„Вотъ, хлѣбосольная, простодушная Москва, проникнутая истымъ патріотическимъ духомъ, съ радостью ожидаетъ наступленія новаго года, а съ нимъ и приближенія торжествъ, чтобы вновь широко попировать самой и угостить на славу пріѣзжихъ гостей. Вотъ, гдѣ покажетъ себя во всей полнотѣ жизни эта твердая, раздольная великорусская натура, неудержимо стремящаяся впередъ къ славѣ и могуществу “...
Очень, очень хорошо написано, хоть и не совсѣмъ ясно: почему радостное ожиданіе новаго года должно знаменовать „истый патріотизмъ”, почему желаніе „попировать самимъ и угостить другихъ” должно свидѣтельствовать, что „твердая (? ) раздольная русская натура неудержимо стремится впередъ къ славѣ и могуществу”...
Впрочемъ, можно пріобрѣтать славу и съ помощью разсыпчатыхъ калачей и превосходно откормленныхъ поросятъ подъ хрѣномъ! Это отчасти будетъ „поросячьей” славой, да что-жь дѣлать?!
Корреспондентъ „Моск. Вѣдомостей”, угощавшій уже читателей картинами своей „дремоты и тошноты” на кораблѣ, переѣхалъ теперь въ армянскія страны и продолжаетъ таскать за собой читателя. Онъ и тутъ продолжаетъ дремать: „жара и усталость взяли свое; я задремалъ, и вѣроятно заснулъ-бы, если-бы громкое мычаніе не обратило на себя моего вниманія”.
Это коровы замычали... Проклятые коровы: очень имъ было нужно будить корреспондента „Моск. Вѣдомостей”! Спалъ-бы онъ себѣ, да спалъ, — такъ нѣтъ, разбудили!... Всталъ корреспондентъ, поздоровался съ коровами; потомъ ему дали „умыться, чаю и какую-то дрянь на ужинъ”. Съѣвши эту дрянь, корреспондентъ „рѣшился лечь спать тотчасъ-же”.
Давно пора было!
Въ Москвѣ происходили пробы освѣщенія одного новаго зданія. „Моск. Вѣдомости” нашли, что пробы не оставляютъ желать ничего лучшаго и что эффектъ былъ поразительный, необычайный, а „Совр. Извѣстія” заявляютъ, что, по громадности зданія, „свѣту все-таки было недостаточно”...
Господа! кто изъ васъ, вѣжливо говоря, „уклоняется отъ истины”?
Образецъ „консервативной” публицистики „Минуты”:
Врачъ началъ хлороформировать хорошенькую баронессу. Блѣдныя щеки Евгеніи Александровны начали покрываться легкимъ румянцемъ; дыханіе ея учащалось; прелести, скрытыя подъ корсажемъ, начали вздыматься самымъ очаровательнымъ образомъ.
— Начинается періодъ возбужденія, проговорилъ зубной врачъ.
Какое знаніе физіологіи и со стороны зубнаго врача, и со стороны редактора „Минуты”, г. Баталина!
Кстати, сему г. Баталину предстоитъ сѣсть въ тюрьму на мѣсяцъ, и онъ по этому поводу говоритъ:
„Беранже въ тюрьмѣ написалъ лучшія свои пѣсни; Неллино Сильвіо, знаменитый итальянскій поэтъ, къ тюрьмѣ написалъ „Le mie prigioni” („Мои темницы”); Теофиль Готье также въ тюрьмѣ написалъ много прекрасныхъ вещей. И у насъ романъ „Мертвый Домъ” Ѳ. М. Достоевскаго былъ плодомъ многолѣтнихъ тюремныхъ наблюденій... Почемъ знать! Когда придется покорному вашему слугѣ выдерживать тридцатидневное искушеніе въ темницѣ, — можетъ быть и изъ подъ его пера польются сладкія слова и звуки, какъ изъ темницы „Трубадура”.
Мы сильно сомнѣваемся, чтобы г, Баталинъ могъ превратиться въ трубадура, ибо, сколько извѣстно, трубадуры угощали сладкими рѣчами своихъ дамъ, а не начальниковъ но канцеляріямъ. Но это въ сторону, — каково сопоставленіе именъ: Готье, Достоевскій, Сильвіо Неллино и—г. Баталинъ! Ужь лучше-бы г. Баталинъ вспомнилъ Казанову, — и то лестно!
