— Не впервые, братъ, знаемъ... Шикарпуръ мнѣ вчера еще говорилъ, что у британскаго бульдога злые зубы.
— О, благодѣтельное пальмовое древо, вѣдь Шикарпуръ — сторонникъ русскихъ. Еслибъ не твоя сладостная кротость, давно-бы тебѣ слѣдовало вытянуть ему всѣ жилы!
— Я ужь объ этомъ частенько подумывалъ, печально отвѣчалъ эмиръ, да очень я къ нему привыкъ... Мастеръ онъ сказки разсказывать... Вотъ что, посовѣтуюсь я съ нимъ еще разокъ, а ты спрячься вотъ тутъ, за ковромъ.
Вошелъ Шикарпуръ. Сейчасъ же онъ сталъ разсказывать эмиру, какое страшное наводненіе было въ Москвѣ на дняхъ и какъ Москва довольна, что теперь есть у нея голова. Эмиръ слушалъ все это съ большимъ интересомъ, и потомъ заговорилъ о внутреннихъ дѣлахъ.
— О, буйволъ съ многовѣтвистыми рогами! воскликнулъ придворный. Бросься въ объятія русскихъ. Они одни спасутъ тебя отъ прожорливыхъ британцевъ!
— Странно! замѣтилъ эмиръ. Пешаверъ только что совѣтывалъ мнѣ какъ разъ наоборотъ.
— Пешаверъ подкупленъ англичанами. Не будь ты сладокъ, какъ сотовый медъ, давно бы ты уже велѣлъ распороть ему брюхо!
Коверъ закачался.
— Я ужь объ этомъ частенько подумывалъ, печально отвѣчалъ эмиръ, — но не все-ли равно: не онъ, такъ другой продастъ!
— Нѣтъ, онъ, онъ подкупленъ! возопилъ Пешаверъ, вылетая изъ-за ковра.
— Нѣтъ, ты! мужественно возразилъ Шикарпуръ. — Вы клянетесь, что оба говорите правду? спросилъ эмиръ.
— Клянемся!
— Ну, значить, мера намъ разстаться добрыми друзьями.
И эмиръ позвалъ своего любимаго палача.
— Возьми обоихъ, сказалъ онъ, и посади на колы. Кто солгалъ, тотъ первый опустится ниже, а другаго тогда можно снять и, если онъ будетъ годенъ въ дѣло, я стану опять пользоваться его совѣтами... Ступайте!
М. фл.
ВИЗИТЪ ПЕТЕРБУРГУ.
Послѣ московскаго воздуха, состоящаго, благодаря нашей думѣ, изъ вони, пыли и разныхъ міазмовъ, всякій другой воздухъ покажется блаженствомъ, какимъто волшебно-сладкимъ нектаромъ, которымъ дышешь и не надышешься... Петербургъ не менѣе великъ и не менѣе заселенъ, чѣмъ Москва, но люди тамъ болѣе на людей похожи и воздухъ у нихъ болѣе естественный съ достаточнымъ содержаніемъ кислорода. Въ сѣверной Пальмирѣ есть также домовладѣльцы, готовые во имя сохраненія лишняго гроша загрязнить свои дворы, но за такими „экономистамиˮ зорко слѣдятъ „санитарныя глазаˮ, безпощадно и справедливо бичующія ихъ жестокими штрафами... По всѣмъ улицамъ Петербурга слышится вопль домовладѣльцевъ на притѣсненія (? ), но за то населеніе, дышащее сотнями тысячъ легкихъ, благословитъ небо за опрятность, чистоту воздуха и за возможность жить и дышать. Избалованные петербуржцы считаютъ даже и такой воздухъ недостаточно чистымъ; но что сказали бы они, если по
жили бы на нашихъ улицахъ, подышали бы Москвой, если подверглись бы нашимъ думскимъ постановленіямъ, отрицающимъ пользу поливки улицъ, или
чувствовали бы себя въ представительствѣ гг. Жадаевыхъ подобныхъ горе интеллигентовъ?!.. Только благодушные москвичи способны ужиться съ такой думой, такими порядками и чахнуть въ такомъ воздухѣ. Пришлому, новому человѣку у насъ не жить, а избалованному петербуржцу — и подавно...
