залу и даетъ поводъ вызвать автора... Грѣшна предъ публикой г-жа Федотова, уступившая свою роль въ этой комедіи г-жѣ Шумской. И безъ того жаль, что наша премьерша теперь сравнительно рѣдко появляется на сценѣ, а къ подобныхъ случаяхъ становится даже досадно...
****
Если вы еще не познакомились съ голосомъ г-жи Арнольдсонъ въ частной итальянской оперѣ г. Кроткова, то послушайте ее въ «Севильскомъ Цирюльникѣ», чтобы убѣдиться, что она обладаетъ прекрасными цвѣточками будущихъ голосовыхъ ягодокъ,.. Г-жа Арнольдсонъ—изящная музыкальная «игрушка», напоминающая Ванъ-Зандтъ, какъ по силѣ голоса, такъ и но фигурѣ; это еще необработанный, неошлифованный, крупный, цѣнный алмазъ, значеніе котораго впереди... Голосокъ артистки удивляетъ, доставляетъ большое удовольствіе, но нѣтъ въ немъ сильной музыки, оставляющей глубокое впечатлѣніе.
* * * *
Новая драма Вл. И. Немировича-Данченко—«Лихая сила», поставленная на сценѣ Коршевскаго театра, обнаруживаетъ въ авторѣ серьезные задатки будущаго талантливаго драматурга. Главные недостатки настоящей пьесы—-неровность, растянутость и невѣроятно длинные монологи героя, утомляющіе и артиста, и слушателей... Самое лучшее дѣйствіе—первое, затѣмъ достоинства пьесы падаютъ и заканчиваются совсѣмъ слабенькимъ пятымъ дѣйствіемъ. Можно даже предположить, что первое и послѣднее дѣйствія написаны разными авторами. Завязка драмы груба и могла происходить за кулисами, не на сценѣ... Живыхъ людей въ піесѣ много, но есть также и совсѣмъ глупые, какъ напримѣръ героиня, которая ничего не видитъ, не понимаетъ, хотя все очень ясно и понятно... Языкъ піесы весьма литературный, свидѣтельствующій о недюжинномъ писательскомъ талантѣ автора.
* *
*
Въ опереткѣ Родона пріятная новинка—сильный и пріятный голосъ въ мужскомъ персоналѣ: въ спектакляхъ началъ принимать участіе г. Любимовъ, артистъ съ серьезнымъ музыкальнымъ образованіемъ. При этой новинкѣ и отличной обстановкѣ оперетъ, г. Родонъ имѣетъ всѣ права на вниманіе публики.
****
Въ фойэ частнаго опернаго театра встрѣчаются двѣ дамы:
— Пріѣхалъ... вы тоже пришли его послушать? — Нн... да... жаль, онъ очень подурнѣлъ... его братъ гораздо интереснѣе...
Разговоръ шелъ о баритонѣ Ф. д Андраде.
Свой,
ВЪ БОЛГАРІИ.
Дверь моей «тужилки» отворилась, и ко мнѣ вошелъ мой издатель, возбужденный, радостный такой,—и тычетъ мнѣ въ руку пукъ «радужныхъ»...
Что такое?!. Не помню себя, глаза таращу!...
— Отправляйтесь, говоритъ, голубчикъ, сію минуту въ Болгарію, въ качествѣ спеціальнаго корреспондента. Полтинникъ строка, подъемныя, прогонныя, и тысячу рублей на чай братушкамъ. Понимаете-ли — всѣ сообщенія съ этой страной прерваны со дня отъѣзда Каульбарса и нашихъ агентовъ; слухи получаются самые ложные: вы будете сообщать намъ правду, а мы станемъ дѣлиться ею съ цѣлой Европой—понимаете, какая великая задача предстоитъ вамъ!...
...Чудное видѣнье продолжается. Вотъ я уже въ странѣ розъ.
Корреспондентское сердце мое ликуетъ. Какъ вдругъ...
— Ага! новичекъ! Инавгурацію надъ нимъ произвести! — раздался вокругъ меня неистовый тамъ и крикъ. Какія-то ужасныя лица, съ палками въ рукахъ, окружили меня. Палки прикасаются къ моей головѣ... Я кричу благимъ матомъ:
— Я не позволю бить себя палками! я протестую! я—корреспондентъ... Международное нраво... я — къ консулу жаловаться... Караулъ!... О, радость!... Меня спасаютъ!...
— Не бить его! онъ—русска! я защищаю русска подданна!—раздается голосъ. Мучители разбѣгаются—я въ рыхлыхъ объятіяхъ дюжаго рыжаго нѣмца.
