Извѣстно, что король Сандвичевыхъ острововъ, Калакана, говорятъ „Berliner Wespen“, странствуетъ по всей Европѣ съ тайной цѣлью продать какому-нибудь государству свое заморское царство. Только до сихъ поръ ни одно правительство не хочетъ полакомиться владѣніями злополучнаго короля-коммерсанта, — во первыхъ потому, что Сандвичевы острова почти совсѣмъ опустѣли, такъ какъ жители отчасти вымерли, отчасти-же переселились въ Сѣверную Америку; во вторыхъ, острова эти „пользуются покровительствомъˮ Соединенныхъ Штатовъ, съ которыми никто не желаетъ ссориться, хотя бы и изъ-за любезнаго короля Калаканы...
Въ „Ulkˮʼѣ помѣщены замѣтки того же короля Калаканы, въ которыхъ онъ сравниваетъ Берлинъ и Германію со своей столицей Гонолюлю и, вообще, съ своимъ королевствомъ:
— Гонолюлю въ сравненіи съ Берлиномъ — безспорно трущоба; но, за то, ни одна улица моей столицы не можетъ похвастаться такимъ количествомъ трущобъ, какъ любая улица Берлина... Собаки здѣсь, кажется, считаются священными животными. Иначе я не могу объя
снить себѣ слѣдующаго, довольно страннаго, факта. Гдѣ только покажется на улицѣ собака, всегда за ней слѣдуетъ на веревочкѣ человѣкъ, который обязанъ сообразоваться со всякими движеніями этого животнаго. Парламентъ — новое, войско-же — древнее учрежденіе прусскаго государства. Главная задача парламента: добывать и присуждать деньги на содержаніе арміи; главная задача войска, насколько я могъ понять, предохранять край отъ всяческихъ поползновеній слишкомъ развитаго парламентаризма. Въ моемъ государствѣ туземные обитатели вымираютъ, здѣсь-же они выселяются: результатъ, въ обоихъ случаяхъ, одинъ и тотъ-же!...
Еще словечко про Калакану. Въ одномъ изъ послѣднихъ нумеровъ „Klädderadatsch”’a представленъ король Сандвичевыхъ острововъ, съ азартомъ отплясывающій съ какой-то смуглой дѣвой юга. На черномъ лицѣ его величества такъ и сіяютъ довольство и веселіе... „Дикій король Калакана, говоритъ „Kladderadatsch”, который въ хладномъ Берлинѣ велъ себя такъ чинно, важно и воздержанно, въ болѣе южномъ и менѣе чванномъ, веселомъ городѣ, Вѣнѣ, чувствуетъ, какъ, понемногу, ледъ, окружавшій его королевское сердце, начинаетъ таять”...
„Klalderadatsch” предлагаетъ слѣдующій „разговоръ между Алжиромъ и Тунисомъ”.
Стоятъ двѣ дамы, изъ которыхъ одна старается выдернуть свой длинный шлефъ, запутавшійся въ колючихъ растеніяхъ; другая-же смотритъ на свою подругу съ участіемъ:
Британія. — Ну, что: какъ тебѣ нравится Африка? Ты какъ будто, порядкомъ загорѣла, — и такъ скоро!
Галлія. — Загаръ-то бы еще ничего, — а вотъ бѣда: я страшно поколола себѣ пальцы, и обожглась таки порядкомъ!
Подъ большимъ деревомъ, на которомъ красуется большой плодъ, съ буквою R (Республика), стоитъ принцъ Жеромъ Бонапартъ и, указывая рукой на дерево и плодъ, говоритъ что-то молодому, тощему человѣку, стоящему предъ нимъ съ руками по швамъ И головой, поднятой вверхъ. „Принцъ Жеромъ — гласитъ подпись — отказывается въ пользу своего сына, Виктора, отъ всѣхъ претензій, правъ и надеждъ на тронъ Франціи — въ настоящемъ и въ будущемъ”... Правà Бонапартовъ на... республику! Недурно?
