Условія подписки съ 4 безплатн. приложеніями: безъ доставки, на годъ 7 р., на 1/2 года 4 р., съ дост. 8 р. а 4 р. 50 к.. съ перес. —9 р. и 5 р. Для получеченія Преміи „Недоросль съ 7 картинами прилагается еще 1 р. Цѣна отдѣльному № у разнощиковъ 20 к.
Адресъ редакціи и конторы: Тверская, д. Гинцбурга (бывш. Малкіеля).
БУДИЛЬНИКЪ
Редакція открыта по понедѣльникамъ и четвергамъ съ 3 до 5 часовъ. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Каждая статья должна быть съ подписью и адресомъ автора. Возвращеніе статей необязательно.
Перемѣна городскаго адреса—30 к., городскаго на иногор. до 1 іюля 1 р. 20 к., послѣ 1 іюля —70 к. Объявленія по 25 к. за строку; болѣе одного раза—уступка по соглашенію.
ГОДЪ XXII.
1886 г., 27 апрѣля — № 16.
ТОМЪ XLIII.
Въ виду скораго выхода въ свѣтъ преміи „Будильника
„НЕДОРОСЛЬ ,
редакція журнала напоминаетъ гг. подписчикамъ, что премію получатъ только тѣ изъ нихъ, которые внесли всю подписную сумму, назначенную за журналъ СЪ ПРЕМІЕЙ. Подписавшимся въ разсрочку ,,Недоросль“ будетъ разосланъ тотчасъ по полученіи отъ нихъ полной уплаты.
ОТЪ РЕДАКЦІИ
Иллюстрированный «Ревизоръ» Н. В. Гоголя, изданный редакціею «Будильника», пріобрѣтенъ книжнымъ магазиномъ А. А. Карцева (Москва, Мясницкая, Фуркасовскій пер., д. Обидиной), куда и просятъ обращаться съ требованіями на эту книгу. Подписчики на «Будильникъ» 1886 г., по прежнему, до конца года, могутъ обращаться со своими требованіями въ контору редакціи, которая будетъ отпускать имъ, въ силу объявленной ранѣе льготы, экземпляръ но 3 руб.
* *
Мгла смѣнила яркій день,
Жизни факелы погасли, Процвѣтаетъ дребедень,
Словно сыръ катаясь въ
маслѣ.
Вмѣсто пышныхъ громкихъ
словъ,
Ореола идеаловъ,
Виденъ рой кротовъ и совъ, Слышенъ всюду вой шака
ловъ!..
ругавшись надъ зеркаломъ, не прочь были даже разбить его. Но правда Сатиры взяла наконецъ верхъ и, когда личныя людскія страсти поулеглись, люди перестали пенять на зеркало... Пятьдесятъ дѣтъ тому назадъ «Ревизоръ» былъ встрѣченъ злобнымъ свистомъ, а теперь его авторъ чествуется, какъ геніальный сатирикъ, и Гоголю готовится памятникъ.
Апоѳеозъ Гоголя въ Маломъ театрѣ вышелъ красиво, а въ театрѣ Корта юбилей «Ревизора» имѣлъ въ виду и добрыя практическія цѣли: половина сбора отдана на памятникъ Гоголя, а другая—бѣдному обществу нуждающихся сценическихъ дѣятелей. Фотографъ Пановъ издалъ красивую, интересную фотогравюру двухъ афишекъ «Ревизора»—въ 1836 г., 25 мая, и въ 1886 г., 21 апрѣля. Это цѣлая поэма театральныхъ воспоминаній.
Подписчики «Будильника» еще въ прошломъ году получили вѣчное воспоминаніе о Гоголѣ, въ видѣ «Ревизора», съ портретами его исполните.’ей на Малой сценѣ, лучшей изъ русскихъ драматическихъ сценъ.
Частенько обыватель, попавши въ какую нибудь передрягу, заявляетъ, что его положеніе «хуже губернаторскаго»... Отнынѣ можно будетъ бросить эту устарѣвшую и не совсѣмъ понятную поговорку, а вмѣсто того, въ трудныя минуты жизни, восклицать: «Ну, положеніе! хуже греческаго!»..
И въ самомъ дѣлѣ, можно ли себѣ представить что-нибудь хуже новѣйшей греческой исторіи. Съ одной стороны энтузіазмъ, а съ другой — капиталовъ ие хватаетъ. Съ одной стороны — проникновеніе воинственнымъ духомъ Ѳемистокловъ и Лизандровъ, а съ другой—бѣльма на глазу, въ видѣ броненосныхъ европейскихъ гостей, а съ третьей—турецкія ружья и дипломатическій ультиматумъ... Есть отчего не только въ отчаянье прійдти, но даже заложить Акрополисъ и Палладу-Аѳину ростовщикамъ, чтобы поддержать капиталами и кредитъ, и роскошь вооруженія...
