Говорили о городской чертѣ: никакъ мы ее на планѣ отыскать не можемъ!
— Мнѣ кажется, котъ она гдѣ, заявляетъ одинъ. — Нѣтъ, мнѣ кажется вотъ гдѣ! — А мнѣ кажется, вотъ гдѣ!
И всѣмъ разное кажется! Казали, казали, да такъ и бросили!
Говорили о томъ, что надо частные экипажи налогомъ обложить. Обложили. Хотѣли еще, чтобы разъ въ годъ дѣлать на площадяхъ провѣрку всѣмъ лошадямъ и экипажамъ, — только на это Н. А. Н—въ справедливо замѣтили:
— Если, говоритъ, у меня пара лошадей, а экипажей три или больше, такъ чтожь, говоритъ, я на себѣ ихъ повезу, что-ли?
Порѣшили мы, чтобы ни г. Н—въ, ни другіе обыватели не были обязаны впрягаться въ оглобли и везти на площадь свои сани, пролетки и кареты. Оно, и вправду, было бы неловко.
Затѣяли мы постановить, чтобы въ рѣчкахъ нашихъ Фабриканты не промывали вредныхъ товаровъ; только ничего изъ этого, кажись, не выйдетъ. Рѣшенію нашему вышла остановка сверху. Не даромъ г. К—въ съ гг. О—мъ да Н—мъ такъ за эту вредную промывку заступились! Г. О—къ даже изъ себя вышелъ:
— Это, говоритъ, раззореніе для фабрикантовъ! Этакъ въ Москвѣ ни одной фабрики не останется и вся промышленность уничтожится!.. И опять, говоритъ, надо замѣтить, что вредныхъ товаровъ совсѣмъ почти нѣтъ!
Поди-жь ты! Съ одной стороны — нѣту вредныхъ товаровъ, значитъ и запрещать-то почти нечего, а съ другой стороны — раззореніе! Темна вода въ облацѣхъ!
Господинъ К—въ куда понятнѣе объяснялся. По его словамъ выходитъ, что фабричный краски даже полезны, потому какъ онѣ дезинфекцію дѣлаютъ, сирѣчь воздуху и водѣ прочистку дѣлаютъ, и тѣмъ здоровье наше оберегаютъ!
Я теперь ужь и боюсь: а ну, вдругъ, г. К—овъ такое предложеніе сдѣлаетъ, чтобы всѣхъ москвичей, для здоровья, въ разныя краски окрасить!.. Вѣдь это что жь такое будетъ: собаки лаять начнутъ, ежели мы въ араповъ разноцвѣтныхъ обратимся!
Московскій Фланеръ.
„Городъ упраздняетсяˮ, комедія В. Александрова и К. Случевскаго.
„Отъ искорки — пожаръˮ! Чикаго сгорѣлъ отъ папироски, заснувшаго на тюкѣ ваты, мальчика-еврея; одинъ изъ парижскихъ театровъ — отъ лампы, опрокинутой крысой, вскочившей, въ уборной, на столъ, заваленный „воздушнымиˮ костюмами балеринъ, — и т. д. Мало-ли примѣровъ!
Случалось не разъ, что пожаръ болѣе страшный — паника — охватывалъ цѣлый городъ, цѣлую страну и даже цѣлый міръ — благодаря одному неосторожному слову, одной необдуманной фразѣ, или, наоборотъ, — благодаря глупой, но ловко придуманной уткѣ, прямо разсчитанной на переполохъ... Достаточно припомнить разсказъ Фламаріона о католическомъ духовенствѣ, распустившемъ, во время оно, „слухъˮ о близкой кончинѣ міра, и чрезъ это заполучившемъ огромныя богатства изъ рукъ сластолюбивыхъ ханжей, думавшихъ пожертвованіями „на церковьˮ купить у неба прощеніе своимъ многочисленнымъ и тяжкимъ прегрѣшеніямъ.
