И подстоличные пейзане, просвѣщающіеся «дачной культурой» , заломивъ шапки на бекрень, пріобщаются утѣхамъ жизни
Повторяется, въ малыхъ размѣрахъ, исторія европейскихъ цивилизаторовъ, устремляющихся въ дебри Африки.
Но тамъ хоть люди за наживой гонятся, да карманную пользу извлекаютъ... А какая корысть нашимъ культуртрегерамъ, которые только проживаются?
«Просвѣщенные пейзане отличнымъ манеромъ оберутъ просвѣтителей, которые имъ разорительные примѣры внушили.
И такимъ образомъ за свою науку городской житель своими-же деньгами платится.
Конечно, дѣло барское, какъ говорятъ пейзане. Что баринъ, что баронъ — у каждаго своя фантазія.
Но баринъ пріѣдетъ и уѣдетъ, а примѣры останутся въ памяти. И никто спасибо не скажетъ «дачной культурѣ», которая разоряетъ однихъ и портитъ другихъ...
На МОСК. ЦИКЛОДРОМҌ 22 МАЯ.
(Къ побѣдамъ одессита С. И. Уточкина). I. Терзанія москвича.
Дрожу въ истомѣ, Ужасный видъ: На циклодромѣ Онъ, одесситъ.
Терзанье нервамъ, И гнѣвъ, и злость: У старта первымъ Одесскій гость!
II. Въ альбомъ С. И. Уточкину.
Вы взяли призы у Москвы,
Черкну-жъ въ ряду каламбуристовъ,
На каламбуры страхъ неистовъ, Что хотя Уточкинъ лишь вы,
А все-жъ орелъ среди циклистовъ.
Подмосковныя Палестины.
Воробьевы горы.—Представляютъ разливанное море грязи и водки. Дачники тонутъ въ лужахъ, гулящей публикѣ море по колѣна. Излюбленный уголокъ мастеровыхъ и всякаго мелкаго люда. Сюда пріѣзжаютъ любоваться прекрасными видами, но пріѣзжіе сами теряютъ всякій видъ и даютъ только любоваться на свои безобразія. По праздникамъ нашествіе иноплеменниковъ, которые устраиваютъ съ туземными пейзанами схватки: кто кого перепьетъ? Схватки обыкновенно кончаются тѣмъ: кто кого побьетъ. Музыка гремитъ неутомимо. Единственный инструментъ «гармоника», и главный мотивъ «караулъ». Вдутъ на Воробьевку по конкѣ и на пароходахъ; возвращаются на четверенькахъ.
ПЕТЕРБУРГСКІЯ ДѢЛИШКИ.
I.
Плачъ думы.
Судьба! мольбѣ внемли...
Не знаю, какъ тутъ быть: У Громова земли
И громомъ не отбить!
И.
Къ выкупу городомъ „Второго общества конки .
Еле бредутъ хромоногіе кони,
Весь дребезжитъ обветшавшій вагонъ; Общество-же, потирая ладони,
Рѣчи про выкупъ ведетъ въ строгомъ тонѣ, Старую ветошь цѣня въ милліонъ.
Бѣдное! Трудно, повѣрь-же ты мнѣ хоть, До милліоновъ на клячахъ доѣхать...
А. Л.
Между пшюттами.
— Bon-jour... Ты, значитъ, на дачѣ, душа моя?
— Ну, какъ же, помилуй, въ городѣ не осталось ни одного порядочнаго человѣка, у кого можно-бы перехватить красненькую!
— Да, да. А холодъ-то...
— Главное, дамы напустили на себя холода... — Я говорю о погодѣ.
— А! и погода тоже... Вотъ, только на скачкахъ нагрѣешься. — Развѣ везетъ?
— Нѣтъ, куда... А выпьешь за компанію съ друзьями: выиграютъ — пьютъ, проиграютъ — пьютъ. Но, entre nous, подлецы: въ долгъ ни сантима...
— Ну, а въ паркѣ?., а? какъ дѣла?..
— О, да... имѣются сюжеты... но пока въ мечтахъ, въ мечтахъ... Погода!
— А въ Петербургѣ-то каково, а? Стрѣлкато, читалъ?! Описаніе газетъ... Charmant! захлебываются, канальи... Блескъ, фуроръ, брилліанты, Булонскій лѣсъ и француженки сюперфле... Вотъ куда намъ дорога, mon ange! А здѣсь что?
