Эхъ, будь, что будетъ. Начну завтра скрываться,—приду къ вамъ въ среду вечеромъ. А отъ мыслей своихъ о войнѣ не откажусь. Человѣкъ существо прекраснѣйшее, и, если у одного человѣка есть свои несчастія и своя судьба,—есть несчастія и у націи, у милліоновъ людей. Одни смертельно болѣютъ, а другіе даже умираютъ. Но не по звѣрству своему, а по ослѣпленію и жаждѣ лучшаго. Эхъ, люблю я васъ, какую-то святость женскую люблю въ васъ—и все тутъ. Не слѣпой я, и вездѣ она эта святость,—только поискать надо».
5.
— Письмо вамъ,—сказалъ Зотикъ и отдалъ Анастасіи Тимофеевнѣ письмо Сидорова.
— Спасибо, Зотикъ,—отвѣтила Ана стасія Тимофеевна ,— кланяйся отъ меня.
Зотикъ сѣлъ на скамейку и сказалъ: — Посижу немного. У Чуева больно народу много. Не пробьется. Всѣ чайку съ булочкой попить желаютъ Анастасія Тимофеевна задумалась. Потомъ попросила Зотика:
— Зотикъ, сбѣгай къ Чуеву и купи два пеклеваныхъ, два кренделя и розанчиковъ. А я тебѣ на леденцы дамъ двѣ копѣйки. Ладно? Зотикъ навострился.
— Двѣ копѣйки, говорите?—спросилъ онъ.—Если двѣ копѣйки,—сбѣгаю, пожалуй. Пеклеванаго, говорите, кренделей и розанчиковъ? Давайте деньги, что-ли.
Анастасія Тимофеевна положила въ крошечную ладонь Зотика два двугривенныхъ и сейчасъ же вытерла о передникъ руки.
Зотикъ надѣлъ картузъ.
— Не закрывайте дверей, попросилъ онъ и убѣжалъ.
6.
Гдѣ скрывался Сидоровъ—никто не зналъ. Такъ много снѣгу за городомъ, вѣтеръ заметаетъ всѣ слѣды, и трудно оторвать свой взоръ отъ роскоши зимнихъ закатовъ, когда, еще минута-двѣ и уйдетъ, уйдетъ это послѣднее, холодное и счастливо румяное солнце,— и сразу, сразу тысячи искръ, какъ изъ рога изобилія, хлынутъ на землю и
разбѣгутся, распылятся по снѣжной землѣ. Зима! Все звенятъ и звенятъ твои колокольчики, и, можетъ быть, можетъ быть, нѣтъ края твоимъ льдамъ и ледянымъ чудесамъ.
Василія Тимофеевичъ окончилъ новую главу о Бергсонѣ.
— Охъ-хо-хо, — подумалъ онъ, зачеркивая послѣднія строчки и возводя новыя,—совсѣмъ истомился я съ тобою, и все же написалъ:
«Эти чудеса — бергсоновская кристальность мысли и неподкупность построенія, эти острые алмазы, вскрываютъ толщу кантовской неподвижности, и спѣшишь вмѣстѣ съ самимъ философомъ насладиться его горнимъ полетомъ, и только поднявшись такъ высоко, удивляешься всѣмъ тщетнымъ попыткамъ его предшественниковъ».
— Здорово!—рѣшилъ Василій Тимофеевичъ, — здорово закончилъ я свою главу. Онъ заглянулъ въ зеркало. Усы начали подрастать. Не постричь ли ихъ?
Анастасія Тимофеевна отослала двѣ записки Сидорову.
«Почему не приходите? Мы ждали васъ всѣ дни».
А другая:
Надъ Вислой.
И. Владиміровъ.
5.
— Письмо вамъ,—сказалъ Зотикъ и отдалъ Анастасіи Тимофеевнѣ письмо Сидорова.
— Спасибо, Зотикъ,—отвѣтила Ана стасія Тимофеевна ,— кланяйся отъ меня.
Зотикъ сѣлъ на скамейку и сказалъ: — Посижу немного. У Чуева больно народу много. Не пробьется. Всѣ чайку съ булочкой попить желаютъ Анастасія Тимофеевна задумалась. Потомъ попросила Зотика:
— Зотикъ, сбѣгай къ Чуеву и купи два пеклеваныхъ, два кренделя и розанчиковъ. А я тебѣ на леденцы дамъ двѣ копѣйки. Ладно? Зотикъ навострился.
— Двѣ копѣйки, говорите?—спросилъ онъ.—Если двѣ копѣйки,—сбѣгаю, пожалуй. Пеклеванаго, говорите, кренделей и розанчиковъ? Давайте деньги, что-ли.
Анастасія Тимофеевна положила въ крошечную ладонь Зотика два двугривенныхъ и сейчасъ же вытерла о передникъ руки.
Зотикъ надѣлъ картузъ.
— Не закрывайте дверей, попросилъ онъ и убѣжалъ.
6.
Гдѣ скрывался Сидоровъ—никто не зналъ. Такъ много снѣгу за городомъ, вѣтеръ заметаетъ всѣ слѣды, и трудно оторвать свой взоръ отъ роскоши зимнихъ закатовъ, когда, еще минута-двѣ и уйдетъ, уйдетъ это послѣднее, холодное и счастливо румяное солнце,— и сразу, сразу тысячи искръ, какъ изъ рога изобилія, хлынутъ на землю и
разбѣгутся, распылятся по снѣжной землѣ. Зима! Все звенятъ и звенятъ твои колокольчики, и, можетъ быть, можетъ быть, нѣтъ края твоимъ льдамъ и ледянымъ чудесамъ.
Василія Тимофеевичъ окончилъ новую главу о Бергсонѣ.
— Охъ-хо-хо, — подумалъ онъ, зачеркивая послѣднія строчки и возводя новыя,—совсѣмъ истомился я съ тобою, и все же написалъ:
«Эти чудеса — бергсоновская кристальность мысли и неподкупность построенія, эти острые алмазы, вскрываютъ толщу кантовской неподвижности, и спѣшишь вмѣстѣ съ самимъ философомъ насладиться его горнимъ полетомъ, и только поднявшись такъ высоко, удивляешься всѣмъ тщетнымъ попыткамъ его предшественниковъ».
— Здорово!—рѣшилъ Василій Тимофеевичъ, — здорово закончилъ я свою главу. Онъ заглянулъ въ зеркало. Усы начали подрастать. Не постричь ли ихъ?
Анастасія Тимофеевна отослала двѣ записки Сидорову.
«Почему не приходите? Мы ждали васъ всѣ дни».
А другая:
Надъ Вислой.
И. Владиміровъ.