Въ русской провинціи подобные „слухиˮ — не рѣдкость. Стоитъ какому-нибудь пьяному забулдыгѣ ударить, ночью, въ церковный колоколъ, чтобы весь городъ заговорилъ о близкомъ пожарѣ; стоитъ тому-же весельчаку забраться, ночною порой, на кладбище, и вотъ вамъ готовый разсказъ о покойномъ исправникѣ, который вышелъ изъ могилы, чуя близкій провалъ города, когда-то мирно почивавшаго подъ его начальствомъ; стоитъ, наконецъ, заходящему солнышку освѣтить багровымъ отблескомъ нависшую надъ городомъ тучу, — и вотъ вамъ боязливые толки о холерѣ, чумѣ, „моровой язвѣˮ и т. д., и т. д.
Въ комедіи гг. Александрова и Случевскаго затронутъ именно этотъ мотивъ: только провинціи и свойственно раздуваніе мухи въ слона.
Подрались двое пьянчугъ. У одного изъ нихъ, во время схватки, пропалъ кошелекъ. Слѣдствіемъ дознано, что кошелекъ этотъ найденъ въ кучѣ срубленыхъ кустовъ. Оригинальнѣе всего то, что даже неизвѣстно — чей это кошелекъ? Каждый изъ дравшихся увѣряетъ, что у нею пропалъ кошелекъ...
Судебный слѣдователь „въ контрахъˮ съ исправникомъ. Явившись на мѣсто преступленія, слѣдователь, къ вящему удовольствію своему, узнаетъ, что срубленные кусты убраны.
— Гдѣ кусты? Подавайте мнѣ кусты! Въ этихъ кустахъ ключъ къ рѣшенію дѣла... „Исторіяˮ!
Слово за слово, — слѣдователь доказываетъ исправнику, что подвѣдомственный ему городишка — такой скверный, никому не нужный городишко, что хоть упразднить его, такъ и то впору, — никто отъ этого не потеряетъ
Искра брошена. Щедринская провинція начинаетъ „писатьˮ... Городъ всполохнулся: самоварщица пригородной рощи трепещетъ за свои самовары; только что снявшая почтовую гоньбу купчиха — за свою почту; купецъ, давшій этой купчихѣ деньги „на подъёмъˮ, — за свей деньги, и т. д. Слухъ объ упраздненіи города дѣлается все настойчивѣе и настойчивѣе. Даже исправникъ, пропустившій мимо ушей роковую фразу, — и тотъ начинаетъ колебаться: ужь и впрямь не имѣютъ-ли за собою правды эти тревожные, съ ногъ сбившіе весь городъ, слухи!?...
Является губернаторскій чиновникъ: на просьбу объ упраздненіи города, его превосходительство не можетъ согласиться...
— Какъ объ упраздненіи!? Мы писали, что просимъ, наоборотъ, не упразднить городъ!?.. — Прочтите!
Прошеніе, оказывается, писанное подъ диктовку „умныхъ людейˮ города мѣстнымъ волостнымъ писаремъ, можно понять и такъ (не упразднять), и этакъ (упразднить); его превосходительство понялъ этакъ...
Картина!
Въ бѣглой рецензіи, нельзя, конечно, подчеркнуть всѣ тѣ мелочныя детали, которыми богата картина, набросанная гг. Александровымъ и Случевскимъ. Постепенное разростаніе искорки въ пожаръ передано удивительно талантливо и умѣло. Дѣйствія — бездна.
На московской сценѣ, комедія гг. Александрова и Случевскаго бойко разыгрывается, хотя, намъ кажется, и можно было-бы сдѣлать маленькую перетасовку: роль Акимовой отдать Медвѣдевой, Садовской — Акимовой, Маклаковой — Садовской... Г-жа Ильинская типична въ роли молоденькой купчихи, гордящейся тѣмъ, что у нея капиталъ чистый, а у нихъ (у жениха ея и его матери) „въ затѣѣˮ. Гг. Правдинъ и Садовскій превосходны, первый — въ роли молодого купчика, второй — въ роли волостнаго писаря, гордаго своимъ амплуа. На вопросъ губернаторскаго чиновника: „кто вы такой? ˮ — авторъ несчастнаго прошенія отвѣчаетъ: — Морозовъ!!
„Знай-де нашихъˮ, — кто здѣсь, въ нашемъ городѣ, не знаетъ, кто я такой!?
Комедія выдержала четыре представленія въ теченіи одной недѣли.