— Да, тамъ просторъ... Дамы прямо изъ Парижа, горячія... Помнишь, какъ у Пушкина или Баркова, пирожки изъ Парижа горячіе, а внутри мороженое...
— Да, да. И Отеро явилась, читалъ?
— Какъ же... Она теперь вездѣ, даже въ литературѣ. «Мнѣнія о любви» читалъ?
— О, да, послѣдній рубль истратилъ. Это первая книга, которую я купилъ въ жизни. Нѣтъ, pardon, вторая: первая—«Вопросительный знакъ». А propos, почему эту книгу о любви не назвали «Восклицательный знакъ»? Удивляюсь...
— Откуда? интервьюирую. — Изъ думы.
— Что смотрѣли? — Смотрѣлъ, какъ мыши кота погребаютъ. — То есть?
— Смотрѣлъ, какъ петербургскіе гласные хоронятъ городской ломбардъ. Гласные, владѣющіе акціями частныхъ ломбардовъ,—мыши, которыхъ долженъ былъ скушать котъ—городской ломбардъ. Въ результатѣ похороны.
Винтъ отъ велосипеда теряю и извозчика къ одному изъ знакомыхъ журналистовъ нанимаю. Пятьсотъ рублей за конецъ въ три версты проситъ.
— Послушай, это верхъ наглости! говорю. — Оно точно, господинъ... мы теперь всѣ съ верхами.
Плюю, сажусь и ѣду. У знакомаго журналиста кавардакъ застаю. Жена чемоданы укладываетъ, къ мамашѣ бѣжать собирается.
— Въ чемъ дѣло?
— Спросите этого подлеца, гдѣ онъ вчера былъ?
— Ниночка, перестань плакать; утри глаза. Если и былъ, такъ единственно по долгу службы. — По долгу службы! Это у рыжей-то Бланшъ?
— Ну, да, и у рыжей Бланшъ, и у бѣлокурой Амальхенъ, и еще у цѣлаго десятка.
— У цѣлаго десятка? Мерзавецъ!
— Охъ, тяжела ты шапка журналиста! Поди, втолкуй ей, что если мой издатель хочетъ выпустить книгу съ мнѣніями извѣстныхъ лицъ по современнымъ вопросамъ, долженъже я ходить по разнымъ Бланшъ и мнѣнія отбирать. Это въ модѣ. Возьмемъ положеніе Кореи. Что о немъ В. О. Михневичъ думаетъ, мнѣ извѣстно, а долженъ же я узнать, что о немъ думаетъ рыжая Бланшъ? Или возьмемъ армянскій вопросъ. О. К. Нотовичъ
высказался, а что по этому поводу думаетъ Амальхенъ, могу ли я знать, не побывавши у нея? Нужно въ положеніе войти. А южное направленіе Сибирской дороги? А отставка Кальноки? Ну-ка, что о немъ думаетъ изъ Крестовскаго сада Кисъ-Кисъ?
— Это какая? Съ голубыми глазами? спрашиваю.
— Ну, да.
— Съ родинкой на плечѣ? — Вотъ—вотъ...
— Послушай, и ты правда былъ у нихъ по долгу службы? всхлипываетъ жена...
— Клянусь тебѣ, ангелъ мой.
— Странная служба!
— Оставь недовѣріе. Вѣдь я отецъ шестерыхъ дѣтей. Возьмемъ современную любовь къ примѣру. У кого же и мнѣнія отбирать, какъ не у нихъ? Спеціалистки. «Любовь? Что такое? Что такое любовь?» Пропоетъ и такія тебѣ вещи насчетъ объятій разскажетъ, что прямо пиши въ типографію, что-бъ два лишнихъ завода книжки печатать готовились, а два лишнихъ завода не баранъ начхалъ... нѣтъ!
Супруговъ мирю, о пожарѣ въ Брестъ-Литовскѣ узнаю и въ Брестъ-Литовскъ въ качествѣ собственнаго корреспондента на велосипедѣ ѣду. Въ самое пекло попадаю и велосипедъ теряю: сгораетъ. Въ страховое общество «Ай, жги!», гдѣ велосипедъ застрахованъ былъ, прихожу. «Такъ и такъ», говорю. «Велосипедъ сгорѣлъ, пожалуйте деньги».
— Что такое?! спрашиваютъ. — Велосипедъ сгорѣлъ.
