И раньше и теперь она мечтала о мужѣ Марьи Аркадьевны. Мужъ могъ оказаться даже незамѣтнымъ человѣкомъ, этотъ мужъ и каждый даже простой и незамѣтный человѣкъ лучше Петра Елисѣевича и лучше потому, что онъ не—Петръ Елисѣевичъ.
Она рѣдко говорила съ поручикомъ, рѣдко смотрѣла въ его глаза и рѣдко задумывалась о добрѣ и злѣ поручика, но всѣ его добрыя слова—сказывались злыми, и каждый ласковый взглядъ—лукавымъ. Онъ «похитилъ» у матери дочь, а, если поручикъ похититель,—онъ человѣкъ злой и человѣкъ не ея семьи.
И, когда поручикъ смотрѣлъ на Марью Аркадьевну,—мать испытывала физическую боль, словно болѣлъ зубъ, а, когда Марья Аркадьевна уходила изъ дому — у матери кружилась голова и она нюхала одеколонъ. Евгенія Эрастовна тогда твердо знала, что—поздно и во вѣки вѣковъ она не увидитъ свою дочь.
3.
Марья Аркадьевна быстро поднялась по крутой лѣстницѣ гвардейскаго экономическаго общества, прошла въ буфетъ и сѣла за столикъ, подлѣ балконной рѣшетки. Она сняла шубку, подбитую крашеной бѣлкой, сняла вязаную сѣрую горжетку, бросила ее на мѣхъ шубки и принялась тереть верхней стороной руки щеки, и словно ей хотѣлось ѣсть,— упрямо смотрѣла на меню и выбирала мясныя блюда. Потомъ отшвырнула мизинцемъ въ сторону меню, облокотилась на рѣшетку и стала смотрѣть внизъ на лѣстницу. Чтобы другіе не догадались, что она такъ нетерпѣливо ждетъ поручика, Марья Аркадьевна иногда оборачивалась и смотрѣла на сосѣдей. Она не видала ихъ лицъ, не слыхала ихъ разговоровъ и передъ ея глазами мелькали какіято шубы и шапки, и было такъ много сѣраго и лиловаго.
— Вотъ бѣда какая,—подумала она:—не идетъ онъ.
И, когда отвернулась,—поручикъ поднялся по лѣстницѣ, подошелъ къ столику Марьи Аркадьевны и долго не протягивалъ ей руки. На бородѣ и усахъ поручика таяли снѣжинки, и, словно ребенокъ, онъ держался за. эфесъ шашки.
— Милый мой, милый, любимый,— подумала она и даже не успѣла подумать, какъ накатилась сладкая, вся изъ радужныхъ вихрей волна, и нельзя было поднять руки, нельзя по
даться впередъ,—столько ликованія и тихой дрожи.
Она знала, какъ поручикъ подойдетъ, какъ поцѣлуетъ руку, какъ посмотритъ, какъ растешетъ шинель, какъ сядетъ, какъ откинетъ назадъ голову и, когда онъ посмотрѣлъ и сѣлъ такъ, какъ долженъ былъ посмотрѣть и сѣсть,—она была благодарна ему,—онъ не обманулъ ея святого ожиданія, и сегодня такой, какимъ былъ вчера, какимъ былъ всегда.
— Мой человѣкъ, мой другъ, вотъ мы и вмѣстѣ, вотъ, какъ всегда, начинается наша радость!—думала и не думала Марья Аркадьевна, положила руку поверхъ руки офицера и посмотрѣла прямо—въ самое сердце его глазъ.
— Боже мой, Боже мой,—вздохнулъ Петръ Елисѣевичъ:—вотъ мы и вмѣстѣ. Я такъ спѣшилъ...
— Ты вздохнулъ?—спросила Марья Аркадьевна.
— Я люблю тебя.
— У насъ не любовь,—Марья Аркадьевна опустила глаза:—у насъ другое, другое, а не любовь. Больше любви и лучше.
— Больше любви и прекраснѣе.— Поручикъ покраснѣлъ:—у насъ не только любовь, мы—уже, мы...