Никсъ и Киксъ. Пошла писать губернія!
Щедринъ.
Указомъ „Будильникаˮ, отъ 27-го октября, я сдѣланъ начальникомъ цѣлаго отдѣленія „Провинціальныхъ экскурсійˮ министерства „Всероссійскихъ курьозовъ и благоглупостейˮ. Такимъ образомъ, отнынѣ Ершу подвѣдомствована уже не одна „столица Поволжьяˮ, а цѣлый сонмъ градовъ и, слѣдовательно, цѣлый міръ россійскаго суемыслія, празднословія и курбетовъ всякихъ размѣровъ, величинъ и сортовъ...
Горизонтъ основательно широкій и поприще весьма обширное, хотя, конечно, и ограниченное извѣстными предѣлами! Безъ этихъ предѣловъ не обойдешься; но они не исключаютъ возможности, при случаѣ, весело посмѣяться, удивленно разинуть ротъ и съ видомъ недоумѣнія почесать въ затылкѣ, ибо — повторяю — сцена открывается предъ
нами пространная, „отъ хладныхъ финскихъ скалъ до пламенной Колхидыˮ, говоря безъ шутокъ: „Столица Поволжьяˮ и „татарская столица
просто Новгородъ и Нижній-Новгородъ, Ростовъ на Дону и Ростовъ Ярославскій, Петровскъ-Саратовскій и Петровскъ восточныхъ человѣковъ, — цѣлая пропасть областей, губерній и уѣздовъ.
Ни у одного генералъ-губернатора не имѣлось еще такого обширнаго края, какой ввѣренъ нижеподписавшемуся!
Куда же заглянемъ мы для перваго раза?
Всего удобнѣе обратить вниманіе на то, что, такъ сказать, лежитъ прямо подъ носомъ, т. е. на „столицу Поволжьяˮ.
Интересный водевиль былъ разыгранъ тамъ во время послѣдняго земскаго собранія. Водевиль этотъ выяснилъ, что земскій бюджетъ можно утверждать весьма патріархальнымъ способомъ, при ближайшей помощи... буфета!
Въ самомъ дѣлѣ!
— Мнѣ кажется, котъ она гдѣ, заявляетъ одинъ. — Нѣтъ, мнѣ кажется вотъ гдѣ! — А мнѣ кажется, вотъ гдѣ!
И всѣмъ разное кажется! Казали, казали, да такъ и бросили!
Говорили о томъ, что надо частные экипажи налогомъ обложить. Обложили. Хотѣли еще, чтобы разъ въ годъ дѣлать на площадяхъ провѣрку всѣмъ лошадямъ и экипажамъ, — только на это Н. А. Н—въ справедливо замѣтили:
— Если, говоритъ, у меня пара лошадей, а экипажей три или больше, такъ чтожь, говоритъ, я на себѣ ихъ повезу, что-ли?
Порѣшили мы, чтобы ни г. Н—въ, ни другіе обыватели не были обязаны впрягаться въ оглобли и везти на площадь свои сани, пролетки и кареты. Оно, и вправду, было бы неловко.
Затѣяли мы постановить, чтобы въ рѣчкахъ нашихъ Фабриканты не промывали вредныхъ товаровъ; только ничего изъ этого, кажись, не выйдетъ. Рѣшенію нашему вышла остановка сверху. Не даромъ г. К—въ съ гг. О—мъ да Н—мъ такъ за эту вредную промывку заступились! Г. О—къ даже изъ себя вышелъ:
— Это, говоритъ, раззореніе для фабрикантовъ! Этакъ въ Москвѣ ни одной фабрики не останется и вся промышленность уничтожится!.. И опять, говоритъ, надо замѣтить, что вредныхъ товаровъ совсѣмъ почти нѣтъ!
Поди-жь ты! Съ одной стороны — нѣту вредныхъ товаровъ, значитъ и запрещать-то почти нечего, а съ другой стороны — раззореніе! Темна вода въ облацѣхъ!
Господинъ К—въ куда понятнѣе объяснялся. По его словамъ выходитъ, что фабричный краски даже полезны, потому какъ онѣ дезинфекцію дѣлаютъ, сирѣчь воздуху и водѣ прочистку дѣлаютъ, и тѣмъ здоровье наше оберегаютъ!