— Да развѣ велосипедъ можетъ сгорѣть?! — Вѣроятно, если вы его на страхъ отъ огня, а не отъ воды принимали.
— Принимать, принимали, но мы никакъ не думали, что велосипедъ можетъ сгорѣть;
еслибъ мы это раньше знали, мы бы и не приняли.
— Merçi за откровенность.
— Да, ужъ больше мы такой глупости не сдѣлаемъ: не примемъ на страхъ такихъ вещей, которыя погорѣть могутъ. Нѣтъ. Во сколько велосипедъ былъ застрахованъ? — Въ 300 рублей.
— Весь сгорѣлъ? Безъ остатка?
— Нѣтъ, говорю, одна гайка осталась.
— Ага, говорятъ.—Гайка осталась. Отлично. Пять рублей мы вамъ на руки за велосипедъ выдадимъ, да въ двѣсти девяносто пять рублей гайка въ вашу пользу пойдетъ.
— Помилуйте, развѣ стоитъ гайка 295 руб.?! — Да она какая? — Англійская.
— Вотъ видите, англійская. Этимъ гайкамъ, батенька, цѣны нѣтъ. Впрочемъ, не хотите брать, какъ хотите. Мы дѣло возбудимъ: васъ въ поджогѣ собственнаго велосипеда обвинимъ.
— Помилуйте, онъ въ Брестѣ сгорѣлъ.
— А кто васъ просилъ въ Брестъ ѣхать? Кто поручится, что вы ненарочно въ Брестъ поѣхали, чтобы велосипедъ сжечь? Ба! Да не вы-ли и Брестъ-то подожгли съ тайной цѣлью, чтобы велосипедъ тамъ сгорѣлъ, а мы поплатились. Это дѣло разслѣдовать нужно. Нѣтъ...
Плюю, пять рублей получаю и съ гайкой въ карманѣ въ Варшаву ѣду. Въ Варшавѣ новость: журналисты не только перья, но и увеселительные сады держатъ. Очень удобно.
Самъ почтеннѣйшей публикѣ вечеромъ дичь преподнесъ и самъ содержаніе оной дичи на утро въ газетной рецензіи одобрилъ.
И бутерброды — въ карманѣ.
Май 1895 г.
А. Л—въ.
Повторяется, въ малыхъ размѣрахъ, исторія европейскихъ цивилизаторовъ, устремляющихся въ дебри Африки.
Но тамъ хоть люди за наживой гонятся, да карманную пользу извлекаютъ... А какая корысть нашимъ культуртрегерамъ, которые только проживаются?
«Просвѣщенные пейзане отличнымъ манеромъ оберутъ просвѣтителей, которые имъ разорительные примѣры внушили.
И такимъ образомъ за свою науку городской житель своими-же деньгами платится.
Конечно, дѣло барское, какъ говорятъ пейзане. Что баринъ, что баронъ — у каждаго своя фантазія.
Но баринъ пріѣдетъ и уѣдетъ, а примѣры останутся въ памяти. И никто спасибо не скажетъ «дачной культурѣ», которая разоряетъ однихъ и портитъ другихъ...
На МОСК. ЦИКЛОДРОМҌ 22 МАЯ.
(Къ побѣдамъ одессита С. И. Уточкина). I. Терзанія москвича.
Дрожу въ истомѣ, Ужасный видъ: На циклодромѣ Онъ, одесситъ.
Терзанье нервамъ, И гнѣвъ, и злость: У старта первымъ Одесскій гость!
II. Въ альбомъ С. И. Уточкину.
Вы взяли призы у Москвы,
Черкну-жъ въ ряду каламбуристовъ,
На каламбуры страхъ неистовъ, Что хотя Уточкинъ лишь вы,
А все-жъ орелъ среди циклистовъ.
Подмосковныя Палестины.
Воробьевы горы.—Представляютъ разливанное море грязи и водки. Дачники тонутъ въ лужахъ, гулящей публикѣ море по колѣна. Излюбленный уголокъ мастеровыхъ и всякаго мелкаго люда. Сюда пріѣзжаютъ любоваться прекрасными видами, но пріѣзжіе сами теряютъ всякій видъ и даютъ только любоваться на свои безобразія. По праздникамъ нашествіе иноплеменниковъ, которые устраиваютъ съ туземными пейзанами схватки: кто кого перепьетъ? Схватки обыкновенно кончаются тѣмъ: кто кого побьетъ. Музыка гремитъ неутомимо. Единственный инструментъ «гармоника», и главный мотивъ «караулъ». Вдутъ на Воробьевку по конкѣ и на пароходахъ; возвращаются на четверенькахъ.
