ЛУКОМОРЬЕ
№ 27.
4 іюля 1915 г.
ЧАСЪ И ДОМЪ.
Мнѣ нуженъ часъ, мнѣ нуженъ домъ, Чтобъ мыслить міръ, что живъ кругомъ. Мнѣ нужно время и пространство, Чтобы соткать ему убранство.
Мнѣ нуженъ домъ, мнѣ нуженъ часъ, Чтобы затѣять свой разсказъ.
Какъ зыбкій домъ, я выбралъ море, Плыву въ крутящемся просторѣ. Какъ часъ, назначилъ полночь я, Когда ломается струя.
Велѣлъ, пьяня міры игрою,
Быть свѣтомъ тьмѣ, быть свѣту тьмою.
Построивъ стройность пирамидъ, Я зналъ, что часъ ихъ раздробитъ. Раскинувъ желтыя пустыни,
Я знаю день забрезжитъ синій. И быстрый всадникъ на конѣ, Летя къ себѣ, летитъ ко мнѣ.
Два войска—въ двойственномъ пожарѣ, Со мной—въ одномъ они угарѣ.
Я рознь одна въ тѣхъ двухъ враждахъ, Я смѣлость ихъ, и я ихъ страхъ. И я на тихомъ полѣ брани
Луна въ колдующемъ туманѣ.
Какъ гусеница ѣстъ листокъ, Но животворенъ мотылекъ,
Я змѣй шипящій и грызущій, И кондоръ Солнца, бьющій. Я благовонная пыльца,
Да свѣтитъ ландышъ безъ конца.
К. Бальмонтъ.
Тетушка Таисія Федоровна.
Изъ дѣдовскихъ мемуаровъ.
Изъ всѣхъ недуговъ, ниспосланныхъ небомъ на родъ людской, конечно, самый неопредѣленный, самый разнообразный по симптомамъ своимъ— недугъ сердца, или такъ называемая любовь. Съ какимъ множествомъ различныхъ условій сопряжена затѣйливая болѣзнь эта. Въ какихъ формахъ не является она глазамъ наблюдательнымъ, и отъ какихъ ничтожныхъ средствъ не излѣчивается иногда сія, нерѣдко смертельная язва. Сколько героевъ старинныхъ романовъ принесли жизнь свою въ жертву этому опаляющему чувству...
Невольно грустныя мысли посѣтили меня, когда взглянулъ я на портретъ тетушки моей Таисіи Федоровны, на желтое, сухое и безстрастное лицо ея, обрамленное черною косынкой, на строгій ликъ матери Тамары, взыскательной настоятельницы Всесвятскаго монастыря.
Сегодня вновь посѣтилъ меня ея несчастный пріемышъ, Ипполитушка Маложениновъ. Сидѣлъ печальный на рундукѣ въ сѣняхъ и плакался на горькую судьбу свою. Велѣлъ я вынести ему три рубля серебромъ, а самъ замкнулся у себя въ библіотекѣ.
Не могу видѣть пьяныя слезы. Да и чѣмъ другимъ сумѣю помочь ему?
Но мысль о тетушкѣ Таисіи уже не покидала меня, и невольно рука моя потянулась за перомъ и бумагою. Пусть и эти воспоминанія найдутъ себѣ мѣсто среди моихъ безтолковыхъ записей.
Какъ видѣлъ я тетушку мою Таисію въ преклонныхъ годахъ только въ черномъ монашескомъ одѣяніи, какою она и писана на портретѣ, то и никогда не могъ представить ее себѣ иною и долго не вѣрилъ разсказамъ матушки своей—родной сестры Таи
№ 27.
4 іюля 1915 г.
ЧАСЪ И ДОМЪ.
Мнѣ нуженъ часъ, мнѣ нуженъ домъ, Чтобъ мыслить міръ, что живъ кругомъ. Мнѣ нужно время и пространство, Чтобы соткать ему убранство.
Мнѣ нуженъ домъ, мнѣ нуженъ часъ, Чтобы затѣять свой разсказъ.
Какъ зыбкій домъ, я выбралъ море, Плыву въ крутящемся просторѣ. Какъ часъ, назначилъ полночь я, Когда ломается струя.
Велѣлъ, пьяня міры игрою,
Быть свѣтомъ тьмѣ, быть свѣту тьмою.
Построивъ стройность пирамидъ, Я зналъ, что часъ ихъ раздробитъ. Раскинувъ желтыя пустыни,
Я знаю день забрезжитъ синій. И быстрый всадникъ на конѣ, Летя къ себѣ, летитъ ко мнѣ.
Два войска—въ двойственномъ пожарѣ, Со мной—въ одномъ они угарѣ.
Я рознь одна въ тѣхъ двухъ враждахъ, Я смѣлость ихъ, и я ихъ страхъ. И я на тихомъ полѣ брани
Луна въ колдующемъ туманѣ.
Какъ гусеница ѣстъ листокъ, Но животворенъ мотылекъ,
Я змѣй шипящій и грызущій, И кондоръ Солнца, бьющій. Я благовонная пыльца,
Да свѣтитъ ландышъ безъ конца.
К. Бальмонтъ.
Тетушка Таисія Федоровна.
Изъ дѣдовскихъ мемуаровъ.
Изъ всѣхъ недуговъ, ниспосланныхъ небомъ на родъ людской, конечно, самый неопредѣленный, самый разнообразный по симптомамъ своимъ— недугъ сердца, или такъ называемая любовь. Съ какимъ множествомъ различныхъ условій сопряжена затѣйливая болѣзнь эта. Въ какихъ формахъ не является она глазамъ наблюдательнымъ, и отъ какихъ ничтожныхъ средствъ не излѣчивается иногда сія, нерѣдко смертельная язва. Сколько героевъ старинныхъ романовъ принесли жизнь свою въ жертву этому опаляющему чувству...
Невольно грустныя мысли посѣтили меня, когда взглянулъ я на портретъ тетушки моей Таисіи Федоровны, на желтое, сухое и безстрастное лицо ея, обрамленное черною косынкой, на строгій ликъ матери Тамары, взыскательной настоятельницы Всесвятскаго монастыря.
Сегодня вновь посѣтилъ меня ея несчастный пріемышъ, Ипполитушка Маложениновъ. Сидѣлъ печальный на рундукѣ въ сѣняхъ и плакался на горькую судьбу свою. Велѣлъ я вынести ему три рубля серебромъ, а самъ замкнулся у себя въ библіотекѣ.
Не могу видѣть пьяныя слезы. Да и чѣмъ другимъ сумѣю помочь ему?
Но мысль о тетушкѣ Таисіи уже не покидала меня, и невольно рука моя потянулась за перомъ и бумагою. Пусть и эти воспоминанія найдутъ себѣ мѣсто среди моихъ безтолковыхъ записей.
Какъ видѣлъ я тетушку мою Таисію въ преклонныхъ годахъ только въ черномъ монашескомъ одѣяніи, какою она и писана на портретѣ, то и никогда не могъ представить ее себѣ иною и долго не вѣрилъ разсказамъ матушки своей—родной сестры Таи