На послѣдней страницѣ того-же нумера „Kladderadatsch”ʼ a представлена сцена на „Выставкѣ пчелъ въ Потсдамѣ”. Разныя государства стоятъ передъ ульями, изъ которыхъ пчелы роями вылетаютъ и съ ожесточеніемъ бросаются на обезпокоившихъ ихъ посѣтителей. На ульяхъ надписи: передъ Англіей — Ирландія, передъ Франціей — Тунись; князь Бисмаркъ стоитъ въ недоумѣніи передъ высокимъ ульемъ, въ формѣ тіары, съ надписью: „Римъ”. Забавнѣе другихъ — турокъ, который осторожно поднимаетъ крышку своего улья и съ кислой миной заглядываетъ въ него: въ ульѣ — пустота.
Извѣстно приданіе, что императоръ Фридрихъ Барбаросса, не умеръ, а только спитъ въ пещерѣ Киффгаузерской горы. Онъ пробуждается въ великія минуты, когда дѣло идетъ о безопасности всей Германіи, и лишь только опасность пройдетъ — засыпаетъ снова. Въ послѣднее время, въ XIX столѣтіи, онъ просыпался два раза: первый, во время войны за освобожденіе, въ 1813 — 14 годахъ; второй — въ послѣднюю Франко-Германскую войну 1870—71 года.
Въ послѣднее время, замѣчаетъ „Ulk“, императоръ Барбаросса, наслушавшись многословныхъ и пустыхъ рѣчей студентовъ, праздновавшихъ на горѣ Киффгаузерской годовщину объединенія, — соскучился до того, что уснулъ опять непробуднымъ сномъ. Весьма сомнительно, пробудится-ли онъ теперь когда-нибудь! заключаетъ „Ulk“.
Медалью удостоили.
Шутка-водевиль въ 1 дѣйствіи Алексѣя Падурова (А. Педро).
ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:
Титъ Титычъ Живоглотовъ, купецъ-благотворитель. Ѳедосья Ермолаевна, законнѣйшая супруга его. Никита, сынъ 24 лѣтъ. Плечистый малый. Прасковья, дочь 20 лѣтъ. Ермила Кузьмичъ Василій Петровичъ
купцы, пріятели Тита Титыча.
Степанъ Ведемеичъ, квартальный надзиратель.
Агафья Прокловна, приживалка въ домѣ Живоглотовыхъ. Ефремъ, кучеръ. Кухарка.
Дѣйствіе происходить въ залѣ дома Живоглотова.
ЯВЛЕНІЕ I.
(На сценѣ, за пяльцами, сидить Прасковья Титовна и вышиваетъ. Около нея, на столикѣ, тарелка съ орѣхами. )
Прасковья Тит. — Ужасти, какъ скучно! День идетъ, идетъ... Сегодня все то же, что и вчера было, завтра будетъ то же, что и сегодня... Въ воскресенье всѣ идемъ къ обѣднѣ, къ папенькѣ гости придутъ и папенька по этому пьяны будутъ... По понедѣльникамъ у папенькѣ голова болитъ и они полыновку принимаютъ, мы съ маменькой сидимъ и ругань отъ нихъ слушаемъ. Вторникъ — также скука; развѣ Микеша принесетъ изъ коммерческаго клуба антиресную книгу Польдекова сочиненія, такъ украдкой почитаешь... По сре
дамъ папенька маменьку колотятъ; на это самое занятіе они и день особый назначили... По четвергамъ маменька папенькѣ какой-то кривой Агашкой глаза колять... Ругань... По пятницамъ газеты намъ приносятъ. Чуть что въ политикѣ не по ихнему — опять папенька содомъ поднимаетъ... Въ прошлую пятницу прочитали, что англичане гарнизонъ, что-ли, усиливаютъ въ Индіи и рускихъ тѣснятъ; ну, кто-бы кромѣ англичанъ виноватъ въ томъ, а они Микешѣ за это синяковъ наставили: зачѣмъ, говоритъ, вы, молодое поколѣніе, тамъ маху дали! За Прокловной старушкой съ доской по двору бѣгали, на колъ ее посадить хотѣли... Не любятъ они ее! Чуть илъ въ голову попадетъ — они геройство свое выказывать станутъ. Въ субботу въ баню всѣ идемъ, по
