Прекратился вой и визгъ либермановскаго хора.
Волжинъ-Рижскій, куплетистъ, не поетъ со сцены вздора.
Не гремитъ уже оркестръ Левандовскаго мазурки,
И не свѣтятъ фонари, — въ темнотѣ играй хоть въ жмурки.
За буфетомъ не видать ни графиновъ, ни бутылокъ...
Мертвый въ гробѣ долженъ спать, а живой — чесать затылокъ!
V.
Впрочемъ, что же унывать и зачѣмъ тоскливость взгляда? Всякій смѣло пусть идетъ въ тѣнь „тропическаго садаˮ.
Здѣсь найдется и буфетъ, и дѣвицы полу-свѣта:
Здѣсь, я думаю, весь свѣтъ можетъ ждать себѣ привѣта!
Здѣсь любезно встрѣтитъ васъ и „директоръˮ, М. Карнѣевъ, И буфетчикъ, и швейцаръ, — стая цѣлая лакеевъ...
Лишь платите деньги вы, въ Палестины ткнувшись эти, — Безпрепятственно затѣмъ, знай, пишите вы мыслете!...
VI.
Ахъ, спортсмэны наши! Ихъ у Карнѣева не видно,
Что, конечно, всѣмъ въ саду очень больно и обидно.
Всѣ спорстмэны до сихъ поръ рыщутъ въ полѣ и — повѣрьте — Рьяно зайцевъ и лисицъ предаютъ ужасной смерти,
Забывая „зимній садъˮ, забывая все на свѣтѣ...
Камень въ сердцѣ ихъ лежитъ, безсердечны люди эти!...
Зайцы, лисы! Ваша кровь вопіетъ объ отомщеньи —
И за васъ намъ отомстятъ волчьи стаи, безъ сомнѣнья:
Сѣрый звѣрь пойдетъ гулять по закутамъ, по загонамъ — И семья овечья хлѣвъ огласитъ пресмертнымъ стономъ...
Объ охотничьей-жь судьбѣ говоритъ одна примѣта — Пролетѣвшая межь звѣздъ длиннохвостая комета.
У кометы на хвостѣ прочитали звѣздочеты:
Съ Немезидою стрѣлки кончатъ скоро всѣ разсчеты...
Воемъ стрѣлъ изъ дамскихъ глазъ (звѣздочетъ, сулишь намъ зло ты! ) Сражены будутъ какъ разъ члены „общества охотыˮ, —
И падутъ они у ногъ тѣхъ, кто промаха не знаетъ... Немезида такъ всегда виноватаго караетъ!
VII.
„Ладный , „Щедрыйˮ и „Зарѣзъˮ, „Чародѣйˮ и „Незабвенныйˮ,
„Главныйˮ, „Змѣйкаˮ и „Частякъˮ, и „Татаркинъˮ, и „Отмѣнныйˮ —
Масса кличекъ и именъ знати самой безусловной,
Знати скачекъ и призовъ въ честь заводской родословной!
Ею городъ весь плѣненъ, весь Саратовъ рысаками Только бредитъ, восхищенъ ихъ рысистыми бѣгами.
Чернь глядитъ на ипподромъ — и туда-жь свой взоръ небесный Обращаетъ „высшій свѣтъˮ, дамъ, дѣвицъ букетъ прелестный:
Боронесса Шпицъ фонъ-Швицъ, госпожа де-Курдюкова
И съ ней ангелъ, а не дочь, — „свѣтаˮ вамъ еще какого?!...
И купечество все здѣсь: Жегинъ, Болдыревъ, Ивановъ, Шерстобитовъ и Пристлей, Тихоміровъ, Селивановъ...
Вся купечества семья появилось въ полномъ сборѣ,
Всѣ нарядами блестятъ, кружевъ — цѣлое тутъ море!...
И взгляните вы на нихъ: что за роскошь формъ и тѣла, — Все румяно и красно, пышно, полно, знойно, спѣло!