— Кто вы, мой спаситель?—спрашиваю я слабымъ голосомъ.
— Я—нѣмецка агентъ... я защищаю русска... — Ради Бога, голубчикъ!... Я писать корреспонденціи буду...
— О, писать, писать... да! Пожальста!... много писать... Прошу!... И онъ бережно, нѣжно беретъ меня подъ руку и ведетъ къ себѣ въ домъ, въ свой консульскій кабинетъ; сажаетъ за столъ, даетъ перо, бумагу... Боже мой, какая деликатная тонкая предупредительность! Отецъ, сущій отецъ для русскихъ на болгарской чужбинѣ! — думаю себѣ.
— Но... что же писать? Я еще ничего не видалъ. Сперва на палки наткнулся, потомъ, съ вами нѣжныя объятія. Мнѣ на страну нужно взглянуть, узнать что и какъ, говорю.
— О, затѣмъ? прерываетъ меня ной спаситель—не нужна! Пишите вотъ что въ своя корреспонденція: «Балканска полуостровъ жаждетъ нѣмецка культура. Великія ужасныя блага ожидаютъ несчастную Болгарія—если она усвоитъ себѣ готическій стиль письма и станетъ побольше пива пить»... Пишите!...
— Но... извините... Я не могу... Это невозможно...
— Ви не можетъ?... Ну, ничего, я буду самъ писать, а ви только подписалься... И услужливый нѣмецъ сѣлъ на мое мѣсто и принялся писать... — Подпишитесь!—проговорилъ онъ, окончивъ. — Что вы! Я не могу... Такъ нельзя. . Это...
Но онъ схватилъ мою руку и насильно вывелъ на бумагѣ мою фамилію.
— Это насиліе! закричалъ я. Я не могу подъ этимъ росписаться!...
Но онъ уже схватилъ мою «корреспонденцію», вложилъ ее въ конвертъ и со всевозможными поклонами вышелъ изъ кабинета.
— Я самъ относиль вашъ корреспонденцій на пошта—ви не безпокойтесь... Я радъ служить... Я защищаю русска... деликатна... Я относиль...— слышался за дверью его голосъ ..
...Это—разбой!... цивилизованный разбой!... гнетъ!.., Я бѣгу жаловаться Стамбулову...
Вхожу—блѣдный, возмущенный... Сидитъ Стамбуловъ на высокомъ креслѣ—а вокругъ него—многочисленная свита...
— На колѣни, на колѣни!!—шепчутъ мнѣ. Я недоумѣваю. Кто-то толкаетъ меня въ спину, пригибаетъ къ полу...
— Г. министръ... Я пришелъ жаловаться, я... «Г. министръ» молча протягиваетъ мнѣ руку, ладонью внизъ. Я не понимаю.
— Руку цѣлуй, цѣлуй руку!—снова шопотъ вокругъ...
Тутъ я лишился чувствъ и—проснулся, обливаясь холоднымъ потомъ. У постели стоитъ моя кухарха, Катерина.
— Чтой-то ты, батюшка, ай скверное что приснилось? Слышу—стонетъ, кричитъ...
Озираюсь... Такъ я не въ Болгаріи... Такъ это былъ лишь сонъ, скверный сонъ?... Благодарю Тебя, Боже!... Я вздохнулъ полною грудью.
Н. X.
* * * * * *
СТРАННОЕ ОБЪЯСНЕНІЕ.
За газетой:
Сынъ (читаетъ). Депутаты отъ Болгарскаго собранія отправляются къ европейскимъ дворамъ... Maman, что такое депутаты?
Мать. Депутаты? Какъ ты не понимаешь: это люди, которые все путаютъ.
Вольдемаръ.
СРЕДИ ГАЗЕТЪ.
Ноты, рѣчи, рѣчи, ноты, Договоры, конкордаты, Отъ собраній депутаты, Дипломатовъ извороты, Министерскіе бюджеты, Вотировка новой смѣты,
Букарештъ, Берлинъ, Бургасъ... Я не въ силахъ больше: пасъ!
Юлій Веронъ.
Хотя за дѣвицею природою уже со временъ Клеопатры установилось мнѣніе, что она, природа, крайне капризна, однако на этотъ разъ она себя выдерживаетъ. Покрывающій улицы, фонари, крыши и картузы городовыхъ снѣгъ не исчезаетъ скоропостижно, какъ мимолетное видѣніе или общественныя денежки. Бѣлый саванъ выказываетъ постоянство и не превращается въ грязныя лужи. Извощики, ребятишки и экономныя нѣмки этимъ обстоятельствомъ вельми довольны. Послѣднія преимущественно потому, что онѣ, не дѣлая никакихъ затратъ, могутъ просто набрать тарелку снѣга и оный подать къ обѣду вмѣсто «мороженаго». Съ экономической точки зрѣнія это выгодно.