томъ ко всенощной... Вотъ и вся наша недѣля. Каково мнѣ-то, молодой дѣвушкѣ, жить такъ! Въ клубѣ и театрѣ не болѣе двухъ-трехъ разъ въ году бываемъ.. Законныхъ антиресныхъ кавалеровъ у меня нѣтъ... Да что! Кавалеры изъ нашего купецкaгo сословія — одна необразованность съ двухсмысліемъ! Къ примѣру, гуляли мы на дняхъ въ городскомъ саду съ маменькой... Ну, виновата-ли я, что у меня походка малость съ развальцемъ! А позади отъ мущиновъ сакразмы о себѣ слышу: «селезня, говорятъ, ей не достаетъ»! А другой ему: «о, нѣтъ, у этой еще настоящаго нагулу нѣтъ». Обидно. Положимъ, что маменька по своей проницательности тотчасъ-же ругаться съ ними стала, а мнѣ отъ этого не легче!... (Въ раздумьѣ. ) А не пойду я за купца длиннополаго! Ни въ жисть! (Пауза. ) Господи! Хоть-бы отдавали замужъ поскорѣй... хотя, кромѣ офицера съ саблей и со шпорами, я ни за кого не пойду! Вотъ вчера мимо насъ молоденькій офицерикъ прошелъ... Ну, прелесть!.. И въ окно смотрѣла, вижу — мимо Артемьева-солдатка идетъ, а за ней... Нѣтъ, это не Артемьевна, а просвирня была... Нѣтъ, кажется, вовсе незнакомая баба шла, а за ней онъ... Ну, какъ тутъ утерпѣть, незнакомой бабѣ не поклониться! А онъ, подумавши, что это я ему кланяюсь — ручкой мнѣ этакъ сдѣлалъ и улыбнулся. Ну, и я ему изъ подъ интриги взяла да тоже улыбнулась... Пріятно офицеру улыбнуться. Опять пройдетъ, опять поклонюсь, нащотъ улыбки только не забыть-бы... Пантолицой развѣ попробовать, на безсловесномъ языкѣ... Страшно. Вонъ Стеша Хрипунова сдѣлала тремъ офицерамъ пантомину, а они и влети послѣ этого прямо въ комнаты, да всѣ на колѣни предъ ней... А въ комнатахъ ея отецъ и гости были... Конфузь! (Грызетъ орѣхи. ) А папенька все медали себѣ ожидаетъ: раньше, чѣмъ я орденъ получу, говоритъ, — ты о свадьбѣ и думать не моги! Тогда я тебя за полковника выдамъ. А что мнѣ онъ, полковникъ-то! Полковники старики бываютъ. Вотъ ежели-бъ тотъ офицерикъ, что со мной раскланялся — полковникъ былъ, да ежели-бъ прибавить къ нему усы нашего приказчика Семеныча, носъ — Петра Ерофеича, глаза голубые съ поволокой, какъ у Михаилы Ѳедоровича, — закрывши глаза пошла бы за такого! (Пауза. ) Скука... Хоть-бы кончить вышиванье поскорѣй!... Папенькѣ ко дню ангела на подушку гишпанца съ предметомъ въ супризъ вышиваю... А не поспѣетъ супризъ въ срокъ, избить они обѣщались!...
ЯВЛЕНІЕ II.
(Входятъ Ѳедосья Ермолаевна съ Агафьей Прокловной, за ними кухарка несетъ самоваръ и чайную посуду. )
Аг. Прокл. (Цѣлуясь съ Праск. Тит. ) — Здравствуй, красавица, здраствуй... Господь милости прислалъ.
Праск. Тит. — Откуда Богъ принесъ, Агафья Прокловна?...
Аг. Пр. — Отъ обѣдни, касаточка, изъ храма Божія. Охо-хо-хо!... Все то ты за работушкой надрываешься... Здоровьица своего слабо-хлибкаго не бережешь... Шутка ли, въ такіе годы!... Все вотъ о возрастѣ твоемъ у маменьки спросить собираюсь. Мать, много ли годовъ дочкѣ?