Подъ пальто, какъ будто мѣхъ, дышатъ страшно эти груди... Ахъ, недаромъ издавна такъ купчиху цѣнятъ люди!...
Но, представьте, на бѣгахъ, вѣдь, находятся субъекты,
Для которыхъ трынъ-трава эти, такъ сказать, конфекты!...
Вотъ одинъ почтенный мужъ — да погибнетъ онъ отъ грома! — Все вниманье обратилъ на героевъ ипподрома:
Глазъ не сводитъ, весь застылъ и, дрожа, какъ отъ испуга,
Восклицаетъ: „ахъ, подлецъ! да его сведутъ, вѣдь, съ круга!...
„Такъ и есть: второй ужь сбой, — третій будетъ несомнѣнно... „Да наѣздника того выдрать слѣдуетъ отмѣнно”!
И глаза его горятъ... конской боленъ онъ горячкой...
Онъ съ ума совсѣмъ сойдетъ, если кончитъ конь „проскачкой !..
VIII.
Чтить умѣемъ не одни мы лишь конскіе таланты...
Вотъ „музейˮ — народа тьма: дамы, старцы, дѣвы, франты.
Хоть „музейˮ довольно плохъ, но — хозяинъ въ томъ порукой — Для прикащиковъ и онъ служитъ важною наукой.
Телефонъ и фонографъ, и красотка Нува-Гава, —
Здѣсь сіяетъ знаній свѣтъ, мы сказать имѣемъ право.
Но, на случай, коль „музей всѣмъ по вкусу не придется, И еще, куда идти, мѣсто, знаю я, найдется:
Нашъ театръ. Актеры есть. Ими Чарскій управляетъ. Капельдинеръ Александръ грустно усъ свой опускаетъ:
И въ „музеѣˮ есть народъ, на бѣгахъ народа много, — Лишь для публики въ театръ заросла травой дорога...
Кассиръ спитъ спокойнымъ сномъ и никто его не будитъ... Виноватъ-ли въ этомъ онъ — пусть читатель мой разсудитъ!
Ершъ.
“Побѣжденный Римъˮ. — Рефррмы и преобразованія въ казенныхъ театрахъ. — Предстоящій бенефисъ г. Ленскаго. Бенефисъ г-жи Яблочкиной. — Новинки Малаго театра. — Русское музыкальное общество
Наиболѣе крупною театральною новинкою Москвы, за минувшую недѣлю, былъ, несомнѣнно, „Побѣжденный Римъˮ, поставленный на сценѣ театра бл. п. Пушкина.
„Rôme vaincueˮ Породи́ имѣлъ громадный успѣхъ, лѣтъ шесть назадъ въ Парижѣ, въ Thêаtre de la Comédie française, благодаря, какъ увѣряютъ, главнымъ образомъ — Виктору Гюго, невмѣру протижировавшему юному автору трагедіи, а также и артистамъ знаменитаго театра, по выраженію А. Дюма, „изъ пылинки дѣлающимъ ураганъˮ...
Мы охотно вѣримъ этой рецензентской присказкѣ, такъ какъ, сама по себѣ, трагедія девятнадцатилѣтняго мальчугана не могла-бы имѣть — не только громаднаго, но хотя-бы и посредственнаго успѣха...
Посредственный, именно, успѣхъ она и имѣла у насъ, на сценѣ театра бл. п. Пушкина.
Сюжетъ трагедіи заимствованъ изъ коротенькаго указанія Тита Ливія, касающагося эпохи нашествія на Римъ полчищъ Аннибала. Одна изъ служительницъ богини Весты нарушила обѣтъ цѣломудрія, и разгнѣванная богиня потребовала, чрезъ авгуровъ, смерти преступницѣ. Передъ тѣмъ, какъ жрецы, народъ и палачи готовились ввести несчастную въ подземелье, гдѣ она должна была задохнуться отъ голодной смерти, ея мать зарѣзала ее, чтобы тѣмъ освободить ее отъ предсмертныхъ мученій... „И въ то же утро, повѣствуетъ Т. Ливій. Аннибалъ — неизвѣстно почему — отступилъ отъ стѣнъ готоваго пасть великаго городаˮ.
