— № 263, какъ-то особенно внятно читаетъ чиновникъ. — Лобъ! раздается среди публики.
— Господа, такъ... нельзя, говоритъ, подымаясь, городской голова. Жандармы наморщиваютъ физіономіи и бросаютъ строгіе взгляды.
— Очинно мнѣ желалось бы въ одну роту съ сіятельнымъ: подлобынюсь и сичасъ амуницію чистить; глядь — синюхю въ мѣсяцъ и восполучу. — Его въ гвардію, ишь онъ какой. — À меня, ты думаешь, куды?
— Куды? Въ кашевары при гарнизонномъ батальонѣ.
— Ну, братъ, врешь! Не такой я человѣкъ, чтобы при такой должности состоять... — Ври!
— Вотъ те и ври! Часословъ наизусть весь знаю, Псалтырь прочитаю — не запнусь; а по граждански — такъ даже заслушаешьси. Опять же насчетъ именительнаго, аль родительнаго падежа — собаку съѣлъ. — А насчетъ коровьяго?
— Дуро-о-олобина. Въ фурштатахъ тебѣ и служить.
— Вы, маинька, не убивайтесь. При моей физіогноміи и ростѣ, безпримѣнно въ калигварды; сичасъ тебѣ шлемъ съ орломъ и невѣста во сто тысячъ, уговариваетъ норобранецъ, навеселѣ, мать.
— Эхъ, Митроша, кабы ты да не зашибался, знамо — въ люди бы вышелъ, а при твоей слабости, окромя палокъ, и ждать нечего.
— Вишу я, маменька, что въ воинственномъ дѣлѣ, вы какъ есть ни шиша не смыслите. Палки давно жить приказали. Таперича если что, не въ зачетъ на каравулъ, а чтобы драть — ни Боже мой: сичасъ въ военный окружный судъ и лишеніе чиновъ.
— Кабы такъ-то. А то какъ начнутъ тебя какъ Сидорову козу... Вишь какіе всѣ солдатики испитые.
— Это отъ еройскаго духа худоба и отъ славы мечтанія. Намеднись, какъ
это я вздумалъ, что меня въ калигварды, такъ со мной даже трясеніе произошло. Што я теперь? — мѣщанинишка! А тогда калигвардъ при палашѣ и шлемѣ съ орломъ, но груди латы пущены, на ногахъ лосины и сапоги со шпорами; идешь — звонъ производишь, собаки лаютъ и дѣвицы любуются.
Часы бьютъ двѣнадцать. Къ городскому головѣ подходитъ какой-то думскій чинъ и что-то докладываетъ ему на ухо.
— Не отдохнуть-ли? обращается тотъ къ сотоварищамъ. — Чтожь, можно. Слѣдуетъ... Поработали! говорятъ тѣ. Всѣ подымаются
— Вань, пойдемъ и мы съ тобой, чебурахнемъ напослѣдяхъ, говоритъ пьяненькій призывной, таща пріятеля къ выходу.
Ѳ. Попудогло.
РУЧЕЙ.
(Изъ лѣтнихъ грёзъ. )
Лѣтнія сумерки пали
Прозрачною, дымчатой мглой; Ярко алмазныя звѣзды
Зажглись въ небесахъ надо мной; Вѣтеръ усталыя крылья
Смѣшилъ подъ черемухой сонной; Звѣзднымъ таинственнымъ блескомъ
Сквозь вѣтви деревъ осребренный, Въ травкѣ, у ногъ моихъ, вился
Хрустальный и звонкій ручей, — Много журчалъ и шепталъ онъ
Струей гармоничной своей: Будто вкругъ шара земнаго
Бѣжитъ онъ и вьется змѣею, То вырываясь на волю,
То прячась въ тьмѣ, подъ землею, — Будто десятки столѣтій
Онъ вьется по лону земли: Видѣлъ, какъ царства вставали
И въ прахѣ забвенья легли; Какъ воиновъ славныя рати —
Подъ звонъ и щитовъ, и мечей — Струи его обагряли
Горячею кровью своей. Много и много журчалъ онъ
Хрустальной и звонкой струею:
Сны незабвеннаго дѣтства
Онъ вновь воскресилъ предо мною. Тономъ таинственной саги
Въ тиши говорилъ онъ о томъ, Какъ въ отдаленіи гдѣ-то,
Въ горахъ, въ подземельи глухомъ, Сказочныхъ духовъ чертоги
Волшебно и ярко сіяютъ: Вѣнчики лилій алмазныхъ
Тамъ радостный свѣтъ разсыпаютъ. — Розы изъ яркихъ рубиновъ
Трепещутъ, сверкая въ ночи, — Между цвѣтовъ изумрудныхъ,
Вокругъ разливаетъ лучи
Блескъ незабудокъ сапфирныхъ, —
Колонны сверкаютъ въ кристалахъ, — Пламя волшебное блещетъ
Тамъ въ яшмовыхъ, дивныхъ фіалахъ. — Чудные звуки блуждаютъ
Таинственныхъ струнъ золотыхъ, — Пѣнія сладкія трели:
То духи сокровищъ земныхъ Вьются и носятся хоромъ.