И такъ, зима! Пускай «крестьянинъ торжествуетъ» и, надѣвъ тулупъ, идетъ въ кабакъ!
Намозолившій вамъ уши и намелькавшійся въ глазахъ «электрическій вопросъ» близится къ разрѣшенію. Споровъ, толковъ, пререканій изъ-за этого электричества было ужасно много. Въ думѣ происходило вавилонское столпотвореніе, гласные метались, вопили и чертыхались.
Дѣло въ томъ, что электрическіе нѣмцы Сименсъ и Гальске неожиданно потребовали «монополіи». Гласные туда-сюда. Что такое монополія, какой она націи, дама она иль дѣвица и чѣмъ занимается? Объяснили, что это нѣчто такое вродѣ мертвой петли. Крякнули и рѣшили «не допущать». Только произнесли это слово, какъ на Невскомъ и Морской потухаютъ всѣ фонари, вродѣ очей заснувшей красавицы. Обыватели въ недоумѣніи, репортеры летятъ въ редакціи сообщать... Шумъ и гамъ, тутъ и тамъ!
Однако, на пятыя сутки электрическіе нѣмцы смирились и прислали въ Думу новое предложеніе, въ заголовкѣ котораго было написано: Na, hoi, der Teufel das Monopol, wenn’s sohon nichi anders geht!.
Полагаю, не будетъ неумѣстнымъ закончить скромнымъ торжествомъ. Когда вы, милѣйшій москвичъ, соблаговолите прочитать эти строчки, въ Питерѣ, въ небольшомъ кружкѣ литераторовъ и журналистовъ будетъ праздноваться двадцатипяти-лѣтній юбилей гладіатора поэзіи А. Ф. Иванова-Классика. Въ продолженіе четверти вѣка онъ неустрашимо боролся за правду, красоту а идеалы на аренахъ всѣхъ почти періодическихъ изданій, въ томъ числѣ и на будильниковской. Еслибы онъ жилъ въ древнемъ Римѣ, то, быть можетъ, удостоился бы рукоплесканій толпы и воспріятія въ Капитоліи лавроваго вѣнка, теперь-же ему приходится довольствоваться душевнымъ, товарищескимъ пожатіемъ руки и лавровымъ листомъ въ соусѣ юбилейнаго обѣда.
Т—ка.
****
Если вы еще не познакомились съ голосомъ г-жи Арнольдсонъ въ частной итальянской оперѣ г. Кроткова, то послушайте ее въ «Севильскомъ Цирюльникѣ», чтобы убѣдиться, что она обладаетъ прекрасными цвѣточками будущихъ голосовыхъ ягодокъ,.. Г-жа Арнольдсонъ—изящная музыкальная «игрушка», напоминающая Ванъ-Зандтъ, какъ по силѣ голоса, такъ и но фигурѣ; это еще необработанный, неошлифованный, крупный, цѣнный алмазъ, значеніе котораго впереди... Голосокъ артистки удивляетъ, доставляетъ большое удовольствіе, но нѣтъ въ немъ сильной музыки, оставляющей глубокое впечатлѣніе.
* * * *
Новая драма Вл. И. Немировича-Данченко—«Лихая сила», поставленная на сценѣ Коршевскаго театра, обнаруживаетъ въ авторѣ серьезные задатки будущаго талантливаго драматурга. Главные недостатки настоящей пьесы—-неровность, растянутость и невѣроятно длинные монологи героя, утомляющіе и артиста, и слушателей... Самое лучшее дѣйствіе—первое, затѣмъ достоинства пьесы падаютъ и заканчиваются совсѣмъ слабенькимъ пятымъ дѣйствіемъ. Можно даже предположить, что первое и послѣднее дѣйствія написаны разными авторами. Завязка драмы груба и могла происходить за кулисами, не на сценѣ... Живыхъ людей въ піесѣ много, но есть также и совсѣмъ глупые, какъ напримѣръ героиня, которая ничего не видитъ, не понимаетъ, хотя все очень ясно и понятно... Языкъ піесы весьма литературный, свидѣтельствующій о недюжинномъ писательскомъ талантѣ автора.
* *
*
Въ опереткѣ Родона пріятная новинка—сильный и пріятный голосъ въ мужскомъ персоналѣ: въ спектакляхъ началъ принимать участіе г. Любимовъ, артистъ съ серьезнымъ музыкальнымъ образованіемъ. При этой новинкѣ и отличной обстановкѣ оперетъ, г. Родонъ имѣетъ всѣ права на вниманіе публики.