Кто-то пишетъ въ „Петерб. Газету” изъ Москвы удивительныя рецензіи о драматическомъ театрѣ. Собственно, театръ тутъ не причемъ, а есть другой умыселъ. О пьесѣ „На новыхъ началахъ” корреспондентъ говоритъ:
„Содержаніе комедіи просто, незатѣйливо и удобопонятно, безъ особенныхъ интригъ и эффектовъ. Авторъ, видимо, преслѣдуетъ халатность отношеній въ жизни: „подтянитесь, говоритъ онъ; одного добродушія недостаточно, заставьте думать о себѣ (кого заставить? ) и постройте жизнь на новыхъ началахъ цивилизаціи (? ), поймите, что времена идиллій давно уже минули”.
Несовсѣмъ „удобопонятная” рецензія „удобопонятной” пьесы! Но суть дѣла дальше:
„Артисты, участвовавшіе въ пьесѣ, исполнили свое дѣло болѣе чѣмъ старательно, чего ужь никакъ нельзя сказать объ оркестрѣ, который своимъ исполненіемъ положительно испортилъ вставленный въ пьесу вальсъ нашего талантливаго музыканта, Г. А. Лишина: „Первая любовь”, какъ извѣстно, производящій фуроръ вездѣ, гдѣ только исполняется”!
Вотъ оно что! Такъ-бы вы и сказали, что требуется „Первую любовь” похвалить, а то вдругъ... о „новыхъ началахъ цивилизаціи” завели рѣчь!
По поводу этой „цивилизаціи”, новое „Эхо газетъ” замѣчаетъ: „допустивъ, что это сдѣлано г. корреспондентомъ съ исключительной цѣлью назвать г. Лишина еще разъ талантливымъ, а вальсъ „производившимъ фуроръ” вездѣ, гдѣ только онъ ни исполнялся”, — не ясно ли, что „все это можетъ служить доказательствомъ родства не дальше первой степени, между восхваляющимъ и восхваляемымъ.
И выходитъ, не „цивилизація”, а самое отчаянное кумовство и самая беззастѣнчивая реклама!
Рецензентъ „Моск. Телеграфа” увѣряетъ, что г-жа Зембрихъ на первомъ своемъ концертѣ спѣла арію изъ „Сомнамбулы”. Оказывается, что рецензентъ слушалъ афишу, а не пѣвицу, и даже не послѣднюю афишу, а первую, къ которой дѣйствительно значилась арія „Сомнамбулы”, замѣненная потомъ аріей „Похищеніе изъ сераля”. Ахъ, какой репримандъ неожиданный!
Рецензентъ „Моск. Вѣдомостей” похвалилъ г-жу Зембрихъ, говоря, что у нея „колоратурный голосъ необыкновенно высокихъ регистровъ”... Оказывается, что у пѣвицы можетъ быть нѣсколько „высокихъ регистровъ”. Удивительно! Тотъ же рецензентъ и въ той-же рецензіи успѣлъ доказать, что онъ не знаетъ самыхъ обыкновенныхъ нѣмецкихъ словъ и самыхъ извѣстныхъ музыкальныхъ вещей. Вотъ, и не длинна рецензія „Моск. Вѣдомостей”, а... хороша!
Одинъ любитель печатныхъ курьозовъ прислалъ намъ „состояніе счетовъ кременчугскаго коммерческаго банка къ 1 октября”. Тамъ, вмѣсто рубрики „невиданный дивидендъ” мы читаемъ: „невиданный дивидендъ”!
Справедливо: если дивидендъ не выданъ, такъ онъ и невиданъ акціонерами.
Новый Діогенъ.
НОВОСТИ ЗАГРАНИЧНЫХЪ ЖУРНАЛОВЪ.
Оригинальный транспортъ. — Вотъ, такъ армія! — Стоитъ-ли протежировать? — Законъ прежде всего! — Это такъ просто! — Добросовѣстный воръ. — Замѣчательный скакунъ. — Поцѣлуй во-время. — Почему наши зубы непрочны? — Правдивое показаніе. — Спасемъ ливрею! — Аксіома.
Изъ Константинополя въ Бристоль прибыли на дняхъ два корабля, нагруженные человѣческими костями. Это — кости защитниковъ (турокъ) Плевны. Нѣмецкія газеты съ омерзеніемъ говорятъ объ этомъ „товарѣ”, купленномъ англійскими заводчиками... Въ „ Kladderadatсh“’ѣ и „Ulk”’ѣ помѣщены сатирическія стихотворенія, подъ заглавіемъ: „Благодарный Альбіонъˮ. ˮАнгличане, говорится въ этихъ стихахъ, были причиной послѣдней турецкой войны. Они подстрекали турокъ обѣщаніями и помогали имъ во время войны. Теперь кости павшихъ подъ Плевной турокъ будутъ имѣть честь удобрять почву Англіи. Вотъ благодарность Альбіонаˮ!..