Ѳедосья Ермил. (сюроіозоркой). — Двадца.... семнацатый! (Завариваетъ и разливаетъ чай. ) Отцу въ презентъ сурпризъ вышиваетъ.
Агаф. Пр. — Почитаніе къ родителямъ, Значитъ, имѣетъ. Чего еще лучше! Умница дѣвушка. А то нынѣшніе-то дѣтки умнѣе родителевъ быть хотять... Грѣхи!..
Въ „Ulkˮʼѣ помѣщены замѣтки того же короля Калаканы, въ которыхъ онъ сравниваетъ Берлинъ и Германію со своей столицей Гонолюлю и, вообще, съ своимъ королевствомъ:
— Гонолюлю въ сравненіи съ Берлиномъ — безспорно трущоба; но, за то, ни одна улица моей столицы не можетъ похвастаться такимъ количествомъ трущобъ, какъ любая улица Берлина... Собаки здѣсь, кажется, считаются священными животными. Иначе я не могу объя
снить себѣ слѣдующаго, довольно страннаго, факта. Гдѣ только покажется на улицѣ собака, всегда за ней слѣдуетъ на веревочкѣ человѣкъ, который обязанъ сообразоваться со всякими движеніями этого животнаго. Парламентъ — новое, войско-же — древнее учрежденіе прусскаго государства. Главная задача парламента: добывать и присуждать деньги на содержаніе арміи; главная задача войска, насколько я могъ понять, предохранять край отъ всяческихъ поползновеній слишкомъ развитаго парламентаризма. Въ моемъ государствѣ туземные обитатели вымираютъ, здѣсь-же они выселяются: результатъ, въ обоихъ случаяхъ, одинъ и тотъ-же!...
Еще словечко про Калакану. Въ одномъ изъ послѣднихъ нумеровъ „Klädderadatsch”’a представленъ король Сандвичевыхъ острововъ, съ азартомъ отплясывающій съ какой-то смуглой дѣвой юга. На черномъ лицѣ его величества такъ и сіяютъ довольство и веселіе... „Дикій король Калакана, говоритъ „Kladderadatsch”, который въ хладномъ Берлинѣ велъ себя такъ чинно, важно и воздержанно, въ болѣе южномъ и менѣе чванномъ, веселомъ городѣ, Вѣнѣ, чувствуетъ, какъ, понемногу, ледъ, окружавшій его королевское сердце, начинаетъ таять”...
„Klalderadatsch” предлагаетъ слѣдующій „разговоръ между Алжиромъ и Тунисомъ”.
Стоятъ двѣ дамы, изъ которыхъ одна старается выдернуть свой длинный шлефъ, запутавшійся въ колючихъ растеніяхъ; другая-же смотритъ на свою подругу съ участіемъ:
Британія. — Ну, что: какъ тебѣ нравится Африка? Ты какъ будто, порядкомъ загорѣла, — и такъ скоро!
Галлія. — Загаръ-то бы еще ничего, — а вотъ бѣда: я страшно поколола себѣ пальцы, и обожглась таки порядкомъ!
Подъ большимъ деревомъ, на которомъ красуется большой плодъ, съ буквою R (Республика), стоитъ принцъ Жеромъ Бонапартъ и, указывая рукой на дерево и плодъ, говоритъ что-то молодому, тощему человѣку, стоящему предъ нимъ съ руками по швамъ И головой, поднятой вверхъ. „Принцъ Жеромъ — гласитъ подпись — отказывается въ пользу своего сына, Виктора, отъ всѣхъ претензій, правъ и надеждъ на тронъ Франціи — въ настоящемъ и въ будущемъ”... Правà Бонапартовъ на... республику! Недурно?
На послѣдней страницѣ того-же нумера „Kladderadatsch”ʼ a представлена сцена на „Выставкѣ пчелъ въ Потсдамѣ”. Разныя государства стоятъ передъ ульями, изъ которыхъ пчелы роями вылетаютъ и съ ожесточеніемъ бросаются на обезпокоившихъ ихъ посѣтителей. На ульяхъ надписи: передъ Англіей — Ирландія, передъ Франціей — Тунись; князь Бисмаркъ стоитъ въ недоумѣніи передъ высокимъ ульемъ, въ формѣ тіары, съ надписью: „Римъ”. Забавнѣе другихъ — турокъ, который осторожно поднимаетъ крышку своего улья и съ кислой миной заглядываетъ въ него: въ ульѣ — пустота.