****
Въ фойэ частнаго опернаго театра встрѣчаются двѣ дамы:
— Пріѣхалъ... вы тоже пришли его послушать? — Нн... да... жаль, онъ очень подурнѣлъ... его братъ гораздо интереснѣе...
Разговоръ шелъ о баритонѣ Ф. д Андраде.
Свой,
ВЪ БОЛГАРІИ.
Дверь моей «тужилки» отворилась, и ко мнѣ вошелъ мой издатель, возбужденный, радостный такой,—и тычетъ мнѣ въ руку пукъ «радужныхъ»...
Что такое?!. Не помню себя, глаза таращу!...
— Отправляйтесь, говоритъ, голубчикъ, сію минуту въ Болгарію, въ качествѣ спеціальнаго корреспондента. Полтинникъ строка, подъемныя, прогонныя, и тысячу рублей на чай братушкамъ. Понимаете-ли — всѣ сообщенія съ этой страной прерваны со дня отъѣзда Каульбарса и нашихъ агентовъ; слухи получаются самые ложные: вы будете сообщать намъ правду, а мы станемъ дѣлиться ею съ цѣлой Европой—понимаете, какая великая задача предстоитъ вамъ!...
...Чудное видѣнье продолжается. Вотъ я уже въ странѣ розъ.
Корреспондентское сердце мое ликуетъ. Какъ вдругъ...
— Ага! новичекъ! Инавгурацію надъ нимъ произвести! — раздался вокругъ меня неистовый тамъ и крикъ. Какія-то ужасныя лица, съ палками въ рукахъ, окружили меня. Палки прикасаются къ моей головѣ... Я кричу благимъ матомъ:
— Я не позволю бить себя палками! я протестую! я—корреспондентъ... Международное нраво... я — къ консулу жаловаться... Караулъ!... О, радость!... Меня спасаютъ!...
— Не бить его! онъ—русска! я защищаю русска подданна!—раздается голосъ. Мучители разбѣгаются—я въ рыхлыхъ объятіяхъ дюжаго рыжаго нѣмца.
— Кто вы, мой спаситель?—спрашиваю я слабымъ голосомъ.
— Я—нѣмецка агентъ... я защищаю русска... — Ради Бога, голубчикъ!... Я писать корреспонденціи буду...
— О, писать, писать... да! Пожальста!... много писать... Прошу!... И онъ бережно, нѣжно беретъ меня подъ руку и ведетъ къ себѣ въ домъ, въ свой консульскій кабинетъ; сажаетъ за столъ, даетъ перо, бумагу... Боже мой, какая деликатная тонкая предупредительность! Отецъ, сущій отецъ для русскихъ на болгарской чужбинѣ! — думаю себѣ.
— Но... что же писать? Я еще ничего не видалъ. Сперва на палки наткнулся, потомъ, съ вами нѣжныя объятія. Мнѣ на страну нужно взглянуть, узнать что и какъ, говорю.
— О, затѣмъ? прерываетъ меня ной спаситель—не нужна! Пишите вотъ что въ своя корреспонденція: «Балканска полуостровъ жаждетъ нѣмецка культура. Великія ужасныя блага ожидаютъ несчастную Болгарія—если она усвоитъ себѣ готическій стиль письма и станетъ побольше пива пить»... Пишите!...
— Но... извините... Я не могу... Это невозможно...
— Ви не можетъ?... Ну, ничего, я буду самъ писать, а ви только подписалься... И услужливый нѣмецъ сѣлъ на мое мѣсто и принялся писать... — Подпишитесь!—проговорилъ онъ, окончивъ. — Что вы! Я не могу... Такъ нельзя. . Это...
Но онъ схватилъ мою руку и насильно вывелъ на бумагѣ мою фамилію.
— Это насиліе! закричалъ я. Я не могу подъ этимъ росписаться!...
Но онъ уже схватилъ мою «корреспонденцію», вложилъ ее въ конвертъ и со всевозможными поклонами вышелъ изъ кабинета.
— Я самъ относиль вашъ корреспонденцій на пошта—ви не безпокойтесь... Я радъ служить... Я защищаю русска... деликатна... Я относиль...— слышался за дверью его голосъ ..
...Это—разбой!... цивилизованный разбой!... гнетъ!.., Я бѣгу жаловаться Стамбулову...
Вхожу—блѣдный, возмущенный... Сидитъ Стамбуловъ на высокомъ креслѣ—а вокругъ него—многочисленная свита...
— На колѣни, на колѣни!!—шепчутъ мнѣ. Я недоумѣваю. Кто-то толкаетъ меня въ спину, пригибаетъ къ полу...
