ЛУKOMOРЬE
№ 23.
6 іюня 1915 г.
ЛЕГЕНДЫ
Легенды странъ нѣмыхъ и бѣлыхъ,
Своей безгласной красотой,
Горятъ для дней осиротѣлыхъ,
Какъ свѣтъ отброшенный водой.
Душа, въ криницу правды глянувъ,
Припоминаетъ бывшій часъ, Какъ берегъ вставшій изъ тумановъ, Какъ дальней музыки разсказъ.
И сердце бьется равномѣрнѣй,
И древній чувствуетъ устой, И слышитъ звонъ звѣзды вечерней, Какъ лебедь спящій надъ водой.
К. Бальмонтъ.
Миша Кочергинъ.
Кочергиныхъ по всей Волгѣ знаютъ: у дѣда былъ винокуренный заводъ, у отца—пароходство, а Мишу Богъ ушибъ—родился кривобокимъ, до трехъ лѣтъ не говорилъ и сохли у него ноги, а потомъ такъ и пошло одно за другимъ, словно по писанному: отецъ по какимъ-то дѣламъ поѣхалъ въ Персію, заболѣлъ тамъ черной оспой и померъ; какъ саранча, налетѣли родственники опекать Мишу (мать-то за границу инженеръ увезъ) и опекли до-чиста. До пятнадцати лѣтъ Мишу съ рукъ на руки поручали и вдругъ, словно сговорились всѣ, оставили безъ призора, и сталъ онъ пѣть «Лазаря» со слѣпцомъ Василіемъ на паперти церкви Ильи Пророка. Благолѣпный былъ храмъ, древній и понялъ Миша, что, пока синѣютъ на небѣ купола да гудитъ звонница у него будетъ хлѣбъ, а у голубей крошки. Любилъ ихъ
Миша кормить, вотъ любилъ! Какъ только кончалась обѣдня, сползалъ съ паперти, доставалъ изъ сумки какой поболѣ кусокъ и кликалъ: «Гуль, гуль, гуль!» Слетались съ церковной кровли, съ сосѣднихъ крышъ сѣрые и бѣлые воркуны, знали Мишинъ голосъ, привыкли къ рукамъ его тонкимъ, къ рваному на ватѣ пиджаку, къ повязанному на головѣ платку красному; рѣдко поверхъ него надѣвалъ Миша картузъ ; въ картузъ деньги клали, и ползалъ онъ, зажавъ его въ рукѣ.
Слѣпецъ Василій наставлялъ Мишу : — Мотри, малый, не сори деньгами,—говорилъ онъ, почесывая въ клоченной рыжей бородѣ :—нащотъ ногъ не тужи — съ пружиной купишь; какіе твои годы, съ умомъ ежели такъ и въ коляскѣ поѣдешь, съ деньгами всѣмъ хорошъ, любымъ подпояшешься.
Слушалъ его Миша и думалъ: «Построю тогда домъ, какъ у Сорокина на Спасской, и птицъ разведу».
Копилъ, вымѣнивалъ мѣдяки на серебро, серебро на бумажки и отдавалъ Василію прятать,—такъ это велось у нихъ съ годъ и были они въ большомъ ладу, но попросилъ разъ Миша показать, сколько у него скоплено.
— Съ собой не ношу,—сказалъ Василій:—кабы глаза были, а то, долго ли, кто теперь грѣха боится.
И обѣщалъ принести деньги завтра. Ждалъ Миша его къ ранней обѣднѣ, не дождался; искалъ на базарѣ—не было, у часовни великомученицы Варвары—и тамъ не нашелъ,—на другой день тоже. Подумалъ, не захворалъ ли, и поползъ провѣдать.
Жилъ Василій въ Ямской слободѣ, а она на краю города, гдѣ кузницы да дворы дровяные, гдѣ, словно пря
№ 23.
6 іюня 1915 г.
ЛЕГЕНДЫ
Легенды странъ нѣмыхъ и бѣлыхъ,
Своей безгласной красотой,
Горятъ для дней осиротѣлыхъ,
Какъ свѣтъ отброшенный водой.
Душа, въ криницу правды глянувъ,
Припоминаетъ бывшій часъ, Какъ берегъ вставшій изъ тумановъ, Какъ дальней музыки разсказъ.
И сердце бьется равномѣрнѣй,
И древній чувствуетъ устой, И слышитъ звонъ звѣзды вечерней, Какъ лебедь спящій надъ водой.
К. Бальмонтъ.
Миша Кочергинъ.
Кочергиныхъ по всей Волгѣ знаютъ: у дѣда былъ винокуренный заводъ, у отца—пароходство, а Мишу Богъ ушибъ—родился кривобокимъ, до трехъ лѣтъ не говорилъ и сохли у него ноги, а потомъ такъ и пошло одно за другимъ, словно по писанному: отецъ по какимъ-то дѣламъ поѣхалъ въ Персію, заболѣлъ тамъ черной оспой и померъ; какъ саранча, налетѣли родственники опекать Мишу (мать-то за границу инженеръ увезъ) и опекли до-чиста. До пятнадцати лѣтъ Мишу съ рукъ на руки поручали и вдругъ, словно сговорились всѣ, оставили безъ призора, и сталъ онъ пѣть «Лазаря» со слѣпцомъ Василіемъ на паперти церкви Ильи Пророка. Благолѣпный былъ храмъ, древній и понялъ Миша, что, пока синѣютъ на небѣ купола да гудитъ звонница у него будетъ хлѣбъ, а у голубей крошки. Любилъ ихъ
Миша кормить, вотъ любилъ! Какъ только кончалась обѣдня, сползалъ съ паперти, доставалъ изъ сумки какой поболѣ кусокъ и кликалъ: «Гуль, гуль, гуль!» Слетались съ церковной кровли, съ сосѣднихъ крышъ сѣрые и бѣлые воркуны, знали Мишинъ голосъ, привыкли къ рукамъ его тонкимъ, къ рваному на ватѣ пиджаку, къ повязанному на головѣ платку красному; рѣдко поверхъ него надѣвалъ Миша картузъ ; въ картузъ деньги клали, и ползалъ онъ, зажавъ его въ рукѣ.
Слѣпецъ Василій наставлялъ Мишу : — Мотри, малый, не сори деньгами,—говорилъ онъ, почесывая въ клоченной рыжей бородѣ :—нащотъ ногъ не тужи — съ пружиной купишь; какіе твои годы, съ умомъ ежели такъ и въ коляскѣ поѣдешь, съ деньгами всѣмъ хорошъ, любымъ подпояшешься.
Слушалъ его Миша и думалъ: «Построю тогда домъ, какъ у Сорокина на Спасской, и птицъ разведу».
Копилъ, вымѣнивалъ мѣдяки на серебро, серебро на бумажки и отдавалъ Василію прятать,—такъ это велось у нихъ съ годъ и были они въ большомъ ладу, но попросилъ разъ Миша показать, сколько у него скоплено.
— Съ собой не ношу,—сказалъ Василій:—кабы глаза были, а то, долго ли, кто теперь грѣха боится.
И обѣщалъ принести деньги завтра. Ждалъ Миша его къ ранней обѣднѣ, не дождался; искалъ на базарѣ—не было, у часовни великомученицы Варвары—и тамъ не нашелъ,—на другой день тоже. Подумалъ, не захворалъ ли, и поползъ провѣдать.
Жилъ Василій въ Ямской слободѣ, а она на краю города, гдѣ кузницы да дворы дровяные, гдѣ, словно пря