Извѣстно приданіе, что императоръ Фридрихъ Барбаросса, не умеръ, а только спитъ въ пещерѣ Киффгаузерской горы. Онъ пробуждается въ великія минуты, когда дѣло идетъ о безопасности всей Германіи, и лишь только опасность пройдетъ — засыпаетъ снова. Въ послѣднее время, въ XIX столѣтіи, онъ просыпался два раза: первый, во время войны за освобожденіе, въ 1813 — 14 годахъ; второй — въ послѣднюю Франко-Германскую войну 1870—71 года.
Въ послѣднее время, замѣчаетъ „Ulk“, императоръ Барбаросса, наслушавшись многословныхъ и пустыхъ рѣчей студентовъ, праздновавшихъ на горѣ Киффгаузерской годовщину объединенія, — соскучился до того, что уснулъ опять непробуднымъ сномъ. Весьма сомнительно, пробудится-ли онъ теперь когда-нибудь! заключаетъ „Ulk“.
Медалью удостоили.
Шутка-водевиль въ 1 дѣйствіи Алексѣя Падурова (А. Педро).
ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:
Титъ Титычъ Живоглотовъ, купецъ-благотворитель. Ѳедосья Ермолаевна, законнѣйшая супруга его. Никита, сынъ 24 лѣтъ. Плечистый малый. Прасковья, дочь 20 лѣтъ. Ермила Кузьмичъ Василій Петровичъ
купцы, пріятели Тита Титыча.
Степанъ Ведемеичъ, квартальный надзиратель.
Агафья Прокловна, приживалка въ домѣ Живоглотовыхъ. Ефремъ, кучеръ. Кухарка.
Дѣйствіе происходить въ залѣ дома Живоглотова.
ЯВЛЕНІЕ I.
(На сценѣ, за пяльцами, сидить Прасковья Титовна и вышиваетъ. Около нея, на столикѣ, тарелка съ орѣхами. )
Прасковья Тит. — Ужасти, какъ скучно! День идетъ, идетъ... Сегодня все то же, что и вчера было, завтра будетъ то же, что и сегодня... Въ воскресенье всѣ идемъ къ обѣднѣ, къ папенькѣ гости придутъ и папенька по этому пьяны будутъ... По понедѣльникамъ у папенькѣ голова болитъ и они полыновку принимаютъ, мы съ маменькой сидимъ и ругань отъ нихъ слушаемъ. Вторникъ — также скука; развѣ Микеша принесетъ изъ коммерческаго клуба антиресную книгу Польдекова сочиненія, такъ украдкой почитаешь... По сре
дамъ папенька маменьку колотятъ; на это самое занятіе они и день особый назначили... По четвергамъ маменька папенькѣ какой-то кривой Агашкой глаза колять... Ругань... По пятницамъ газеты намъ приносятъ. Чуть что въ политикѣ не по ихнему — опять папенька содомъ поднимаетъ... Въ прошлую пятницу прочитали, что англичане гарнизонъ, что-ли, усиливаютъ въ Индіи и рускихъ тѣснятъ; ну, кто-бы кромѣ англичанъ виноватъ въ томъ, а они Микешѣ за это синяковъ наставили: зачѣмъ, говоритъ, вы, молодое поколѣніе, тамъ маху дали! За Прокловной старушкой съ доской по двору бѣгали, на колъ ее посадить хотѣли... Не любятъ они ее! Чуть илъ въ голову попадетъ — они геройство свое выказывать станутъ. Въ субботу въ баню всѣ идемъ, по