Послѣ визита улицамъ Петербурга мы сдѣлали визитъ петербургской ремесленной выставкѣ, о которой мы уже поговорили въ прошломъ № 17 „Будильникаˮ. Въ кругахъ „серьезныхъ сферахъˮ очень много разговоровъ, но мало дѣла. Заговорило при насъ Вольное Экономическое Общество объ изслѣдованіи причинъ упадка у насъ хлѣбной торговли. Вопросъ болѣе чѣмъ важный, между тѣмъ изъ горячихъ преній членовъ можно было вывести весьма ясное понятіе, что никто изъ „прящихъˮ нисколько не позаботился предварительно ознакомиться съ положеніемъ вопроса, даже никто не зналъ, что тотъ же вопросъ серьезно обсуждался въ Москвѣ членами семи ученыхъ Обществъ и что московское Общество сельскаго хозяйства выработало уже ходатайство предъ правительствомъ о принятіи нѣкоторыхъ мѣръ для поднятія нашей хлѣбной промышленности. Тяжело было сидѣть въ этомъ засѣданіи „переливанія изъ пустаго въ порожнееˮ, въ которомъ всѣ горячія пренія сводились къ необходимости истратить нѣсколько тысячъ рублей на командировки для „личнагоˮ изслѣдованія вопроса „на мѣстахъˮ; у многихъ ораторовъ такъ и сквозило между словъ: дайте мнѣ двѣ-три тысячи и я покатаюсь по Россіи (благо лѣто настало) и представлю какъ нужныя свѣдѣнія; будетъ-ли въ нихъ толкъ — не знаю, но печатать будетъ что — и слава Богу... И это высшіе представители нашихъ радѣтелей о народномъ сельскомъ хозяйствѣ! Чего-же послѣ этого ждать отъ нашихъ провинціальныхъ Обществъ, въ которыхъ 2½ члена-работника и ни гроша денегъ въ кассѣ? Петербургъ съ пренебреженіемъ машетъ рукой на трудъ провинціи и даже на труды Москвы: тамъ, молъ, бездѣлье и пустота. Если тутъ и есть большая половина правды, то все таки не Петербургу на нее указывать...
Еще одинъ спеціальный визитъ мы сдѣлали петербургскимъ театрамъ. Въ этомъ случаѣ мы должны сказать, что всероссійская Мельпомена балуетъ москвичей больше, чѣмъ петербуржцевъ. Казалось бы тамъ и тутъ одинъ и тотъ же русскій театръ, между тѣмъ разница очень большая, въ Москвѣ на сценѣ искусство, а въ Петербургѣ — представле
ніе. Видѣли мы „Грѣшницуˮ въ Александринскомъ театрѣ, піесу весьма сценическую, но артисты (не въ имени дѣло) больше „грѣшилиˮ, чѣмъ авторъ.
Не улучшили составъ артистовъ ни г. Далматовъ, ни даже г. Писаревъ. Видно судьба такая петербургской драмы. О женскомъ персоналѣ и говорить нечего: одна г-жа Савина, и та не въ мѣру избалованная похвалами и оваціями... Вообще петербургская публика щедра на оваціи и на производства въ „талантыˮ. Это — лучшее подтвержденіе недостаточно серьезнаго отношенія петербуржцевъ къ сценическому искусству. Самый послѣдній „талантъˮ, обнародованный Петербургомъ — это провинціальная артистка г-жа Горева. Мы отдали вечеръ, чтобы познакомиться съ этой „дивойˮ въ отвѣтственной роли Медеи. Театръ былъ полонъ, аплодисментамъ и вызовамъ не было конца, даже подали вѣнокъ съ надписью „Горева Медеяˮ, а между тѣмъ въ теченіи четырехъ дѣйствій (пятое дѣйствіе не рискнули досмотрѣть) мы не только не видѣли предъ собою Медеи, даже не нашли въ г-жѣ Горевой вполнѣ законченной артистки... Съ перваго выхода она обнаружила, что не умѣетъ владѣть своимъ пріятнымъ и благодарнымъ голосомъ, во второмъ дѣйствіи она блестяще доказала, что не умѣетъ читать стиховъ и совсѣмъ не привыкла къ историческимъ костюмамъ. Сценической граціи нѣтъ ни въ движеніяхъ, ни въ манерахъ; даже поклоны на вызовы чисто провинціальные, рутинные, съ поднятіемъ шлейфа и наклоненіемъ на сторону головы... Наконецъ Петербургъ увлекается красотой г-жи Горевой. Правда, у ней есть фигура, ростъ, но за то черты лица крайне неблагодарны для выраженія внутреннихъ чувствъ и даже едва-ли удовлетворили бы художника со строгими требованіями... Появись таже г-жа Горева на сценѣ Московскаго театра (Императорскаго), она бы поняла, что до произ
водства въ знаменитости ей необходимо еще многому научиться, а не довѣряться шумнымъ оваціямъ петербуржцевъ... Г-жа Горева большая полезность для сцены, но не болѣе...