Но дальше, звенящей струею, На свѣтъ изъ земли выраваясь,
Лепечетъ ручей подъ горою. Тамъ, подъ навѣсомъ дремучей
И дѣвственной чащи лѣсной, Въ лунномъ сіяньи играетъ
Русалокъ плѣнительный рой; Жемчугъ въ волнистыя косы
Вплетаютъ подводныя феи, — Въ вѣнчикахъ яркихъ раскошныхъ
Блестятъ водяныя лилеи, — Лѣшій хохочетъ и свищетъ,
И сильфы порхаютъ кругомъ, — Сказочно все и волшебно
Въ таинственомъ царствѣ лѣсномъ! Дальше — ручей говорилъ мнѣ —
Надъ тихой, цвѣтущей долиной Пышный дворецъ горделиво
Вознесся зубчатой вершиной: Окна сверкаютъ огнями,
Торжественной музыки громъ, — Трубы, литавры и флейты
Играютъ въ безмолвьи ночномъ. Свадьбу красавицы-дочки
Владѣтельный герцогъ справляетъ; Танцы, веселые звуки, —
Все радостью ярко сіяетъ. Тамъ и сама молодая...
Волшебно прекрасна она: То покраснѣетъ какъ роза,
То будто какъ мраморъ блѣдна... Въ чорныхъ и жгучихъ очахъ же
Сквозь слезы сверкаетъ порою Дикое пламя угрюмо;
Подъ бѣлой кисейной фатою Грудь ея — пламенной муки
И скорби безмолвной полна: Замужъ, по волѣ отцовской,
Покорно выходитъ она, — Сердце же рвется невольно
Къ древесной, нависнувшей чащѣ, Гдѣ не забыть ей лобзаній
Блаженства небеснаго слаще, — Тайныхъ запрѣтныхъ лобзаній,
Гдѣ бродитъ во мракѣ ночномъ Тѣнь одинокая чья-то
Съ отточеннымъ, грознымъ ножомъ... Дальше ручей за собою
Увлекъ меня въ лоно столицы, — Гдѣ въ его мутныя волны
Глядятся дворцы и темницы, — Гдѣ въ его струяхъ нечистыхъ
Трепещутъ огни фонарей, — Гдѣ въ его воды струятся
Горячія слезы людей... Дальше подъ ризою звѣздной
Небеснаго, синяго свода Снова онъ — чистый, прозрачный —
Струился, и тихо природа Въ часъ полуночный дремала...
Тамъ видѣлись избы села, Мельница, нивы, пригорки...
Тамъ, будто какъ ангелъ мила,
— Господа, такъ... нельзя, говоритъ, подымаясь, городской голова. Жандармы наморщиваютъ физіономіи и бросаютъ строгіе взгляды.
— Очинно мнѣ желалось бы въ одну роту съ сіятельнымъ: подлобынюсь и сичасъ амуницію чистить; глядь — синюхю въ мѣсяцъ и восполучу. — Его въ гвардію, ишь онъ какой. — À меня, ты думаешь, куды?
— Куды? Въ кашевары при гарнизонномъ батальонѣ.
— Ну, братъ, врешь! Не такой я человѣкъ, чтобы при такой должности состоять... — Ври!
— Вотъ те и ври! Часословъ наизусть весь знаю, Псалтырь прочитаю — не запнусь; а по граждански — такъ даже заслушаешьси. Опять же насчетъ именительнаго, аль родительнаго падежа — собаку съѣлъ. — А насчетъ коровьяго?
— Дуро-о-олобина. Въ фурштатахъ тебѣ и служить.
— Вы, маинька, не убивайтесь. При моей физіогноміи и ростѣ, безпримѣнно въ калигварды; сичасъ тебѣ шлемъ съ орломъ и невѣста во сто тысячъ, уговариваетъ норобранецъ, навеселѣ, мать.
— Эхъ, Митроша, кабы ты да не зашибался, знамо — въ люди бы вышелъ, а при твоей слабости, окромя палокъ, и ждать нечего.
— Вишу я, маменька, что въ воинственномъ дѣлѣ, вы какъ есть ни шиша не смыслите. Палки давно жить приказали. Таперича если что, не въ зачетъ на каравулъ, а чтобы драть — ни Боже мой: сичасъ въ военный окружный судъ и лишеніе чиновъ.
— Кабы такъ-то. А то какъ начнутъ тебя какъ Сидорову козу... Вишь какіе всѣ солдатики испитые.
— Это отъ еройскаго духа худоба и отъ славы мечтанія. Намеднись, какъ
это я вздумалъ, что меня въ калигварды, такъ со мной даже трясеніе произошло. Што я теперь? — мѣщанинишка! А тогда калигвардъ при палашѣ и шлемѣ съ орломъ, но груди латы пущены, на ногахъ лосины и сапоги со шпорами; идешь — звонъ производишь, собаки лаютъ и дѣвицы любуются.
Часы бьютъ двѣнадцать. Къ городскому головѣ подходитъ какой-то думскій чинъ и что-то докладываетъ ему на ухо.
