъ и стаканъ добраго стараго вина обязательны...
— Ну, ладно, ладно, давай... — смѣялся отецъ. — Разъ по программѣ полагается, мать твоя уже разрѣшитъ мнѣ еще стаканъ.
— А нельзя ли безъ этого пункта программы? — попыталась возразить Варвара Ивановна, которую безпокоило сердце супруга. Но тутъ поднялись протесты, да и Жоржъ уже несъ вино. Усадивъ отца въ кресло у камина, Жоржъ погасилъ свѣтъ, оставивъ одну небольшую зелененькую лампочку на газетномъ столикѣ.
— Папа, для полнаго ансамбля необходима еще «ароматная сигара» — замѣтилъ Жоржъ, зная слабость отца.
Но тутъ ужъ Варвара Ивановна не сдалась.
— Довольно и вина, — категорически заявила она. — Отпаивать валерьянкой я не желаю. Жоржъ пробовалъ протестовать, но неудачно.
— Съ привидѣніями или безъ? — спросила курсисточка, за которой ухаживалъ Жоржъ.
— Везъ. Но страшно, такъ что лучше съ ногами на диванъ.
Засмѣялись. Василій Ѳедоровичъ, усѣлся въ кресло, хлебнулъ вина и, когда всѣ замолчали, продолжалъ: —