Вотъ и все. И на эту-то тему состряпано пять „безконечныхъ актовъ трагедіи, правда — интересной по мастерской планировкѣ, но, за то, и томительно скучной — по деталямъ. Мѣстами, встрѣчаются чрезвычайно граціозные штришки и „счастливыя пятнаˮ, — какъ, напр., разсказъ Юніи о первой грёзѣ любви, — какъ, напр., огненная рѣчь (I д. ) Фабія; но, на ряду съ ними, попадаются и такіе снотворные „пассажи”, какъ, напр., длинная тирада Постуміи (въ IV актѣ), или разсказъ Лентулія о битвѣ съ Галлами (I актъ)... Трагедія вопіетъ о купюрахъ.
Нельзя сказать, чтобы можно было упрекнуть дирекцію въ недостаточно-роскошной постановкѣ пьесы, — напротивъ: декораціи гг. Вальца, Нордмарка и Фалька — великолѣпны, а костюмы нс оставляютъ желать ничего лучшаго; за то исполненіе... Ахъ, какъ ошибается г. Ѳедотовъ, если воображаетъ, что древніе римляне пѣли, а не говорили!
Безусловно лучше другихъ исполнителей „Побѣжденнаго Рима” — г. Рютчи (Фабій); г. Иванову-Козельскому можно дать дружескій совѣтъ: не потрясать, на каждомъ словѣ, вытянутою дòлу рукою, — жестъ крайне вульгарный; г-жа Немирова-Ральфъ и г. Писаревъ сдѣлали все, что было можно, изъ почти „невозможныхъˮ ролей. Постуміи и Вестапора; г. Скуратовъ симпатиченъ въ роли поэта Эннія; г-жа Волгина слишкомъ тяжела для роли Опиміи.
А propos. Почему-бы г-жѣ Бренко не „запастисьˮ г-жей Уманецъ- Райской? Вѣдь, въ труппѣ театра бл. п. Пушкина, актрисы на
Волжинъ-Рижскій, куплетистъ, не поетъ со сцены вздора.
Не гремитъ уже оркестръ Левандовскаго мазурки,
И не свѣтятъ фонари, — въ темнотѣ играй хоть въ жмурки.
За буфетомъ не видать ни графиновъ, ни бутылокъ...
Мертвый въ гробѣ долженъ спать, а живой — чесать затылокъ!
V.
Впрочемъ, что же унывать и зачѣмъ тоскливость взгляда? Всякій смѣло пусть идетъ въ тѣнь „тропическаго садаˮ.
Здѣсь найдется и буфетъ, и дѣвицы полу-свѣта:
Здѣсь, я думаю, весь свѣтъ можетъ ждать себѣ привѣта!
Здѣсь любезно встрѣтитъ васъ и „директоръˮ, М. Карнѣевъ, И буфетчикъ, и швейцаръ, — стая цѣлая лакеевъ...
Лишь платите деньги вы, въ Палестины ткнувшись эти, — Безпрепятственно затѣмъ, знай, пишите вы мыслете!...
VI.
Ахъ, спортсмэны наши! Ихъ у Карнѣева не видно,
Что, конечно, всѣмъ въ саду очень больно и обидно.
Всѣ спорстмэны до сихъ поръ рыщутъ въ полѣ и — повѣрьте — Рьяно зайцевъ и лисицъ предаютъ ужасной смерти,
Забывая „зимній садъˮ, забывая все на свѣтѣ...
Камень въ сердцѣ ихъ лежитъ, безсердечны люди эти!...
Зайцы, лисы! Ваша кровь вопіетъ объ отомщеньи —
И за васъ намъ отомстятъ волчьи стаи, безъ сомнѣнья:
Сѣрый звѣрь пойдетъ гулять по закутамъ, по загонамъ — И семья овечья хлѣвъ огласитъ пресмертнымъ стономъ...
Объ охотничьей-жь судьбѣ говоритъ одна примѣта — Пролетѣвшая межь звѣздъ длиннохвостая комета.
