— Подайте, Христа ради безногому.
И у казармъ, и на выгонѣ за городомъ, вездѣ обучали ратниковъ: маршировали они, слишкомъ грузно ступая, и старательно размахивая руками.
— Ать—два, ать—два.
Подравнивались, такъ прямо держали голову, словно въ нее былъ вбитъ гвоздь, который кончался гдѣто ниже шеи, а лица выражали послушаніе и неувѣренность.
Возвращались съ ученія съ пѣснями, разрумянившіеся отъ мороза, съ заиндивѣвшими усами, и вымахивалъ изъ ихъ голосистыхъ ртовъ быстро таявшій парокъ.
Было похоже, что они теперь въ городѣ самые главные, что безъ нихъ никакъ нельзя,—и золотыя главы потускнѣютъ и колокола замолчатъ, и на улицахъ станетъ пусто.
У Миши все было обмозговано, оставалось только подать въ городскую управу бумагу, взять разрѣшеніе на открытіе лавки; прочилъ
онъ это какъ разъ къ ярмаркѣ, ужъ за кое что изъ товара и задатокъ далъ, и мальчишку нанялъ.
Каждый день бывалъ на томъ углу, гдѣ облюбовалъ помѣщеніе для лавки. Парикмахерская переѣхала и только на окнахъ надписи остались; будутъ стоять тамъ сахарныя головы, конфектъ разныхъ въ ящики насыпитъ, куски мыла въ столбушекъ сложитъ, вывѣску закажетъ, чтобы, какъ повиднѣе—«Кочергинъ», лихо.
Ладно все шло.
Снялъ лавку; какъ разъ въ тотъ день ратниковъ отправляли; приползъ и Миша посмотрѣть на парадъ.
Противъ двухъэтажныхъ красныхъ казармъ, выстроились сѣрые ряды; сумки, лопаты, чайники...—во всемъ снаряженіи.
Шагахъ въ десяти отъ перваго ряда столъ стоялъ, покрытый бѣлою скатертью, а на немъ миска для водосвятія.
Ждали въ бѣлыхъ ризахъ священникъ и діаконъ.
Много собралось народу послушать молебенъ, затолкали Мишу, еле протиснулся на видное мѣсто. Возгласилъ діаконъ.
Тихо стало, какъ будто даже и солнце прислушалось, только капель съ съ крышъ капала.
Поснимали солдаты шапки, закрестились, закланялись.
Смотрѣлъ Миша на нихъ.
— Недугующихъ, страждущихъ, плѣненныхъ,—ровно плылъ гудкій діаконскій голосъ.
Крестились, кланялись, крестились .
«Развѣ я што»—думалъ Миша, и вытиралъ рукавомъ глаза и не зналъ, какъ ему быть.
Преклонили колѣна, стали всѣ одного съ Мишей росту; мялъ онъ въ рукахъ картузъ, прощупывалъ деньги.
Окропилъ священникъ кропиломъ, широко во всѣ стороны и потянулись солдаты къ кресту; ясный былъ крестъ, лучился...
Снималъ діаконъ съ себя ризу, по
правлялъ волосы...
Въ Зачарохскомъ краѣ.
В. Мушкетовъ.
И у казармъ, и на выгонѣ за городомъ, вездѣ обучали ратниковъ: маршировали они, слишкомъ грузно ступая, и старательно размахивая руками.
— Ать—два, ать—два.
Подравнивались, такъ прямо держали голову, словно въ нее былъ вбитъ гвоздь, который кончался гдѣто ниже шеи, а лица выражали послушаніе и неувѣренность.
Возвращались съ ученія съ пѣснями, разрумянившіеся отъ мороза, съ заиндивѣвшими усами, и вымахивалъ изъ ихъ голосистыхъ ртовъ быстро таявшій парокъ.
Было похоже, что они теперь въ городѣ самые главные, что безъ нихъ никакъ нельзя,—и золотыя главы потускнѣютъ и колокола замолчатъ, и на улицахъ станетъ пусто.
У Миши все было обмозговано, оставалось только подать въ городскую управу бумагу, взять разрѣшеніе на открытіе лавки; прочилъ
онъ это какъ разъ къ ярмаркѣ, ужъ за кое что изъ товара и задатокъ далъ, и мальчишку нанялъ.
Каждый день бывалъ на томъ углу, гдѣ облюбовалъ помѣщеніе для лавки. Парикмахерская переѣхала и только на окнахъ надписи остались; будутъ стоять тамъ сахарныя головы, конфектъ разныхъ въ ящики насыпитъ, куски мыла въ столбушекъ сложитъ, вывѣску закажетъ, чтобы, какъ повиднѣе—«Кочергинъ», лихо.
Ладно все шло.
Снялъ лавку; какъ разъ въ тотъ день ратниковъ отправляли; приползъ и Миша посмотрѣть на парадъ.
Противъ двухъэтажныхъ красныхъ казармъ, выстроились сѣрые ряды; сумки, лопаты, чайники...—во всемъ снаряженіи.
Шагахъ въ десяти отъ перваго ряда столъ стоялъ, покрытый бѣлою скатертью, а на немъ миска для водосвятія.
Ждали въ бѣлыхъ ризахъ священникъ и діаконъ.
Много собралось народу послушать молебенъ, затолкали Мишу, еле протиснулся на видное мѣсто. Возгласилъ діаконъ.
Тихо стало, какъ будто даже и солнце прислушалось, только капель съ съ крышъ капала.
Поснимали солдаты шапки, закрестились, закланялись.
Смотрѣлъ Миша на нихъ.
— Недугующихъ, страждущихъ, плѣненныхъ,—ровно плылъ гудкій діаконскій голосъ.
Крестились, кланялись, крестились .
«Развѣ я што»—думалъ Миша, и вытиралъ рукавомъ глаза и не зналъ, какъ ему быть.
Преклонили колѣна, стали всѣ одного съ Мишей росту; мялъ онъ въ рукахъ картузъ, прощупывалъ деньги.
Окропилъ священникъ кропиломъ, широко во всѣ стороны и потянулись солдаты къ кресту; ясный былъ крестъ, лучился...
Снималъ діаконъ съ себя ризу, по
правлялъ волосы...
Въ Зачарохскомъ краѣ.
В. Мушкетовъ.