— Вы получили мое письмо? — спросилъ Сидоровъ.
Анастасія Тимофеевна улыбнулась п сказала:
— Конечно, получила. Спасибо. А Зотикъ передалъ вамъ мой поклонъ?
Зина принесла тарелки и мясо съ лукомъ.
— Къ чорту Бергсона!—подумалъ Василій Тимофеевичъ,—я проголодался.
Онъ похлопалъ по плечу поэта и указалъ ему мѣсто, подлѣ стола.
У Анастасіи Тимофеевны были потуплены глаза.
3.
Наступилъ вечеръ. На скатерти валялись корочки хлѣба, а на голубомъ блюдцѣ желтѣли кусочки лимона. Шипѣлъ самоваръ. Зина искоса смотрѣла на поэта. Ея лицо было серьезно. Ей не нравились брюки Сидорова. Она ежедневно ждала, что онъ придетъ въ новыхъ брюкахъ. И поэтъ обманывалъ всѣ ея ожиданія. Если бы у нея была зеленая краска, она выкрасила бы брюки Сидорова. Непремѣнно .
Поэтъ подошелъ къ окну и сейчасъ же сказалъ:
— Вечеръ. Мой любимый вечеръ. Вотъ телѣга и лошади. И такъ всегда, прошу запомнить: всегда, всегда! Я не боюсь враговъ. Враги—недоразумѣніе. А истина, любовь и жизнь— правда.
Василій Тимофеевичъ вспомнилъ своего Бергсона, надъ которымъ выбивался изъ силъ, котораго не любилъ, и отвѣтилъ:
— Вы — фантазеръ. Жизнь—это долгъ, а долгъ—не всегда пріятенъ. Сначала—мы должны, а потомъ—мы хотимъ.
Сидоровъ сразу догадался, что онъ такъ говоритъ потому, что не любитъ, своего Бергсона, но сдѣлалъ видъ, что не догадался, и замѣтилъ:
— Ваша кровь меня не испугаетъ. Увѣряю васъ. У меня вотъ здѣсь,— онъ постучалъ по груди,—есть этакіе запасцы! Увѣряю васъ,—тутъ пахнетъ кое-чѣмъ другимъ.
— Чѣмъ?—спросила Анастасія Тимофеевна.
— Тутъ, моя милая Анастасія Тимофеевна,—надежды,—и поэтъ весь просіялъ.
И онъ пристально посмотрѣлъ на
ея лицо. Онъ ждалъ, что и она просіяетъ. Но она не просіяла.
— О чемъ она думаетъ?—спросилъ себя поэтъ.
И никто не зналъ, о чемъ она думала. — Боже мой, вздохнулъ поэтъ,— какъ великолѣпна жизнь, а они ее уродуютъ.
— Вотъ и я объ этомъ говорю,—замѣтилъ Василій Тимофеевичъ :—какое тамъ великолѣпіе, если великолѣпіе наше стерегутъ пушки!
Сидоровъ укоризненно покачалъ головой.
— Опять пушки?—спросилъ онъ.— Вы не хотите забыть о пушкахъ.
И онъ взялъ Василія Тимофеевича за локоть и сейчасъ же вспомнилъ философа Бергсона.
И, когда вспомнилъ, сказалъ:
— Если полюбите своего философа Бергсона, полюбите свое дѣло, и пушекъ не надо. Бѣда въ томъ, что люди не любятъ своихъ дѣлъ и все ссорятся. Ахъ, все это такъ сложно!
Василій Тимофеевичъ не понималъ поэта.
Зина злилась. Ей раньше не правились брюки Сидорова, а тейерь и пиджакъ.—У Васи три такихъ пиджака, подумала она.
4.
Ночью Сидоровъ написалъ письмо Анастасіи Тимофеевнѣ:
«Мало денегъ у меня, а то пошелъ бы къ гадалкѣ. Пусть погадаетъ о васъ. Все кажется, осуждаете вы меня, а за что—и не знаю. Плохой поэтъ я, что ли, или не любите меня? Или о войнѣ не умѣю разсуждать? Или легкомысленныя надежды?
«Вотъ и ночь, и опять я одинъ. Все бьюсь, бьюсь надъ вашемъ сердцемъ, а загадки не разгадаю.
Старинный литовскій костелъ.Puс. Н. И. Кравченко.