Судьба грековъ мудреная. Можетъ быть и завтра все кончится благополучно, а можетъ быть и еще
НЕУТОМИМАЯ МЕЛЬНИЦА.
(Нѣчто въ родѣ легенды.)
Далеко за деревней, въ чистомъ полѣ стояла мельница.— И день и ночь неутомимо махала она, какъ гигантская птица, своими полусквозными крыльями,— и день и ночь пѣла она свою однообразную пѣсню:
Тарата-та, тараха-ха, шараха ха...
* * *
Пробовали и пернатыя состязаться съ нею въ быстротѣ, но легко и насмѣшливо побѣждала ихъ мельница, при мощной поддержкѣ своего союзника-вѣтра. Тяжело и неуклюже махали крыльями серьезныя вороны, поспѣшно взвивался къ небу жаворонокъ, пряли воздухъ легкими крылышками дрозды и стрѣлою носились ласточки, купаясь въ синевѣ небеснаго океана, — напрасно! Мельница все быстрѣе и быстрѣе махала своими четырьмя чудовищными лапами, и, словно дразня, пѣла: Тараха, шараха, шараха!
* * *
На мельницѣ жилъ сѣдой скряга, — дѣдъ
мельникъ. Ночью, когда любопытный мѣсяцъ, скользя лучами, игралъ бѣлыми пятнами по вертящимся крыльямъ мельницы и коростель звенѣлъ въ воздухѣ, доставалъ старикъ изъ подполья свою завѣтную кубышку, высыпалъ трясущимися жадными руками свѣтлые рублевики,— и принимался считать ихъ, сверкая
глазами, какъ филинъ.—Разъ, два, три... шептали его старческія, сухія, безулыбочныя губы,—разъ, два, три... словно эхо, чистымъ звономъ откликались Петровскія и Екатерининскія монеты,—а крылья мельницы крутились въ ночномъ воздухѣ и ревниво заглушали и алчный шепотъ, и серебристый звонъ своимъ обычнымъ
Тараха-ха, шараха-ха, шараха-ха...
* * *
И вотъ, въ глухую полночь, когда сердитый вѣтеръ гнулъ трепетавшія деревья и гналъ по темному небу Фантастически-клубящіяся облака,—на мельницѣ совершилось нехорошее дѣло... Слышались подавленные крики, удары,— блестѣлъ ножъ... Тихіе стоны смѣнились удушливымъ хрипомъ, хрипъ — гробовымъ молчаніемъ. Корысть убила скупость. На утро нашли мужики своего бѣлаго дѣда въ лужѣ крови... Завѣтная кубышка исчезла.—Кто совершилъ это темное дѣло изъ-за свѣтлыхъ кружковъ,— одному Богу было извѣ
стно ,—никто ничего не могъ сказать, только одна мельница продолжала безпорядочно махать лапами, болтая свое:
Шараха-ха, тараха-ха, шараха-ха!
***
Бабы сбѣжались— и пошелъ дымъ коромысломъ! Принялся работать бабій умъ да бабья догадка: и кто, и какъ, и за что, и когда, и чѣмъ, и зачѣмъ;—затрещали бабьи язычки, веретеномъ заходили въ неумолчныхъ ртахъ, заметались изъ стороны въ сторону, забили дробь о зубы бѣлые... только гулъ пошелъ! И сверчокъ длинноногій конфузливо замолкъ въ густой травушкѣ, и жаворонокъ, кувыркаясь въ воздухѣ, на лучахъ яснаго солнышка—пріутихъ съ своею звенящей пѣсенкой. Только крылья мельничныя завертѣлись скорѣе—и перекричали звонкіе бабьи голоса своимъ однообразнымъ
Тараха-ха, тараха-ха, шараха-ха!
* * *
Нахлынули и власти. Прискакалъ урядникъ, налетѣлъ становой, и уѣздный докторъ приплёлся на обывательскихъ... Зачесались мужицкіе затылки, словно жернова заворочались свидѣтельскіе языки; не сказать бы чего лишняго—затаскаютъ! Пошли скрипѣть перья, рождая всевозможные акты, опросы, осмотры
О ТОМЪ JO СЕМЪ.
Москва полна еще отголосками торжественныхъ дней, посвященныхъ памяти Гоголя и чествованію его «Ревизора».