Краска залила его лицо, и онъ часто моргалъ вѣками.
— Говори, — ласково попросила Марья Аркадьевна:—я люблю когда, ты говоришь объ этомъ, какая-то гордость, что мы можемъ такъ говорить и намъ не стыдно.
- Сказать?—спросилъ офицеръ. — Я жду, —Марья Аркадьевна сжала руку Петра Елисѣевича.
— Мы, мы...—офицеръ опустилъ глаза и отшатнулся къ рѣшеткѣ;— мы... ты... уже мать, есть будущее существо, есть маленькая жизнь,— невидимая, тайная. А въ жизни этой—наше затаенное, то, что выше любви, больше любви. Боже мой, существо наше, жизнь маленькая!
Марья Аркадьевна слушала офицера и слова, его звучали, какъ эхо ея словъ и то, о чемъ онъ разсказывалъ, казалось сномъ. Они. создали новую жизнь, они—участники какого-то таинства, они—творцы и создатели! Развѣ не сонъ?
Марья Аркадьевна опустила глаза и увидала свою ногу. Узкая нога въ коричневомъ ботикѣ. Она любовалась ногою, потому, что другой всегда любовался ею. Потомъ она увидала руку, увидала шубку. Все, все служило ему, все ждало его новыхъ похвалъ, новыхъ одобреній.
— Милый, любимый,—прошептала Марья Аркадьевна :—я люблю тебя, посмотри на меня!
Онъ глядѣлъ въ эти знакомые, ясные глаза, и не страшилъ его тотъ подвигъ, куда звали его. Онъ уйдетъ съ этимъ взглядомъ. Взглядъ спасетъ его.
— Сегодня я ѣду,—сказалъ Петръ Елисѣевичъ.—Сегодня мы разстанемся. Не надо слезъ. Я знаю, на твоемъ лицѣ я не увижу слезъ. У насъ только радость. Мы разстанемся сейчасъ, вотъ здѣсь. Пусть всегда—одна только радость.
Марья Аркадьевна закрыла глаза, прижала къ лицу ладонь руки и долго сидѣла такъ. Видно было, какъ глубоко и страстно она дышала, потомъ взглянула на Петра Елисѣевича, и взглядъ ея былъ, какъ поле въ часъ росы, когда и серебро, и слезы, и чистѣйшая свѣжесть пробужденія.
— Вернись ко мнѣ, я буду ждать тебя,— сказала она. — Мы будемъ ждать.
Они дрожали. Потомъ дрожаніе стихло и они посмотрѣли по сторонамъ. Имъ казалось, ушли всѣ люди. Они близко склонились другъ къ другу и незамѣтно поцѣловали одинъ у другого руки. И, словно въ сумеркахъ, видали сіяющіе глаза и шептали непонятныя, полныя значенія слова.
— Вотъ и легко намъ,—сказалъ Петръ Елисѣевичъ.
Онъ подалъ Марьѣ Аркадьевнѣ шубку.
Она укутывалась и никакъ не могла укутаться. Онъ помогъ ей. — Идемъ! — Идемъ!
Они спустились по лѣстницѣ. Она шла, опустивъ голову. Онъ смотрѣлъ искоса на нее и боялся смотрѣть: такъ она была дорога ему.
4.
Онъ уѣхалъ. Ежедневно Марья Аркадьевна словно оборачивалась назадъ и видала этотъ день, когда они сидѣли въ гвардейскомъ обществѣ,— онъ пришелъ къ ней, и на лицѣ таяли снѣжинки и, какъ ребенокъ, онъ держался за эфесъ шашки. Она вспомнила, что тогда, въ гвардейскомъ обществѣ, то появлялись, то исчезали солнечныя пятна, но тогда она не видала пятенъ, вспомнила о нихъ теперь, и все слышался какой-то шепотъ и часто подходила къ нимъ барышняприслужница, и о чемъ-то ихъ умоляла. Но зачѣмъ ей было умолять? И, когда однажды, потомъ она снова при