Анастасія Тимофеевна улыбнулась п сказала:
— Конечно, получила. Спасибо. А Зотикъ передалъ вамъ мой поклонъ?
Зина принесла тарелки и мясо съ лукомъ.
— Къ чорту Бергсона!—подумалъ Василій Тимофеевичъ,—я проголодался.
Онъ похлопалъ по плечу поэта и указалъ ему мѣсто, подлѣ стола.
У Анастасіи Тимофеевны были потуплены глаза.
3.
Наступилъ вечеръ. На скатерти валялись корочки хлѣба, а на голубомъ блюдцѣ желтѣли кусочки лимона. Шипѣлъ самоваръ. Зина искоса смотрѣла на поэта. Ея лицо было серьезно. Ей не нравились брюки Сидорова. Она ежедневно ждала, что онъ придетъ въ новыхъ брюкахъ. И поэтъ обманывалъ всѣ ея ожиданія. Если бы у нея была зеленая краска, она выкрасила бы брюки Сидорова. Непремѣнно .
Поэтъ подошелъ къ окну и сейчасъ же сказалъ:
— Вечеръ. Мой любимый вечеръ. Вотъ телѣга и лошади. И такъ всегда, прошу запомнить: всегда, всегда! Я не боюсь враговъ. Враги—недоразумѣніе. А истина, любовь и жизнь— правда.
Василій Тимофеевичъ вспомнилъ своего Бергсона, надъ которымъ выбивался изъ силъ, котораго не любилъ, и отвѣтилъ:
— Вы — фантазеръ. Жизнь—это долгъ, а долгъ—не всегда пріятенъ. Сначала—мы должны, а потомъ—мы хотимъ.
Сидоровъ сразу догадался, что онъ такъ говоритъ потому, что не любитъ, своего Бергсона, но сдѣлалъ видъ, что не догадался, и замѣтилъ:
— Ваша кровь меня не испугаетъ. Увѣряю васъ. У меня вотъ здѣсь,— онъ постучалъ по груди,—есть этакіе запасцы! Увѣряю васъ,—тутъ пахнетъ кое-чѣмъ другимъ.
— Чѣмъ?—спросила Анастасія Тимофеевна.
— Тутъ, моя милая Анастасія Тимофеевна,—надежды,—и поэтъ весь просіялъ.
И онъ пристально посмотрѣлъ на
ея лицо. Онъ ждалъ, что и она просіяетъ. Но она не просіяла.
— О чемъ она думаетъ?—спросилъ себя поэтъ.
И никто не зналъ, о чемъ она думала. — Боже мой, вздохнулъ поэтъ,— какъ великолѣпна жизнь, а они ее уродуютъ.
— Вотъ и я объ этомъ говорю,—замѣтилъ Василій Тимофеевичъ :—какое тамъ великолѣпіе, если великолѣпіе наше стерегутъ пушки!
Сидоровъ укоризненно покачалъ головой.
— Опять пушки?—спросилъ онъ.— Вы не хотите забыть о пушкахъ.
И онъ взялъ Василія Тимофеевича за локоть и сейчасъ же вспомнилъ философа Бергсона.
И, когда вспомнилъ, сказалъ:
— Если полюбите своего философа Бергсона, полюбите свое дѣло, и пушекъ не надо. Бѣда въ томъ, что люди не любятъ своихъ дѣлъ и все ссорятся. Ахъ, все это такъ сложно!
Василій Тимофеевичъ не понималъ поэта.
Зина злилась. Ей раньше не правились брюки Сидорова, а тейерь и пиджакъ.—У Васи три такихъ пиджака, подумала она.
4.
Ночью Сидоровъ написалъ письмо Анастасіи Тимофеевнѣ:
«Мало денегъ у меня, а то пошелъ бы къ гадалкѣ. Пусть погадаетъ о васъ. Все кажется, осуждаете вы меня, а за что—и не знаю. Плохой поэтъ я, что ли, или не любите меня? Или о войнѣ не умѣю разсуждать? Или легкомысленныя надежды?
«Вотъ и ночь, и опять я одинъ. Все бьюсь, бьюсь надъ вашемъ сердцемъ, а загадки не разгадаю.
Старинный литовскій костелъ.Puс. Н. И. Кравченко.