Въ арміи республики Венецуэлы, сообщаютъ „Берлинскія осыˮ, въ настоящее время 32, 222 генераловъ и 12, 000 солдатъ. „Вслѣдствіе этого, подшучиваетъ газета, простой солдатъ Венецуэлы пользуется тамъ особеннымъ почетомъ, — какъ рѣдкостьˮ...
Гамбетта (условный портретъ, усвоенный ”Triboulet”), увѣнчанный лаврами à lа Цезарь, развалился въ креслѣ: ноги на столъ, въ рукахъ сигара, изъ вставнаго глаза вылетаетъ струя дыма и разстилается облакомъ. Передъ Гамбеттой военный министръ.
— А что, патронъ, протежировали мы Тунису. Прежде, чѣмъ я уйду, мнѣ бы хотѣлось еще по протежировать... хотя-бы Ирландіи. Было-бы ко времени?
— Протежировать Ирландіи! Нищенская страна; денегъ ни копѣйки; родится одна картошка; нѣтъ надежды взять патронатъ надъ какою-бы то ни было желѣзною дорогою... Да вы съ ума сошли, тюрлюру!?
Новоназначенный опекунъ (кг чиновнику). — Но я еще разъ повторяю вамъ, что умершій не оставилъ ни гроша. Я очень хорошо зналъ его обстоятельства...
Чиновникъ. — Это ничего не значитъ. Все-таки, по закону, вдова умершаго должна получить одну половину, а дѣти другую...
Кухарка. — Ахъ, барыня? Знаете, я сегодня отрѣзала голову пѣтуху, и онъ послѣ этого еще съ минуту прыгалъ!...
Барыня. — Очень просто. Такъ какъ пѣтухъ былъ безъ головы, то не могъ же онъ сейчасъ замѣтить, что онъ мертвый!
— Стой, стой, держи! кричитъ господинъ, хватая вора за руку: вы украли у меня часы!...
— Часы? отвѣчаетъ воръ, вынимая изъ кармана цѣлый десятокъ разныхъ часовъ, — очень можетъ быть! Выбирайте — которые ваши... („Fliegende Blätter”. )
Очень, очень хорошо написано, хоть и не совсѣмъ ясно: почему радостное ожиданіе новаго года должно знаменовать „истый патріотизмъ”, почему желаніе „попировать самимъ и угостить другихъ” должно свидѣтельствовать, что „твердая (? ) раздольная русская натура неудержимо стремится впередъ къ славѣ и могуществу”...
Впрочемъ, можно пріобрѣтать славу и съ помощью разсыпчатыхъ калачей и превосходно откормленныхъ поросятъ подъ хрѣномъ! Это отчасти будетъ „поросячьей” славой, да что-жь дѣлать?!
Корреспондентъ „Моск. Вѣдомостей”, угощавшій уже читателей картинами своей „дремоты и тошноты” на кораблѣ, переѣхалъ теперь въ армянскія страны и продолжаетъ таскать за собой читателя. Онъ и тутъ продолжаетъ дремать: „жара и усталость взяли свое; я задремалъ, и вѣроятно заснулъ-бы, если-бы громкое мычаніе не обратило на себя моего вниманія”.
Это коровы замычали... Проклятые коровы: очень имъ было нужно будить корреспондента „Моск. Вѣдомостей”! Спалъ-бы онъ себѣ, да спалъ, — такъ нѣтъ, разбудили!... Всталъ корреспондентъ, поздоровался съ коровами; потомъ ему дали „умыться, чаю и какую-то дрянь на ужинъ”. Съѣвши эту дрянь, корреспондентъ „рѣшился лечь спать тотчасъ-же”.
Давно пора было!
Въ Москвѣ происходили пробы освѣщенія одного новаго зданія. „Моск. Вѣдомости” нашли, что пробы не оставляютъ желать ничего лучшаго и что эффектъ былъ поразительный, необычайный, а „Совр. Извѣстія” заявляютъ, что, по громадности зданія, „свѣту все-таки было недостаточно”...
Господа! кто изъ васъ, вѣжливо говоря, „уклоняется отъ истины”?