Маркизъ Вольдемаръ де Эль. ПЕТЕРБУРГСКІЕ ФОКУСНИКИ.
(Поученіе московскимъ. )
Мы — въ собраніи кредитнаго общества. Народу сотни, и все это — члены собранія. Есть и франты, но чаще всего замѣчаются какія-то грязныя личности въ зипунахъ и сапогахъ бутылками. Къ толпамъ этихъ темныхъ людей подходятъ «атаманы», раздаютъ имъ повѣстки и учатъ, что и какъ говорить... Начинается повѣрка. Всѣмъ ясно, что зипуны и бутылки играютъ роль подставныхъ, и вотъ, начинается экзаменъ.
— Васъ какъ по батюшкѣ? спрашиваютъ у одного зипуна?
— Петровичъ.
— Какже въ повѣсткѣ написано «Ивановичъ»?
— А вѣдь и то! Забылъ я! Отца-то Иваномъ звали, — вѣрно!
— А домъ вашъ гдѣ?
— На углу Морской и площади.
— Да вѣдь это — домъ германскаго посольства? — Нѣтъ-съ, я купилъ его!
Это грязный зипунъ-то купилъ милліонный домъ!.. Такихъ подставныхъ героевъ набралась цѣлая масса... Пригласили ихъ въ отдѣльную комнату да за приставомъ послали, и — произошла тутъ исторія! Поняли зипуны, что дѣло плохо и — давай удирать...
Скандалъ, — не московскимъ чета!
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
ИЗЪ АРХАНГЕЛЬСКА.
Чтобы сказали читатели „Будильникаˮ, еслибъ я въ своихъ корреспонденціяхъ изъ Архангельска говорилъ о „нуждахъ поморовъˮ, „промысловыхъ банкахъˮ, „рельсовыхъ путяхъˮ, „поднятіи благосостоянія» и т. п. высоко-гражданскихъ мотивахъ? Я не знаю, что они сказали бы, но что они перестали бы меня читать, это я очень хорошо знаю, а потому постараюсь держать высоко свое знамя въ области энциклопедической анекдотистики и анекдотической энциклопедіи. Говоря иными словами, я буду старательно подбирать на нивѣ дѣйствительности матеріалы для обывательскаго смѣха. Пусть обыватель смѣется, читая объ обывателѣ. Это моя программа. Да дрожатъ сѣверныя акулы и держиморды, ибо я устраиваю въ „Будильникѣˮ спеціально для нихъ китобойный заводъ и буду топить изъ нихъ сало на потребу прогресса!.. А теперь къ текущимъ дѣламъ. Одна бѣда, — нѣтъ у насъ текущихъ дѣлъ... Дѣла стоятъ и не хотятъ течь, а посему буду говорить о стоячихъ дѣлахъ, съ каковой цѣлью воспользуюсь однимъ залежалымъ мѣстнымъ анекдотомъ.
Къ находившемуся при смерти больному зовутъ врача, носящаго гусино-лапчатую фамилію и довольно усердно преданнаго интересамъ акциза. Подойдя къ больному и будучи сильно подъ-шефе, врачъ сталъ щупать свой собственный пульсъ вмѣсто пульса больнаго, затѣмъ, отбросивъ свою руку къ сторону, воскликнулъ: «какая тутъ, чортъ, горячка: этотъ больной просто пьянъ». Оцѣнивъ себя столь основательно, врачъ вышелъ изъ комнаты. Тутъ и точка.