— Г. министръ... Я пришелъ жаловаться, я... «Г. министръ» молча протягиваетъ мнѣ руку, ладонью внизъ. Я не понимаю.
— Руку цѣлуй, цѣлуй руку!—снова шопотъ вокругъ...
Тутъ я лишился чувствъ и—проснулся, обливаясь холоднымъ потомъ. У постели стоитъ моя кухарха, Катерина.
— Чтой-то ты, батюшка, ай скверное что приснилось? Слышу—стонетъ, кричитъ...
Озираюсь... Такъ я не въ Болгаріи... Такъ это былъ лишь сонъ, скверный сонъ?... Благодарю Тебя, Боже!... Я вздохнулъ полною грудью.
Н. X.
* * * * * *
СТРАННОЕ ОБЪЯСНЕНІЕ.
За газетой:
Сынъ (читаетъ). Депутаты отъ Болгарскаго собранія отправляются къ европейскимъ дворамъ... Maman, что такое депутаты?
Мать. Депутаты? Какъ ты не понимаешь: это люди, которые все путаютъ.
Вольдемаръ.
СРЕДИ ГАЗЕТЪ.
Ноты, рѣчи, рѣчи, ноты, Договоры, конкордаты, Отъ собраній депутаты, Дипломатовъ извороты, Министерскіе бюджеты, Вотировка новой смѣты,
Букарештъ, Берлинъ, Бургасъ... Я не въ силахъ больше: пасъ!
Юлій Веронъ.
Хотя за дѣвицею природою уже со временъ Клеопатры установилось мнѣніе, что она, природа, крайне капризна, однако на этотъ разъ она себя выдерживаетъ. Покрывающій улицы, фонари, крыши и картузы городовыхъ снѣгъ не исчезаетъ скоропостижно, какъ мимолетное видѣніе или общественныя денежки. Бѣлый саванъ выказываетъ постоянство и не превращается въ грязныя лужи. Извощики, ребятишки и экономныя нѣмки этимъ обстоятельствомъ вельми довольны. Послѣднія преимущественно потому, что онѣ, не дѣлая никакихъ затратъ, могутъ просто набрать тарелку снѣга и оный подать къ обѣду вмѣсто «мороженаго». Съ экономической точки зрѣнія это выгодно.
И такъ, зима! Пускай «крестьянинъ торжествуетъ» и, надѣвъ тулупъ, идетъ въ кабакъ!
Намозолившій вамъ уши и намелькавшійся въ глазахъ «электрическій вопросъ» близится къ разрѣшенію. Споровъ, толковъ, пререканій изъ-за этого электричества было ужасно много. Въ думѣ происходило вавилонское столпотвореніе, гласные метались, вопили и чертыхались.
Дѣло въ томъ, что электрическіе нѣмцы Сименсъ и Гальске неожиданно потребовали «монополіи». Гласные туда-сюда. Что такое монополія, какой она націи, дама она иль дѣвица и чѣмъ занимается? Объяснили, что это нѣчто такое вродѣ мертвой петли. Крякнули и рѣшили «не допущать». Только произнесли это слово, какъ на Невскомъ и Морской потухаютъ всѣ фонари, вродѣ очей заснувшей красавицы. Обыватели въ недоумѣніи, репортеры летятъ въ редакціи сообщать... Шумъ и гамъ, тутъ и тамъ!
Однако, на пятыя сутки электрическіе нѣмцы смирились и прислали въ Думу новое предложеніе, въ заголовкѣ котораго было написано: Na, hoi, der Teufel das Monopol, wenn’s sohon nichi anders geht!.
Полагаю, не будетъ неумѣстнымъ закончить скромнымъ торжествомъ. Когда вы, милѣйшій москвичъ, соблаговолите прочитать эти строчки, въ Питерѣ, въ небольшомъ кружкѣ литераторовъ и журналистовъ будетъ праздноваться двадцатипяти-лѣтній юбилей гладіатора поэзіи А. Ф. Иванова-Классика. Въ продолженіе четверти вѣка онъ неустрашимо боролся за правду, красоту а идеалы на аренахъ всѣхъ почти періодическихъ изданій, въ томъ числѣ и на будильниковской. Еслибы онъ жилъ въ древнемъ Римѣ, то, быть можетъ, удостоился бы рукоплесканій толпы и воспріятія въ Капитоліи лавроваго вѣнка, теперь-же ему приходится довольствоваться душевнымъ, товарищескимъ пожатіемъ руки и лавровымъ листомъ въ соусѣ юбилейнаго обѣда.
Т—ка.