Съ «Ревизоромъ» случилась обычная житейская исторія. Людямъ ужасно не хотѣлось признать въ зеркалѣ свою кривую физіономію и они, вдоволь на
Адресъ редакціи и конторы: Тверская, д. Гинцбурга (бывш. Малкіеля).
БУДИЛЬНИКЪ
Редакція открыта по понедѣльникамъ и четвергамъ съ 3 до 5 часовъ. Статьи безъ обозначенія условій считаются безплатными. Каждая статья должна быть съ подписью и адресомъ автора. Возвращеніе статей необязательно.
Перемѣна городскаго адреса—30 к., городскаго на иногор. до 1 іюля 1 р. 20 к., послѣ 1 іюля —70 к. Объявленія по 25 к. за строку; болѣе одного раза—уступка по соглашенію.
ГОДЪ XXII.
1886 г., 27 апрѣля — № 16.
ТОМЪ XLIII.
Въ виду скораго выхода въ свѣтъ преміи „Будильника
„НЕДОРОСЛЬ ,
редакція журнала напоминаетъ гг. подписчикамъ, что премію получатъ только тѣ изъ нихъ, которые внесли всю подписную сумму, назначенную за журналъ СЪ ПРЕМІЕЙ. Подписавшимся въ разсрочку ,,Недоросль“ будетъ разосланъ тотчасъ по полученіи отъ нихъ полной уплаты.
ОТЪ РЕДАКЦІИ
Иллюстрированный «Ревизоръ» Н. В. Гоголя, изданный редакціею «Будильника», пріобрѣтенъ книжнымъ магазиномъ А. А. Карцева (Москва, Мясницкая, Фуркасовскій пер., д. Обидиной), куда и просятъ обращаться съ требованіями на эту книгу. Подписчики на «Будильникъ» 1886 г., по прежнему, до конца года, могутъ обращаться со своими требованіями въ контору редакціи, которая будетъ отпускать имъ, въ силу объявленной ранѣе льготы, экземпляръ но 3 руб.
* *
Мгла смѣнила яркій день,
Жизни факелы погасли, Процвѣтаетъ дребедень,
Словно сыръ катаясь въ
маслѣ.
Вмѣсто пышныхъ громкихъ
словъ,
Ореола идеаловъ,
Виденъ рой кротовъ и совъ, Слышенъ всюду вой шака
ловъ!..
ругавшись надъ зеркаломъ, не прочь были даже разбить его. Но правда Сатиры взяла наконецъ верхъ и, когда личныя людскія страсти поулеглись, люди перестали пенять на зеркало... Пятьдесятъ дѣтъ тому назадъ «Ревизоръ» былъ встрѣченъ злобнымъ свистомъ, а теперь его авторъ чествуется, какъ геніальный сатирикъ, и Гоголю готовится памятникъ.
Апоѳеозъ Гоголя въ Маломъ театрѣ вышелъ красиво, а въ театрѣ Корта юбилей «Ревизора» имѣлъ въ виду и добрыя практическія цѣли: половина сбора отдана на памятникъ Гоголя, а другая—бѣдному обществу нуждающихся сценическихъ дѣятелей. Фотографъ Пановъ издалъ красивую, интересную фотогравюру двухъ афишекъ «Ревизора»—въ 1836 г., 25 мая, и въ 1886 г., 21 апрѣля. Это цѣлая поэма театральныхъ воспоминаній.
Подписчики «Будильника» еще въ прошломъ году получили вѣчное воспоминаніе о Гоголѣ, въ видѣ «Ревизора», съ портретами его исполните.’ей на Малой сценѣ, лучшей изъ русскихъ драматическихъ сценъ.
Частенько обыватель, попавши въ какую нибудь передрягу, заявляетъ, что его положеніе «хуже губернаторскаго»... Отнынѣ можно будетъ бросить эту устарѣвшую и не совсѣмъ понятную поговорку, а вмѣсто того, въ трудныя минуты жизни, восклицать: «Ну, положеніе! хуже греческаго!»..
И въ самомъ дѣлѣ, можно ли себѣ представить что-нибудь хуже новѣйшей греческой исторіи. Съ одной стороны энтузіазмъ, а съ другой — капиталовъ ие хватаетъ. Съ одной стороны — проникновеніе воинственнымъ духомъ Ѳемистокловъ и Лизандровъ, а съ другой—бѣльма на глазу, въ видѣ броненосныхъ европейскихъ гостей, а съ третьей—турецкія ружья и дипломатическій ультиматумъ... Есть отчего не только въ отчаянье прійдти, но даже заложить Акрополисъ и Палладу-Аѳину ростовщикамъ, чтобы поддержать капиталами и кредитъ, и роскошь вооруженія...