ПЕТЕРБУРГСКІЯ ДѢЛИШКИ.
I.
Плачъ думы.
Судьба! мольбѣ внемли...
Не знаю, какъ тутъ быть: У Громова земли
И громомъ не отбить!
И.
Къ выкупу городомъ „Второго общества конки .
Еле бредутъ хромоногіе кони,
Весь дребезжитъ обветшавшій вагонъ; Общество-же, потирая ладони,
Рѣчи про выкупъ ведетъ въ строгомъ тонѣ, Старую ветошь цѣня въ милліонъ.
Бѣдное! Трудно, повѣрь-же ты мнѣ хоть, До милліоновъ на клячахъ доѣхать...
А. Л.
Между пшюттами.
— Bon-jour... Ты, значитъ, на дачѣ, душа моя?
— Ну, какъ же, помилуй, въ городѣ не осталось ни одного порядочнаго человѣка, у кого можно-бы перехватить красненькую!
— Да, да. А холодъ-то...
— Главное, дамы напустили на себя холода... — Я говорю о погодѣ.
— А! и погода тоже... Вотъ, только на скачкахъ нагрѣешься. — Развѣ везетъ?
— Нѣтъ, куда... А выпьешь за компанію съ друзьями: выиграютъ — пьютъ, проиграютъ — пьютъ. Но, entre nous, подлецы: въ долгъ ни сантима...
— Ну, а въ паркѣ?., а? какъ дѣла?..
— О, да... имѣются сюжеты... но пока въ мечтахъ, въ мечтахъ... Погода!
— А въ Петербургѣ-то каково, а? Стрѣлкато, читалъ?! Описаніе газетъ... Charmant! захлебываются, канальи... Блескъ, фуроръ, брилліанты, Булонскій лѣсъ и француженки сюперфле... Вотъ куда намъ дорога, mon ange! А здѣсь что?
— Да, тамъ просторъ... Дамы прямо изъ Парижа, горячія... Помнишь, какъ у Пушкина или Баркова, пирожки изъ Парижа горячіе, а внутри мороженое...
— Да, да. И Отеро явилась, читалъ?
— Какъ же... Она теперь вездѣ, даже въ литературѣ. «Мнѣнія о любви» читалъ?
— О, да, послѣдній рубль истратилъ. Это первая книга, которую я купилъ въ жизни. Нѣтъ, pardon, вторая: первая—«Вопросительный знакъ». А propos, почему эту книгу о любви не назвали «Восклицательный знакъ»? Удивляюсь...
— Откуда? интервьюирую. — Изъ думы.
— Что смотрѣли? — Смотрѣлъ, какъ мыши кота погребаютъ. — То есть?
— Смотрѣлъ, какъ петербургскіе гласные хоронятъ городской ломбардъ. Гласные, владѣющіе акціями частныхъ ломбардовъ,—мыши, которыхъ долженъ былъ скушать котъ—городской ломбардъ. Въ результатѣ похороны.
Винтъ отъ велосипеда теряю и извозчика къ одному изъ знакомыхъ журналистовъ нанимаю. Пятьсотъ рублей за конецъ въ три версты проситъ.
— Послушай, это верхъ наглости! говорю. — Оно точно, господинъ... мы теперь всѣ съ верхами.
Плюю, сажусь и ѣду. У знакомаго журналиста кавардакъ застаю. Жена чемоданы укладываетъ, къ мамашѣ бѣжать собирается.
— Въ чемъ дѣло?
— Спросите этого подлеца, гдѣ онъ вчера былъ?
— Ниночка, перестань плакать; утри глаза. Если и былъ, такъ единственно по долгу службы. — По долгу службы! Это у рыжей-то Бланшъ?
— Ну, да, и у рыжей Бланшъ, и у бѣлокурой Амальхенъ, и еще у цѣлаго десятка.
— У цѣлаго десятка? Мерзавецъ!
