Георгій Петровичъ нетерпѣливо передернулъ плечами. Можетъ быть, онъ испытывалъ то же смятеніе и сердила его безпомощность и слабость Натальи Николаевны. Но отъ этого жеста, будто отдалявшаго отъ него Наталью Николаевну, какоето тупое отчаяніе овладѣло ея душой, склонивъ голову на руки она старалась не видѣть и не слышать окружающаго. Одна мысль, что нѣтъ выхода, что никогда не выберутся они отсюда, не доѣдутъ до Берлина, не доѣдутъ вообще никуда, вставала въ мозгу все яснѣе и неизбѣжнѣе, и въ первый разъ острая тоска по Россіи, по оставленнымъ друзьямъ пронзила сердце.
А между тѣмъ становилось все шумнѣе и все чаще въ помѣщеніе перваго класса врывались уже почти совсѣмъ опьянѣвшіе съ блѣдными лицами и остеклянѣвшими глазами безусые парни и мрачные бородачи. Они будто подбадривали сами себя этими грозными выкриками, обѣщавшими смерть врагамъ и торжество Австріи, но, казалось, что сами они въ это не вѣрили, и какой-то темный ужасъ и смятеніе владѣли ими. Тщетно старались вытѣснить ихъ ловкіе офиціанты, они появлялись, какъ мрачныя тѣни, то изъ одной двери, то изъ другой, и, казалось, даже самоувѣренно-веселые бюргеры и над
менные офицеры были смущены видомъ своихъ будущихъ защитниковъ.
Наконецъ, ихъ увезли. Кондукторъ прошелъ со звонкомъ, крича, что поѣздъ на Мюнхенъ готовъ.
Георгій Петровичъ съ Натальей Николаевной прошли въ вагонъ. Кругомъ сидятъ тѣ, съ которыми они уже ѣхали раньше, съ которыми Наталья Николаевна переговаривалась. Теперь они разговариваютъ между собой, громко, весело, хвастливо, и не смотрятъ въ сторону русскихъ. Они будто уже что-то знаютъ. И Наталья Николаевна чувствуетъ, что не должна ихъ ни о чемъ спрашивать .
Почему-то они много смѣются и такъ тупо отдаются въ головѣ ихъ хвастливыя угрозы:
— Эти микроскопы — французы, ихъ можно раздавить въ одну недѣлю. На русскихъ сзади набросятся японцы. Англичане не вмѣшаются. А въ Парижѣ, въ Парижѣ, вы слышали, революція, и сегодня убитъ Жоресъ.
Натальѣ Николаевнѣ хочется закрыть глаза, не слышать, не видѣть, такъ тяжело, такъ душно... Выпрыгнуть бы изъ вагона, бѣжать бы по ночному полю, но,—куда? Россія, Россія такъ далеко, а здѣсь, все, и земля, и небо, и деревья, п люди,
самый воздухъ, все—враждебно... Надъ самымъ ухомъ выкрикиваетъ господинъ:
— Жоресъ убитъ, революція, ихъ можно всѣхъ переловить, какъ цыплятъ.
Громко смѣется дама, которая еще недавно разсказывала Натальѣ Николаевнѣ, какъ хорошо провела она лѣто во Франціи.
А поѣздъ несетъ ихъ все дальше, вглубь страны чужой и враждебной.
Остановка. Легкое замѣшательство. Сначала говорятъ «пересадка», потомъ просятъ никого не выходить изъ вагона. Черезъ минуту въ вагонъ входятъ чиновники. Подходятъ прямо къ Георгію Петровичу. Очевидно, за русскими уже слѣдили. — Ваши паспорта!
Дама-нѣмка, которая сидитъ рядомъ съ Георгіемъ Петровичемъ, говоритъ:
— У меня только моя визитная карточка.
Улыбаясь, чиновникъ дѣлаетъ ей знакъ рукой. Онъ пришелъ спеціально за русскими. Мелькомъ взглянувъ въ ихъ паспорта, дѣлаетъ имъ знакъ итти за нимъ.
Итакъ, они арестованы.
Ихъ выводятъ на платформу. Какому-то очень толстому господину, посасывающему сигару, передаютъ ихъ паспорта. Онъ перелистываетъ
Эволюція военной формы шотландцевъ.
Акв. О. Шарлеманъ.