Судьба грековъ мудреная. Можетъ быть и завтра все кончится благополучно, а можетъ быть и еще
НЕУТОМИМАЯ МЕЛЬНИЦА.
(Нѣчто въ родѣ легенды.)
Далеко за деревней, въ чистомъ полѣ стояла мельница.— И день и ночь неутомимо махала она, какъ гигантская птица, своими полусквозными крыльями,— и день и ночь пѣла она свою однообразную пѣсню:
Тарата-та, тараха-ха, шараха ха...
* * *
Пробовали и пернатыя состязаться съ нею въ быстротѣ, но легко и насмѣшливо побѣждала ихъ мельница, при мощной поддержкѣ своего союзника-вѣтра. Тяжело и неуклюже махали крыльями серьезныя вороны, поспѣшно взвивался къ небу жаворонокъ, пряли воздухъ легкими крылышками дрозды и стрѣлою носились ласточки, купаясь въ синевѣ небеснаго океана, — напрасно! Мельница все быстрѣе и быстрѣе махала своими четырьмя чудовищными лапами, и, словно дразня, пѣла: Тараха, шараха, шараха!
* * *
На мельницѣ жилъ сѣдой скряга, — дѣдъ
мельникъ. Ночью, когда любопытный мѣсяцъ, скользя лучами, игралъ бѣлыми пятнами по вертящимся крыльямъ мельницы и коростель звенѣлъ въ воздухѣ, доставалъ старикъ изъ подполья свою завѣтную кубышку, высыпалъ трясущимися жадными руками свѣтлые рублевики,— и принимался считать ихъ, сверкая
глазами, какъ филинъ.—Разъ, два, три... шептали его старческія, сухія, безулыбочныя губы,—разъ, два, три... словно эхо, чистымъ звономъ откликались Петровскія и Екатерининскія монеты,—а крылья мельницы крутились въ ночномъ воздухѣ и ревниво заглушали и алчный шепотъ, и серебристый звонъ своимъ обычнымъ
Тараха-ха, шараха-ха, шараха-ха...
* * *
И вотъ, въ глухую полночь, когда сердитый вѣтеръ гнулъ трепетавшія деревья и гналъ по темному небу Фантастически-клубящіяся облака,—на мельницѣ совершилось нехорошее дѣло... Слышались подавленные крики, удары,— блестѣлъ ножъ... Тихіе стоны смѣнились удушливымъ хрипомъ, хрипъ — гробовымъ молчаніемъ. Корысть убила скупость. На утро нашли мужики своего бѣлаго дѣда въ лужѣ крови... Завѣтная кубышка исчезла.—Кто совершилъ это темное дѣло изъ-за свѣтлыхъ кружковъ,— одному Богу было извѣ
стно ,—никто ничего не могъ сказать, только одна мельница продолжала безпорядочно махать лапами, болтая свое:
Шараха-ха, тараха-ха, шараха-ха!
***
Бабы сбѣжались— и пошелъ дымъ коромысломъ! Принялся работать бабій умъ да бабья догадка: и кто, и какъ, и за что, и когда, и чѣмъ, и зачѣмъ;—затрещали бабьи язычки, веретеномъ заходили въ неумолчныхъ ртахъ, заметались изъ стороны въ сторону, забили дробь о зубы бѣлые... только гулъ пошелъ! И сверчокъ длинноногій конфузливо замолкъ въ густой травушкѣ, и жаворонокъ, кувыркаясь въ воздухѣ, на лучахъ яснаго солнышка—пріутихъ съ своею звенящей пѣсенкой. Только крылья мельничныя завертѣлись скорѣе—и перекричали звонкіе бабьи голоса своимъ однообразнымъ
Тараха-ха, тараха-ха, шараха-ха!
* * *
Нахлынули и власти. Прискакалъ урядникъ, налетѣлъ становой, и уѣздный докторъ приплёлся на обывательскихъ... Зачесались мужицкіе затылки, словно жернова заворочались свидѣтельскіе языки; не сказать бы чего лишняго—затаскаютъ! Пошли скрипѣть перья, рождая всевозможные акты, опросы, осмотры
О ТОМЪ JO СЕМЪ.
Москва полна еще отголосками торжественныхъ дней, посвященныхъ памяти Гоголя и чествованію его «Ревизора».
Съ «Ревизоромъ» случилась обычная житейская исторія. Людямъ ужасно не хотѣлось признать въ зеркалѣ свою кривую физіономію и они, вдоволь на