Я теперь ужь и боюсь: а ну, вдругъ, г. К—овъ такое предложеніе сдѣлаетъ, чтобы всѣхъ москвичей, для здоровья, въ разныя краски окрасить!.. Вѣдь это что жь такое будетъ: собаки лаять начнутъ, ежели мы въ араповъ разноцвѣтныхъ обратимся!
Московскій Фланеръ.
„Городъ упраздняетсяˮ, комедія В. Александрова и К. Случевскаго.
„Отъ искорки — пожаръˮ! Чикаго сгорѣлъ отъ папироски, заснувшаго на тюкѣ ваты, мальчика-еврея; одинъ изъ парижскихъ театровъ — отъ лампы, опрокинутой крысой, вскочившей, въ уборной, на столъ, заваленный „воздушнымиˮ костюмами балеринъ, — и т. д. Мало-ли примѣровъ!
Случалось не разъ, что пожаръ болѣе страшный — паника — охватывалъ цѣлый городъ, цѣлую страну и даже цѣлый міръ — благодаря одному неосторожному слову, одной необдуманной фразѣ, или, наоборотъ, — благодаря глупой, но ловко придуманной уткѣ, прямо разсчитанной на переполохъ... Достаточно припомнить разсказъ Фламаріона о католическомъ духовенствѣ, распустившемъ, во время оно, „слухъˮ о близкой кончинѣ міра, и чрезъ это заполучившемъ огромныя богатства изъ рукъ сластолюбивыхъ ханжей, думавшихъ пожертвованіями „на церковьˮ купить у неба прощеніе своимъ многочисленнымъ и тяжкимъ прегрѣшеніямъ.
Въ русской провинціи подобные „слухиˮ — не рѣдкость. Стоитъ какому-нибудь пьяному забулдыгѣ ударить, ночью, въ церковный колоколъ, чтобы весь городъ заговорилъ о близкомъ пожарѣ; стоитъ тому-же весельчаку забраться, ночною порой, на кладбище, и вотъ вамъ готовый разсказъ о покойномъ исправникѣ, который вышелъ изъ могилы, чуя близкій провалъ города, когда-то мирно почивавшаго подъ его начальствомъ; стоитъ, наконецъ, заходящему солнышку освѣтить багровымъ отблескомъ нависшую надъ городомъ тучу, — и вотъ вамъ боязливые толки о холерѣ, чумѣ, „моровой язвѣˮ и т. д., и т. д.
Въ комедіи гг. Александрова и Случевскаго затронутъ именно этотъ мотивъ: только провинціи и свойственно раздуваніе мухи въ слона.
Подрались двое пьянчугъ. У одного изъ нихъ, во время схватки, пропалъ кошелекъ. Слѣдствіемъ дознано, что кошелекъ этотъ найденъ въ кучѣ срубленыхъ кустовъ. Оригинальнѣе всего то, что даже неизвѣстно — чей это кошелекъ? Каждый изъ дравшихся увѣряетъ, что у нею пропалъ кошелекъ...
Судебный слѣдователь „въ контрахъˮ съ исправникомъ. Явившись на мѣсто преступленія, слѣдователь, къ вящему удовольствію своему, узнаетъ, что срубленные кусты убраны.
— Гдѣ кусты? Подавайте мнѣ кусты! Въ этихъ кустахъ ключъ къ рѣшенію дѣла... „Исторіяˮ!
Слово за слово, — слѣдователь доказываетъ исправнику, что подвѣдомственный ему городишка — такой скверный, никому не нужный городишко, что хоть упразднить его, такъ и то впору, — никто отъ этого не потеряетъ
Искра брошена. Щедринская провинція начинаетъ „писатьˮ... Городъ всполохнулся: самоварщица пригородной рощи трепещетъ за свои самовары; только что снявшая почтовую гоньбу купчиха — за свою почту; купецъ, давшій этой купчихѣ деньги „на подъёмъˮ, — за свей деньги, и т. д. Слухъ объ упраздненіи города дѣлается все настойчивѣе и настойчивѣе. Даже исправникъ, пропустившій мимо ушей роковую фразу, — и тотъ начинаетъ колебаться: ужь и впрямь не имѣютъ-ли за собою правды эти тревожные, съ ногъ сбившіе весь городъ, слухи!?...