— Охъ, тяжела ты шапка журналиста! Поди, втолкуй ей, что если мой издатель хочетъ выпустить книгу съ мнѣніями извѣстныхъ лицъ по современнымъ вопросамъ, долженъже я ходить по разнымъ Бланшъ и мнѣнія отбирать. Это въ модѣ. Возьмемъ положеніе Кореи. Что о немъ В. О. Михневичъ думаетъ, мнѣ извѣстно, а долженъ же я узнать, что о немъ думаетъ рыжая Бланшъ? Или возьмемъ армянскій вопросъ. О. К. Нотовичъ
высказался, а что по этому поводу думаетъ Амальхенъ, могу ли я знать, не побывавши у нея? Нужно въ положеніе войти. А южное направленіе Сибирской дороги? А отставка Кальноки? Ну-ка, что о немъ думаетъ изъ Крестовскаго сада Кисъ-Кисъ?
— Это какая? Съ голубыми глазами? спрашиваю.
— Ну, да.
— Съ родинкой на плечѣ? — Вотъ—вотъ...
— Послушай, и ты правда былъ у нихъ по долгу службы? всхлипываетъ жена...
— Клянусь тебѣ, ангелъ мой.
— Странная служба!
— Оставь недовѣріе. Вѣдь я отецъ шестерыхъ дѣтей. Возьмемъ современную любовь къ примѣру. У кого же и мнѣнія отбирать, какъ не у нихъ? Спеціалистки. «Любовь? Что такое? Что такое любовь?» Пропоетъ и такія тебѣ вещи насчетъ объятій разскажетъ, что прямо пиши въ типографію, что-бъ два лишнихъ завода книжки печатать готовились, а два лишнихъ завода не баранъ начхалъ... нѣтъ!
Супруговъ мирю, о пожарѣ въ Брестъ-Литовскѣ узнаю и въ Брестъ-Литовскъ въ качествѣ собственнаго корреспондента на велосипедѣ ѣду. Въ самое пекло попадаю и велосипедъ теряю: сгораетъ. Въ страховое общество «Ай, жги!», гдѣ велосипедъ застрахованъ былъ, прихожу. «Такъ и такъ», говорю. «Велосипедъ сгорѣлъ, пожалуйте деньги».
— Что такое?! спрашиваютъ. — Велосипедъ сгорѣлъ.
— Да развѣ велосипедъ можетъ сгорѣть?! — Вѣроятно, если вы его на страхъ отъ огня, а не отъ воды принимали.
— Принимать, принимали, но мы никакъ не думали, что велосипедъ можетъ сгорѣть;
еслибъ мы это раньше знали, мы бы и не приняли.
— Merçi за откровенность.
— Да, ужъ больше мы такой глупости не сдѣлаемъ: не примемъ на страхъ такихъ вещей, которыя погорѣть могутъ. Нѣтъ. Во сколько велосипедъ былъ застрахованъ? — Въ 300 рублей.
— Весь сгорѣлъ? Безъ остатка?
— Нѣтъ, говорю, одна гайка осталась.
— Ага, говорятъ.—Гайка осталась. Отлично. Пять рублей мы вамъ на руки за велосипедъ выдадимъ, да въ двѣсти девяносто пять рублей гайка въ вашу пользу пойдетъ.
— Помилуйте, развѣ стоитъ гайка 295 руб.?! — Да она какая? — Англійская.
— Вотъ видите, англійская. Этимъ гайкамъ, батенька, цѣны нѣтъ. Впрочемъ, не хотите брать, какъ хотите. Мы дѣло возбудимъ: васъ въ поджогѣ собственнаго велосипеда обвинимъ.
— Помилуйте, онъ въ Брестѣ сгорѣлъ.
— А кто васъ просилъ въ Брестъ ѣхать? Кто поручится, что вы ненарочно въ Брестъ поѣхали, чтобы велосипедъ сжечь? Ба! Да не вы-ли и Брестъ-то подожгли съ тайной цѣлью, чтобы велосипедъ тамъ сгорѣлъ, а мы поплатились. Это дѣло разслѣдовать нужно. Нѣтъ...
Плюю, пять рублей получаю и съ гайкой въ карманѣ въ Варшаву ѣду. Въ Варшавѣ новость: журналисты не только перья, но и увеселительные сады держатъ. Очень удобно.
Самъ почтеннѣйшей публикѣ вечеромъ дичь преподнесъ и самъ содержаніе оной дичи на утро въ газетной рецензіи одобрилъ.
И бутерброды — въ карманѣ.
Май 1895 г.
А. Л—въ.