У кометы на хвостѣ прочитали звѣздочеты:
Съ Немезидою стрѣлки кончатъ скоро всѣ разсчеты...
Воемъ стрѣлъ изъ дамскихъ глазъ (звѣздочетъ, сулишь намъ зло ты! ) Сражены будутъ какъ разъ члены „общества охотыˮ, —
И падутъ они у ногъ тѣхъ, кто промаха не знаетъ... Немезида такъ всегда виноватаго караетъ!
VII.
„Ладный , „Щедрыйˮ и „Зарѣзъˮ, „Чародѣйˮ и „Незабвенныйˮ,
„Главныйˮ, „Змѣйкаˮ и „Частякъˮ, и „Татаркинъˮ, и „Отмѣнныйˮ —
Масса кличекъ и именъ знати самой безусловной,
Знати скачекъ и призовъ въ честь заводской родословной!
Ею городъ весь плѣненъ, весь Саратовъ рысаками Только бредитъ, восхищенъ ихъ рысистыми бѣгами.
Чернь глядитъ на ипподромъ — и туда-жь свой взоръ небесный Обращаетъ „высшій свѣтъˮ, дамъ, дѣвицъ букетъ прелестный:
Боронесса Шпицъ фонъ-Швицъ, госпожа де-Курдюкова
И съ ней ангелъ, а не дочь, — „свѣтаˮ вамъ еще какого?!...
И купечество все здѣсь: Жегинъ, Болдыревъ, Ивановъ, Шерстобитовъ и Пристлей, Тихоміровъ, Селивановъ...
Вся купечества семья появилось въ полномъ сборѣ,
Всѣ нарядами блестятъ, кружевъ — цѣлое тутъ море!...
И взгляните вы на нихъ: что за роскошь формъ и тѣла, — Все румяно и красно, пышно, полно, знойно, спѣло!
Подъ пальто, какъ будто мѣхъ, дышатъ страшно эти груди... Ахъ, недаромъ издавна такъ купчиху цѣнятъ люди!...
Но, представьте, на бѣгахъ, вѣдь, находятся субъекты,
Для которыхъ трынъ-трава эти, такъ сказать, конфекты!...
Вотъ одинъ почтенный мужъ — да погибнетъ онъ отъ грома! — Все вниманье обратилъ на героевъ ипподрома:
Глазъ не сводитъ, весь застылъ и, дрожа, какъ отъ испуга,
Восклицаетъ: „ахъ, подлецъ! да его сведутъ, вѣдь, съ круга!...
„Такъ и есть: второй ужь сбой, — третій будетъ несомнѣнно... „Да наѣздника того выдрать слѣдуетъ отмѣнно”!
И глаза его горятъ... конской боленъ онъ горячкой...
Онъ съ ума совсѣмъ сойдетъ, если кончитъ конь „проскачкой !..
VIII.
Чтить умѣемъ не одни мы лишь конскіе таланты...
Вотъ „музейˮ — народа тьма: дамы, старцы, дѣвы, франты.
Хоть „музейˮ довольно плохъ, но — хозяинъ въ томъ порукой — Для прикащиковъ и онъ служитъ важною наукой.
Телефонъ и фонографъ, и красотка Нува-Гава, —
Здѣсь сіяетъ знаній свѣтъ, мы сказать имѣемъ право.
Но, на случай, коль „музей всѣмъ по вкусу не придется, И еще, куда идти, мѣсто, знаю я, найдется:
Нашъ театръ. Актеры есть. Ими Чарскій управляетъ. Капельдинеръ Александръ грустно усъ свой опускаетъ:
И въ „музеѣˮ есть народъ, на бѣгахъ народа много, — Лишь для публики въ театръ заросла травой дорога...
Кассиръ спитъ спокойнымъ сномъ и никто его не будитъ... Виноватъ-ли въ этомъ онъ — пусть читатель мой разсудитъ!
Ершъ.