Является губернаторскій чиновникъ: на просьбу объ упраздненіи города, его превосходительство не можетъ согласиться...
— Какъ объ упраздненіи!? Мы писали, что просимъ, наоборотъ, не упразднить городъ!?.. — Прочтите!
Прошеніе, оказывается, писанное подъ диктовку „умныхъ людейˮ города мѣстнымъ волостнымъ писаремъ, можно понять и такъ (не упразднять), и этакъ (упразднить); его превосходительство понялъ этакъ...
Картина!
Въ бѣглой рецензіи, нельзя, конечно, подчеркнуть всѣ тѣ мелочныя детали, которыми богата картина, набросанная гг. Александровымъ и Случевскимъ. Постепенное разростаніе искорки въ пожаръ передано удивительно талантливо и умѣло. Дѣйствія — бездна.
На московской сценѣ, комедія гг. Александрова и Случевскаго бойко разыгрывается, хотя, намъ кажется, и можно было-бы сдѣлать маленькую перетасовку: роль Акимовой отдать Медвѣдевой, Садовской — Акимовой, Маклаковой — Садовской... Г-жа Ильинская типична въ роли молоденькой купчихи, гордящейся тѣмъ, что у нея капиталъ чистый, а у нихъ (у жениха ея и его матери) „въ затѣѣˮ. Гг. Правдинъ и Садовскій превосходны, первый — въ роли молодого купчика, второй — въ роли волостнаго писаря, гордаго своимъ амплуа. На вопросъ губернаторскаго чиновника: „кто вы такой? ˮ — авторъ несчастнаго прошенія отвѣчаетъ: — Морозовъ!!
„Знай-де нашихъˮ, — кто здѣсь, въ нашемъ городѣ, не знаетъ, кто я такой!?
Комедія выдержала четыре представленія въ теченіи одной недѣли.
Никсъ и Киксъ. Пошла писать губернія!
Щедринъ.
Указомъ „Будильникаˮ, отъ 27-го октября, я сдѣланъ начальникомъ цѣлаго отдѣленія „Провинціальныхъ экскурсійˮ министерства „Всероссійскихъ курьозовъ и благоглупостейˮ. Такимъ образомъ, отнынѣ Ершу подвѣдомствована уже не одна „столица Поволжьяˮ, а цѣлый сонмъ градовъ и, слѣдовательно, цѣлый міръ россійскаго суемыслія, празднословія и курбетовъ всякихъ размѣровъ, величинъ и сортовъ...
Горизонтъ основательно широкій и поприще весьма обширное, хотя, конечно, и ограниченное извѣстными предѣлами! Безъ этихъ предѣловъ не обойдешься; но они не исключаютъ возможности, при случаѣ, весело посмѣяться, удивленно разинуть ротъ и съ видомъ недоумѣнія почесать въ затылкѣ, ибо — повторяю — сцена открывается предъ
нами пространная, „отъ хладныхъ финскихъ скалъ до пламенной Колхидыˮ, говоря безъ шутокъ: „Столица Поволжьяˮ и „татарская столица
просто Новгородъ и Нижній-Новгородъ, Ростовъ на Дону и Ростовъ Ярославскій, Петровскъ-Саратовскій и Петровскъ восточныхъ человѣковъ, — цѣлая пропасть областей, губерній и уѣздовъ.
Ни у одного генералъ-губернатора не имѣлось еще такого обширнаго края, какой ввѣренъ нижеподписавшемуся!
Куда же заглянемъ мы для перваго раза?
Всего удобнѣе обратить вниманіе на то, что, такъ сказать, лежитъ прямо подъ носомъ, т. е. на „столицу Поволжьяˮ.
Интересный водевиль былъ разыгранъ тамъ во время послѣдняго земскаго собранія. Водевиль этотъ выяснилъ, что земскій бюджетъ можно утверждать весьма патріархальнымъ способомъ, при ближайшей помощи... буфета!
Въ самомъ дѣлѣ!