— Не отдохнуть-ли? обращается тотъ къ сотоварищамъ. — Чтожь, можно. Слѣдуетъ... Поработали! говорятъ тѣ. Всѣ подымаются
— Вань, пойдемъ и мы съ тобой, чебурахнемъ напослѣдяхъ, говоритъ пьяненькій призывной, таща пріятеля къ выходу.
Ѳ. Попудогло.
РУЧЕЙ.
(Изъ лѣтнихъ грёзъ. )
Лѣтнія сумерки пали
Прозрачною, дымчатой мглой; Ярко алмазныя звѣзды
Зажглись въ небесахъ надо мной; Вѣтеръ усталыя крылья
Смѣшилъ подъ черемухой сонной; Звѣзднымъ таинственнымъ блескомъ
Сквозь вѣтви деревъ осребренный, Въ травкѣ, у ногъ моихъ, вился
Хрустальный и звонкій ручей, — Много журчалъ и шепталъ онъ
Струей гармоничной своей: Будто вкругъ шара земнаго
Бѣжитъ онъ и вьется змѣею, То вырываясь на волю,
То прячась въ тьмѣ, подъ землею, — Будто десятки столѣтій
Онъ вьется по лону земли: Видѣлъ, какъ царства вставали
И въ прахѣ забвенья легли; Какъ воиновъ славныя рати —
Подъ звонъ и щитовъ, и мечей — Струи его обагряли
Горячею кровью своей. Много и много журчалъ онъ
Хрустальной и звонкой струею:
Сны незабвеннаго дѣтства
Онъ вновь воскресилъ предо мною. Тономъ таинственной саги
Въ тиши говорилъ онъ о томъ, Какъ въ отдаленіи гдѣ-то,
Въ горахъ, въ подземельи глухомъ, Сказочныхъ духовъ чертоги
Волшебно и ярко сіяютъ: Вѣнчики лилій алмазныхъ
Тамъ радостный свѣтъ разсыпаютъ. — Розы изъ яркихъ рубиновъ
Трепещутъ, сверкая въ ночи, — Между цвѣтовъ изумрудныхъ,
Вокругъ разливаетъ лучи
Блескъ незабудокъ сапфирныхъ, —
Колонны сверкаютъ въ кристалахъ, — Пламя волшебное блещетъ
Тамъ въ яшмовыхъ, дивныхъ фіалахъ. — Чудные звуки блуждаютъ
Таинственныхъ струнъ золотыхъ, — Пѣнія сладкія трели:
То духи сокровищъ земныхъ Вьются и носятся хоромъ.
Но дальше, звенящей струею, На свѣтъ изъ земли выраваясь,
Лепечетъ ручей подъ горою. Тамъ, подъ навѣсомъ дремучей
И дѣвственной чащи лѣсной, Въ лунномъ сіяньи играетъ
Русалокъ плѣнительный рой; Жемчугъ въ волнистыя косы
Вплетаютъ подводныя феи, — Въ вѣнчикахъ яркихъ раскошныхъ
Блестятъ водяныя лилеи, — Лѣшій хохочетъ и свищетъ,
И сильфы порхаютъ кругомъ, — Сказочно все и волшебно
Въ таинственомъ царствѣ лѣсномъ! Дальше — ручей говорилъ мнѣ —
Надъ тихой, цвѣтущей долиной Пышный дворецъ горделиво
Вознесся зубчатой вершиной: Окна сверкаютъ огнями,
Торжественной музыки громъ, — Трубы, литавры и флейты
Играютъ въ безмолвьи ночномъ. Свадьбу красавицы-дочки
Владѣтельный герцогъ справляетъ; Танцы, веселые звуки, —
Все радостью ярко сіяетъ. Тамъ и сама молодая...
Волшебно прекрасна она: То покраснѣетъ какъ роза,
То будто какъ мраморъ блѣдна... Въ чорныхъ и жгучихъ очахъ же
Сквозь слезы сверкаетъ порою Дикое пламя угрюмо;
Подъ бѣлой кисейной фатою Грудь ея — пламенной муки
И скорби безмолвной полна: Замужъ, по волѣ отцовской,
Покорно выходитъ она, — Сердце же рвется невольно
Къ древесной, нависнувшей чащѣ, Гдѣ не забыть ей лобзаній
Блаженства небеснаго слаще, — Тайныхъ запрѣтныхъ лобзаній,
Гдѣ бродитъ во мракѣ ночномъ Тѣнь одинокая чья-то
Съ отточеннымъ, грознымъ ножомъ... Дальше ручей за собою
Увлекъ меня въ лоно столицы, — Гдѣ въ его мутныя волны
Глядятся дворцы и темницы, — Гдѣ въ его струяхъ нечистыхъ
Трепещутъ огни фонарей, — Гдѣ въ его воды струятся
Горячія слезы людей... Дальше подъ ризою звѣздной
Небеснаго, синяго свода Снова онъ — чистый, прозрачный —
Струился, и тихо природа Въ часъ полуночный дремала...
Тамъ видѣлись избы села, Мельница, нивы, пригорки...
Тамъ, будто какъ ангелъ мила,