Образецъ „консервативной” публицистики „Минуты”:
Врачъ началъ хлороформировать хорошенькую баронессу. Блѣдныя щеки Евгеніи Александровны начали покрываться легкимъ румянцемъ; дыханіе ея учащалось; прелести, скрытыя подъ корсажемъ, начали вздыматься самымъ очаровательнымъ образомъ.
— Начинается періодъ возбужденія, проговорилъ зубной врачъ.
Какое знаніе физіологіи и со стороны зубнаго врача, и со стороны редактора „Минуты”, г. Баталина!
Кстати, сему г. Баталину предстоитъ сѣсть въ тюрьму на мѣсяцъ, и онъ по этому поводу говоритъ:
„Беранже въ тюрьмѣ написалъ лучшія свои пѣсни; Неллино Сильвіо, знаменитый итальянскій поэтъ, къ тюрьмѣ написалъ „Le mie prigioni” („Мои темницы”); Теофиль Готье также въ тюрьмѣ написалъ много прекрасныхъ вещей. И у насъ романъ „Мертвый Домъ” Ѳ. М. Достоевскаго былъ плодомъ многолѣтнихъ тюремныхъ наблюденій... Почемъ знать! Когда придется покорному вашему слугѣ выдерживать тридцатидневное искушеніе въ темницѣ, — можетъ быть и изъ подъ его пера польются сладкія слова и звуки, какъ изъ темницы „Трубадура”.
Мы сильно сомнѣваемся, чтобы г, Баталинъ могъ превратиться въ трубадура, ибо, сколько извѣстно, трубадуры угощали сладкими рѣчами своихъ дамъ, а не начальниковъ но канцеляріямъ. Но это въ сторону, — каково сопоставленіе именъ: Готье, Достоевскій, Сильвіо Неллино и—г. Баталинъ! Ужь лучше-бы г. Баталинъ вспомнилъ Казанову, — и то лестно!
Кто-то пишетъ въ „Петерб. Газету” изъ Москвы удивительныя рецензіи о драматическомъ театрѣ. Собственно, театръ тутъ не причемъ, а есть другой умыселъ. О пьесѣ „На новыхъ началахъ” корреспондентъ говоритъ:
„Содержаніе комедіи просто, незатѣйливо и удобопонятно, безъ особенныхъ интригъ и эффектовъ. Авторъ, видимо, преслѣдуетъ халатность отношеній въ жизни: „подтянитесь, говоритъ онъ; одного добродушія недостаточно, заставьте думать о себѣ (кого заставить? ) и постройте жизнь на новыхъ началахъ цивилизаціи (? ), поймите, что времена идиллій давно уже минули”.
Несовсѣмъ „удобопонятная” рецензія „удобопонятной” пьесы! Но суть дѣла дальше:
„Артисты, участвовавшіе въ пьесѣ, исполнили свое дѣло болѣе чѣмъ старательно, чего ужь никакъ нельзя сказать объ оркестрѣ, который своимъ исполненіемъ положительно испортилъ вставленный въ пьесу вальсъ нашего талантливаго музыканта, Г. А. Лишина: „Первая любовь”, какъ извѣстно, производящій фуроръ вездѣ, гдѣ только исполняется”!
Вотъ оно что! Такъ-бы вы и сказали, что требуется „Первую любовь” похвалить, а то вдругъ... о „новыхъ началахъ цивилизаціи” завели рѣчь!
По поводу этой „цивилизаціи”, новое „Эхо газетъ” замѣчаетъ: „допустивъ, что это сдѣлано г. корреспондентомъ съ исключительной цѣлью назвать г. Лишина еще разъ талантливымъ, а вальсъ „производившимъ фуроръ” вездѣ, гдѣ только онъ ни исполнялся”, — не ясно ли, что „все это можетъ служить доказательствомъ родства не дальше первой степени, между восхваляющимъ и восхваляемымъ.
И выходитъ, не „цивилизація”, а самое отчаянное кумовство и самая беззастѣнчивая реклама!
Рецензентъ „Моск. Телеграфа” увѣряетъ, что г-жа Зембрихъ на первомъ своемъ концертѣ спѣла арію изъ „Сомнамбулы”. Оказывается, что рецензентъ слушалъ афишу, а не пѣвицу, и даже не послѣднюю афишу, а первую, къ которой дѣйствительно значилась арія „Сомнамбулы”, замѣненная потомъ аріей „Похищеніе изъ сераля”. Ахъ, какой репримандъ неожиданный!