Н. А. Талія.
— О, благодѣтельное пальмовое древо, вѣдь Шикарпуръ — сторонникъ русскихъ. Еслибъ не твоя сладостная кротость, давно-бы тебѣ слѣдовало вытянуть ему всѣ жилы!
— Я ужь объ этомъ частенько подумывалъ, печально отвѣчалъ эмиръ, да очень я къ нему привыкъ... Мастеръ онъ сказки разсказывать... Вотъ что, посовѣтуюсь я съ нимъ еще разокъ, а ты спрячься вотъ тутъ, за ковромъ.
Вошелъ Шикарпуръ. Сейчасъ же онъ сталъ разсказывать эмиру, какое страшное наводненіе было въ Москвѣ на дняхъ и какъ Москва довольна, что теперь есть у нея голова. Эмиръ слушалъ все это съ большимъ интересомъ, и потомъ заговорилъ о внутреннихъ дѣлахъ.
— О, буйволъ съ многовѣтвистыми рогами! воскликнулъ придворный. Бросься въ объятія русскихъ. Они одни спасутъ тебя отъ прожорливыхъ британцевъ!
— Странно! замѣтилъ эмиръ. Пешаверъ только что совѣтывалъ мнѣ какъ разъ наоборотъ.
— Пешаверъ подкупленъ англичанами. Не будь ты сладокъ, какъ сотовый медъ, давно бы ты уже велѣлъ распороть ему брюхо!
Коверъ закачался.
— Я ужь объ этомъ частенько подумывалъ, печально отвѣчалъ эмиръ, — но не все-ли равно: не онъ, такъ другой продастъ!
— Нѣтъ, онъ, онъ подкупленъ! возопилъ Пешаверъ, вылетая изъ-за ковра.
— Нѣтъ, ты! мужественно возразилъ Шикарпуръ. — Вы клянетесь, что оба говорите правду? спросилъ эмиръ.
— Клянемся!
— Ну, значить, мера намъ разстаться добрыми друзьями.
И эмиръ позвалъ своего любимаго палача.
— Возьми обоихъ, сказалъ онъ, и посади на колы. Кто солгалъ, тотъ первый опустится ниже, а другаго тогда можно снять и, если онъ будетъ годенъ въ дѣло, я стану опять пользоваться его совѣтами... Ступайте!
М. фл.
ВИЗИТЪ ПЕТЕРБУРГУ.
Послѣ московскаго воздуха, состоящаго, благодаря нашей думѣ, изъ вони, пыли и разныхъ міазмовъ, всякій другой воздухъ покажется блаженствомъ, какимъто волшебно-сладкимъ нектаромъ, которымъ дышешь и не надышешься... Петербургъ не менѣе великъ и не менѣе заселенъ, чѣмъ Москва, но люди тамъ болѣе на людей похожи и воздухъ у нихъ болѣе естественный съ достаточнымъ содержаніемъ кислорода. Въ сѣверной Пальмирѣ есть также домовладѣльцы, готовые во имя сохраненія лишняго гроша загрязнить свои дворы, но за такими „экономистамиˮ зорко слѣдятъ „санитарныя глазаˮ, безпощадно и справедливо бичующія ихъ жестокими штрафами... По всѣмъ улицамъ Петербурга слышится вопль домовладѣльцевъ на притѣсненія (? ), но за то населеніе, дышащее сотнями тысячъ легкихъ, благословитъ небо за опрятность, чистоту воздуха и за возможность жить и дышать. Избалованные петербуржцы считаютъ даже и такой воздухъ недостаточно чистымъ; но что сказали бы они, если по
жили бы на нашихъ улицахъ, подышали бы Москвой, если подверглись бы нашимъ думскимъ постановленіямъ, отрицающимъ пользу поливки улицъ, или
чувствовали бы себя въ представительствѣ гг. Жадаевыхъ подобныхъ горе интеллигентовъ?!.. Только благодушные москвичи способны ужиться съ такой думой, такими порядками и чахнуть въ такомъ воздухѣ. Пришлому, новому человѣку у насъ не жить, а избалованному петербуржцу — и подавно...