томъ ко всенощной... Вотъ и вся наша недѣля. Каково мнѣ-то, молодой дѣвушкѣ, жить такъ! Въ клубѣ и театрѣ не болѣе двухъ-трехъ разъ въ году бываемъ.. Законныхъ антиресныхъ кавалеровъ у меня нѣтъ... Да что! Кавалеры изъ нашего купецкaгo сословія — одна необразованность съ двухсмысліемъ! Къ примѣру, гуляли мы на дняхъ въ городскомъ саду съ маменькой... Ну, виновата-ли я, что у меня походка малость съ развальцемъ! А позади отъ мущиновъ сакразмы о себѣ слышу: «селезня, говорятъ, ей не достаетъ»! А другой ему: «о, нѣтъ, у этой еще настоящаго нагулу нѣтъ». Обидно. Положимъ, что маменька по своей проницательности тотчасъ-же ругаться съ ними стала, а мнѣ отъ этого не легче!... (Въ раздумьѣ. ) А не пойду я за купца длиннополаго! Ни въ жисть! (Пауза. ) Господи! Хоть-бы отдавали замужъ поскорѣй... хотя, кромѣ офицера съ саблей и со шпорами, я ни за кого не пойду! Вотъ вчера мимо насъ молоденькій офицерикъ прошелъ... Ну, прелесть!.. И въ окно смотрѣла, вижу — мимо Артемьева-солдатка идетъ, а за ней... Нѣтъ, это не Артемьевна, а просвирня была... Нѣтъ, кажется, вовсе незнакомая баба шла, а за ней онъ... Ну, какъ тутъ утерпѣть, незнакомой бабѣ не поклониться! А онъ, подумавши, что это я ему кланяюсь — ручкой мнѣ этакъ сдѣлалъ и улыбнулся. Ну, и я ему изъ подъ интриги взяла да тоже улыбнулась... Пріятно офицеру улыбнуться. Опять пройдетъ, опять поклонюсь, нащотъ улыбки только не забыть-бы... Пантолицой развѣ попробовать, на безсловесномъ языкѣ... Страшно. Вонъ Стеша Хрипунова сдѣлала тремъ офицерамъ пантомину, а они и влети послѣ этого прямо въ комнаты, да всѣ на колѣни предъ ней... А въ комнатахъ ея отецъ и гости были... Конфузь! (Грызетъ орѣхи. ) А папенька все медали себѣ ожидаетъ: раньше, чѣмъ я орденъ получу, говоритъ, — ты о свадьбѣ и думать не моги! Тогда я тебя за полковника выдамъ. А что мнѣ онъ, полковникъ-то! Полковники старики бываютъ. Вотъ ежели-бъ тотъ офицерикъ, что со мной раскланялся — полковникъ былъ, да ежели-бъ прибавить къ нему усы нашего приказчика Семеныча, носъ — Петра Ерофеича, глаза голубые съ поволокой, какъ у Михаилы Ѳедоровича, — закрывши глаза пошла бы за такого! (Пауза. ) Скука... Хоть-бы кончить вышиванье поскорѣй!... Папенькѣ ко дню ангела на подушку гишпанца съ предметомъ въ супризъ вышиваю... А не поспѣетъ супризъ въ срокъ, избить они обѣщались!...
ЯВЛЕНІЕ II.
(Входятъ Ѳедосья Ермолаевна съ Агафьей Прокловной, за ними кухарка несетъ самоваръ и чайную посуду. )
Аг. Прокл. (Цѣлуясь съ Праск. Тит. ) — Здравствуй, красавица, здраствуй... Господь милости прислалъ.
Праск. Тит. — Откуда Богъ принесъ, Агафья Прокловна?...
Аг. Пр. — Отъ обѣдни, касаточка, изъ храма Божія. Охо-хо-хо!... Все то ты за работушкой надрываешься... Здоровьица своего слабо-хлибкаго не бережешь... Шутка ли, въ такіе годы!... Все вотъ о возрастѣ твоемъ у маменьки спросить собираюсь. Мать, много ли годовъ дочкѣ?
Ѳедосья Ермил. (сюроіозоркой). — Двадца.... семнацатый! (Завариваетъ и разливаетъ чай. ) Отцу въ презентъ сурпризъ вышиваетъ.
Агаф. Пр. — Почитаніе къ родителямъ, Значитъ, имѣетъ. Чего еще лучше! Умница дѣвушка. А то нынѣшніе-то дѣтки умнѣе родителевъ быть хотять... Грѣхи!..