Рецензентъ „Моск. Вѣдомостей” похвалилъ г-жу Зембрихъ, говоря, что у нея „колоратурный голосъ необыкновенно высокихъ регистровъ”... Оказывается, что у пѣвицы можетъ быть нѣсколько „высокихъ регистровъ”. Удивительно! Тотъ же рецензентъ и въ той-же рецензіи успѣлъ доказать, что онъ не знаетъ самыхъ обыкновенныхъ нѣмецкихъ словъ и самыхъ извѣстныхъ музыкальныхъ вещей. Вотъ, и не длинна рецензія „Моск. Вѣдомостей”, а... хороша!
Одинъ любитель печатныхъ курьозовъ прислалъ намъ „состояніе счетовъ кременчугскаго коммерческаго банка къ 1 октября”. Тамъ, вмѣсто рубрики „невиданный дивидендъ” мы читаемъ: „невиданный дивидендъ”!
Справедливо: если дивидендъ не выданъ, такъ онъ и невиданъ акціонерами.
Новый Діогенъ.
НОВОСТИ ЗАГРАНИЧНЫХЪ ЖУРНАЛОВЪ.
Оригинальный транспортъ. — Вотъ, такъ армія! — Стоитъ-ли протежировать? — Законъ прежде всего! — Это такъ просто! — Добросовѣстный воръ. — Замѣчательный скакунъ. — Поцѣлуй во-время. — Почему наши зубы непрочны? — Правдивое показаніе. — Спасемъ ливрею! — Аксіома.
Изъ Константинополя въ Бристоль прибыли на дняхъ два корабля, нагруженные человѣческими костями. Это — кости защитниковъ (турокъ) Плевны. Нѣмецкія газеты съ омерзеніемъ говорятъ объ этомъ „товарѣ”, купленномъ англійскими заводчиками... Въ „ Kladderadatсh“’ѣ и „Ulk”’ѣ помѣщены сатирическія стихотворенія, подъ заглавіемъ: „Благодарный Альбіонъˮ. ˮАнгличане, говорится въ этихъ стихахъ, были причиной послѣдней турецкой войны. Они подстрекали турокъ обѣщаніями и помогали имъ во время войны. Теперь кости павшихъ подъ Плевной турокъ будутъ имѣть честь удобрять почву Англіи. Вотъ благодарность Альбіонаˮ!..
Въ арміи республики Венецуэлы, сообщаютъ „Берлинскія осыˮ, въ настоящее время 32, 222 генераловъ и 12, 000 солдатъ. „Вслѣдствіе этого, подшучиваетъ газета, простой солдатъ Венецуэлы пользуется тамъ особеннымъ почетомъ, — какъ рѣдкостьˮ...
Гамбетта (условный портретъ, усвоенный ”Triboulet”), увѣнчанный лаврами à lа Цезарь, развалился въ креслѣ: ноги на столъ, въ рукахъ сигара, изъ вставнаго глаза вылетаетъ струя дыма и разстилается облакомъ. Передъ Гамбеттой военный министръ.
— А что, патронъ, протежировали мы Тунису. Прежде, чѣмъ я уйду, мнѣ бы хотѣлось еще по протежировать... хотя-бы Ирландіи. Было-бы ко времени?
— Протежировать Ирландіи! Нищенская страна; денегъ ни копѣйки; родится одна картошка; нѣтъ надежды взять патронатъ надъ какою-бы то ни было желѣзною дорогою... Да вы съ ума сошли, тюрлюру!?
Новоназначенный опекунъ (кг чиновнику). — Но я еще разъ повторяю вамъ, что умершій не оставилъ ни гроша. Я очень хорошо зналъ его обстоятельства...
Чиновникъ. — Это ничего не значитъ. Все-таки, по закону, вдова умершаго должна получить одну половину, а дѣти другую...
Кухарка. — Ахъ, барыня? Знаете, я сегодня отрѣзала голову пѣтуху, и онъ послѣ этого еще съ минуту прыгалъ!...
Барыня. — Очень просто. Такъ какъ пѣтухъ былъ безъ головы, то не могъ же онъ сейчасъ замѣтить, что онъ мертвый!
— Стой, стой, держи! кричитъ господинъ, хватая вора за руку: вы украли у меня часы!...
— Часы? отвѣчаетъ воръ, вынимая изъ кармана цѣлый десятокъ разныхъ часовъ, — очень можетъ быть! Выбирайте — которые ваши... („Fliegende Blätter”. )