Послѣ визита улицамъ Петербурга мы сдѣлали визитъ петербургской ремесленной выставкѣ, о которой мы уже поговорили въ прошломъ № 17 „Будильникаˮ. Въ кругахъ „серьезныхъ сферахъˮ очень много разговоровъ, но мало дѣла. Заговорило при насъ Вольное Экономическое Общество объ изслѣдованіи причинъ упадка у насъ хлѣбной торговли. Вопросъ болѣе чѣмъ важный, между тѣмъ изъ горячихъ преній членовъ можно было вывести весьма ясное понятіе, что никто изъ „прящихъˮ нисколько не позаботился предварительно ознакомиться съ положеніемъ вопроса, даже никто не зналъ, что тотъ же вопросъ серьезно обсуждался въ Москвѣ членами семи ученыхъ Обществъ и что московское Общество сельскаго хозяйства выработало уже ходатайство предъ правительствомъ о принятіи нѣкоторыхъ мѣръ для поднятія нашей хлѣбной промышленности. Тяжело было сидѣть въ этомъ засѣданіи „переливанія изъ пустаго въ порожнееˮ, въ которомъ всѣ горячія пренія сводились къ необходимости истратить нѣсколько тысячъ рублей на командировки для „личнагоˮ изслѣдованія вопроса „на мѣстахъˮ; у многихъ ораторовъ такъ и сквозило между словъ: дайте мнѣ двѣ-три тысячи и я покатаюсь по Россіи (благо лѣто настало) и представлю какъ нужныя свѣдѣнія; будетъ-ли въ нихъ толкъ — не знаю, но печатать будетъ что — и слава Богу... И это высшіе представители нашихъ радѣтелей о народномъ сельскомъ хозяйствѣ! Чего-же послѣ этого ждать отъ нашихъ провинціальныхъ Обществъ, въ которыхъ 2½ члена-работника и ни гроша денегъ въ кассѣ? Петербургъ съ пренебреженіемъ машетъ рукой на трудъ провинціи и даже на труды Москвы: тамъ, молъ, бездѣлье и пустота. Если тутъ и есть большая половина правды, то все таки не Петербургу на нее указывать...
Еще одинъ спеціальный визитъ мы сдѣлали петербургскимъ театрамъ. Въ этомъ случаѣ мы должны сказать, что всероссійская Мельпомена балуетъ москвичей больше, чѣмъ петербуржцевъ. Казалось бы тамъ и тутъ одинъ и тотъ же русскій театръ, между тѣмъ разница очень большая, въ Москвѣ на сценѣ искусство, а въ Петербургѣ — представле
ніе. Видѣли мы „Грѣшницуˮ въ Александринскомъ театрѣ, піесу весьма сценическую, но артисты (не въ имени дѣло) больше „грѣшилиˮ, чѣмъ авторъ.
Не улучшили составъ артистовъ ни г. Далматовъ, ни даже г. Писаревъ. Видно судьба такая петербургской драмы. О женскомъ персоналѣ и говорить нечего: одна г-жа Савина, и та не въ мѣру избалованная похвалами и оваціями... Вообще петербургская публика щедра на оваціи и на производства въ „талантыˮ. Это — лучшее подтвержденіе недостаточно серьезнаго отношенія петербуржцевъ къ сценическому искусству. Самый послѣдній „талантъˮ, обнародованный Петербургомъ — это провинціальная артистка г-жа Горева. Мы отдали вечеръ, чтобы познакомиться съ этой „дивойˮ въ отвѣтственной роли Медеи. Театръ былъ полонъ, аплодисментамъ и вызовамъ не было конца, даже подали вѣнокъ съ надписью „Горева Медеяˮ, а между тѣмъ въ теченіи четырехъ дѣйствій (пятое дѣйствіе не рискнули досмотрѣть) мы не только не видѣли предъ собою Медеи, даже не нашли въ г-жѣ Горевой вполнѣ законченной артистки... Съ перваго выхода она обнаружила, что не умѣетъ владѣть своимъ пріятнымъ и благодарнымъ голосомъ, во второмъ дѣйствіи она блестяще доказала, что не умѣетъ читать стиховъ и совсѣмъ не привыкла къ историческимъ костюмамъ. Сценической граціи нѣтъ ни въ движеніяхъ, ни въ манерахъ; даже поклоны на вызовы чисто провинціальные, рутинные, съ поднятіемъ шлейфа и наклоненіемъ на сторону головы... Наконецъ Петербургъ увлекается красотой г-жи Горевой. Правда, у ней есть фигура, ростъ, но за то черты лица крайне неблагодарны для выраженія внутреннихъ чувствъ и даже едва-ли удовлетворили бы художника со строгими требованіями... Появись таже г-жа Горева на сценѣ Московскаго театра (Императорскаго), она бы поняла, что до произ
водства въ знаменитости ей необходимо еще многому научиться, а не довѣряться шумнымъ оваціямъ петербуржцевъ... Г-жа Горева большая полезность для сцены, но не болѣе...