“Побѣжденный Римъˮ. — Рефррмы и преобразованія въ казенныхъ театрахъ. — Предстоящій бенефисъ г. Ленскаго. Бенефисъ г-жи Яблочкиной. — Новинки Малаго театра. — Русское музыкальное общество
Наиболѣе крупною театральною новинкою Москвы, за минувшую недѣлю, былъ, несомнѣнно, „Побѣжденный Римъˮ, поставленный на сценѣ театра бл. п. Пушкина.
„Rôme vaincueˮ Породи́ имѣлъ громадный успѣхъ, лѣтъ шесть назадъ въ Парижѣ, въ Thêаtre de la Comédie française, благодаря, какъ увѣряютъ, главнымъ образомъ — Виктору Гюго, невмѣру протижировавшему юному автору трагедіи, а также и артистамъ знаменитаго театра, по выраженію А. Дюма, „изъ пылинки дѣлающимъ ураганъˮ...
Мы охотно вѣримъ этой рецензентской присказкѣ, такъ какъ, сама по себѣ, трагедія девятнадцатилѣтняго мальчугана не могла-бы имѣть — не только громаднаго, но хотя-бы и посредственнаго успѣха...
Посредственный, именно, успѣхъ она и имѣла у насъ, на сценѣ театра бл. п. Пушкина.
Сюжетъ трагедіи заимствованъ изъ коротенькаго указанія Тита Ливія, касающагося эпохи нашествія на Римъ полчищъ Аннибала. Одна изъ служительницъ богини Весты нарушила обѣтъ цѣломудрія, и разгнѣванная богиня потребовала, чрезъ авгуровъ, смерти преступницѣ. Передъ тѣмъ, какъ жрецы, народъ и палачи готовились ввести несчастную въ подземелье, гдѣ она должна была задохнуться отъ голодной смерти, ея мать зарѣзала ее, чтобы тѣмъ освободить ее отъ предсмертныхъ мученій... „И въ то же утро, повѣствуетъ Т. Ливій. Аннибалъ — неизвѣстно почему — отступилъ отъ стѣнъ готоваго пасть великаго городаˮ.
Вотъ и все. И на эту-то тему состряпано пять „безконечныхъ актовъ трагедіи, правда — интересной по мастерской планировкѣ, но, за то, и томительно скучной — по деталямъ. Мѣстами, встрѣчаются чрезвычайно граціозные штришки и „счастливыя пятнаˮ, — какъ, напр., разсказъ Юніи о первой грёзѣ любви, — какъ, напр., огненная рѣчь (I д. ) Фабія; но, на ряду съ ними, попадаются и такіе снотворные „пассажи”, какъ, напр., длинная тирада Постуміи (въ IV актѣ), или разсказъ Лентулія о битвѣ съ Галлами (I актъ)... Трагедія вопіетъ о купюрахъ.
Нельзя сказать, чтобы можно было упрекнуть дирекцію въ недостаточно-роскошной постановкѣ пьесы, — напротивъ: декораціи гг. Вальца, Нордмарка и Фалька — великолѣпны, а костюмы нс оставляютъ желать ничего лучшаго; за то исполненіе... Ахъ, какъ ошибается г. Ѳедотовъ, если воображаетъ, что древніе римляне пѣли, а не говорили!
Безусловно лучше другихъ исполнителей „Побѣжденнаго Рима” — г. Рютчи (Фабій); г. Иванову-Козельскому можно дать дружескій совѣтъ: не потрясать, на каждомъ словѣ, вытянутою дòлу рукою, — жестъ крайне вульгарный; г-жа Немирова-Ральфъ и г. Писаревъ сдѣлали все, что было можно, изъ почти „невозможныхъˮ ролей. Постуміи и Вестапора; г. Скуратовъ симпатиченъ въ роли поэта Эннія; г-жа Волгина слишкомъ тяжела для роли Опиміи.
А propos. Почему-бы г-жѣ Бренко не „запастисьˮ г-жей Уманецъ- Райской? Вѣдь, въ труппѣ театра бл. п. Пушкина, актрисы на