своимъ величайшимъ другомъ, теперь для нея—никто.
Леля подняла голову и поглядѣла на небо, засыпанное золотымъ пескомъ и вдругъ поняла, что вѣчность есть, а если есть вѣчность, значитъ есть и Богъ,—у котораго можно просить обо всемъ. И мысленно стала молиться:
«Господи, я не жалуюсь ни на Соню, ни на ея мать, а всегда благодарна имъ, но сдѣлай такъ, чтобы я жила съ другими людьми, хоть съ бѣдными... Сдѣлай такъ, чтобы я получила мѣсто учительницы... Я знаю, что генералъ и генеральша хотѣли бы мнѣ помочь, да не могутъ, а Ты все можешь».
Больше ни о чемъ Леля просить не могла,—казалось, что это выйдетъ нахально и дѣланно.
Вдругъ залаяли далеко на деревнѣ собаки. Имъ отозвался Вилли. Леля взяла его на колѣни и зажала ему ротъ рукой. Сильный фокстерьеръ выкрутился, прыгнулъ на землю и опять залаялъ. Леля побоялась, какъ бы не услыхали въ домѣ и не выглянулъ бы кто-нибудь въ окно, встала и быстро, быстро пошла обратно.
Въ кухнѣ попреженму тяжело дышали кухарка и горничная. Вилли гмыхнулъ носомъ, должно быть послѣ чистаго воздуха человѣческій запахъ ему не понравился, повертѣлся на одномъ мѣстѣ, легъ на свой войлокъ и вздохнулъ.
Только у себя на постели Леля замѣтила, какъ посвѣтлѣло въ комнатѣ и почувствовала, какъ ей хочется спать. Положила голову на подушку и сейчасъ же, сами собой, закрылись глаза.
На слѣдующее утро всѣ встали гораздо раньше обыкновеннаго и въ десять часовъ уже собрались въ столовой. Леля вышла только въ половинѣ одиннадцатаго не совсѣмъ гладко причесанная, съ виноватымъ выраженіемъ па лицѣ и поздоровалась общимъ поклономъ.
— Вотъ видишь, какъ она у насъ живетъ, прошептала Соня, на ухо Лидѣ...
Въ одиннадцать часовъ генералъ послалъ на станцію фаэтонъ за новымъ гостемъ, вернувшимся съ войны полковникомъ Егоровымъ. Леля стояла на балконѣ, когда генералъ отправлялъ кучера и говорилъ:
— Ты-жъ смотри, съ горы спускай поосторожнѣе, чтобы фаэтонъ не тряхнуло, потому полковникъ раненъ и у него болитъ нога...
— Слушаю, ваше превосходитель-Венеція.
Рис. Сергѣя Городецкаго.