Маркизъ Вольдемаръ де Эль. ПЕТЕРБУРГСКІЕ ФОКУСНИКИ.
(Поученіе московскимъ. )
Мы — въ собраніи кредитнаго общества. Народу сотни, и все это — члены собранія. Есть и франты, но чаще всего замѣчаются какія-то грязныя личности въ зипунахъ и сапогахъ бутылками. Къ толпамъ этихъ темныхъ людей подходятъ «атаманы», раздаютъ имъ повѣстки и учатъ, что и какъ говорить... Начинается повѣрка. Всѣмъ ясно, что зипуны и бутылки играютъ роль подставныхъ, и вотъ, начинается экзаменъ.
— Васъ какъ по батюшкѣ? спрашиваютъ у одного зипуна?
— Петровичъ.
— Какже въ повѣсткѣ написано «Ивановичъ»?
— А вѣдь и то! Забылъ я! Отца-то Иваномъ звали, — вѣрно!
— А домъ вашъ гдѣ?
— На углу Морской и площади.
— Да вѣдь это — домъ германскаго посольства? — Нѣтъ-съ, я купилъ его!
Это грязный зипунъ-то купилъ милліонный домъ!.. Такихъ подставныхъ героевъ набралась цѣлая масса... Пригласили ихъ въ отдѣльную комнату да за приставомъ послали, и — произошла тутъ исторія! Поняли зипуны, что дѣло плохо и — давай удирать...
Скандалъ, — не московскимъ чета!
ПРОВИНЦІАЛЬНЫЯ ЭКСКУРСІИ.
ИЗЪ АРХАНГЕЛЬСКА.
Чтобы сказали читатели „Будильникаˮ, еслибъ я въ своихъ корреспонденціяхъ изъ Архангельска говорилъ о „нуждахъ поморовъˮ, „промысловыхъ банкахъˮ, „рельсовыхъ путяхъˮ, „поднятіи благосостоянія» и т. п. высоко-гражданскихъ мотивахъ? Я не знаю, что они сказали бы, но что они перестали бы меня читать, это я очень хорошо знаю, а потому постараюсь держать высоко свое знамя въ области энциклопедической анекдотистики и анекдотической энциклопедіи. Говоря иными словами, я буду старательно подбирать на нивѣ дѣйствительности матеріалы для обывательскаго смѣха. Пусть обыватель смѣется, читая объ обывателѣ. Это моя программа. Да дрожатъ сѣверныя акулы и держиморды, ибо я устраиваю въ „Будильникѣˮ спеціально для нихъ китобойный заводъ и буду топить изъ нихъ сало на потребу прогресса!.. А теперь къ текущимъ дѣламъ. Одна бѣда, — нѣтъ у насъ текущихъ дѣлъ... Дѣла стоятъ и не хотятъ течь, а посему буду говорить о стоячихъ дѣлахъ, съ каковой цѣлью воспользуюсь однимъ залежалымъ мѣстнымъ анекдотомъ.
Къ находившемуся при смерти больному зовутъ врача, носящаго гусино-лапчатую фамилію и довольно усердно преданнаго интересамъ акциза. Подойдя къ больному и будучи сильно подъ-шефе, врачъ сталъ щупать свой собственный пульсъ вмѣсто пульса больнаго, затѣмъ, отбросивъ свою руку къ сторону, воскликнулъ: «какая тутъ, чортъ, горячка: этотъ больной просто пьянъ». Оцѣнивъ себя столь основательно, врачъ вышелъ изъ комнаты. Тутъ и точка.
Н. А. Талія.