Чуръ меня, судите сами... По управа повела,
Вижу я, не такъ дѣла, — Хоть торгую я часами... — „О, театры! о, спектакли! Возгласилъ С—въ тогда:
Разсудите этакъ, такъ-ли,
Но въ спектакляхъ вся бѣда. Забывая дѣлъ беремя,
Лишь найдетъ веселый стихъ, — Мы въ театрахъ тратимъ время... Уничтожить нужно ихъ.
Да-съ, за то нашла та кара — Нужно, братцы, разумѣть, — Вѣдь въ театрѣ шла комедь Въ часъ ужаснаго пожара!? — „Въ скорби складу нѣтъ, ни ладу, — Зодчій сдѣлалъ всѣмъ укоръ: По новѣйшему фасаду.
Снова выстроимъ мы дворъ. О минувшемъ брось заботы, О погибшемъ не тужи!
Закипятъ у насъ работы, Замелькаютъ чертежи...
Начинайте тары-бары,
Ассигнуйте намъ расходъ, И мы менѣе чѣмъ въ годъ Снова выстроимъ амбарыˮ! Л—нъ, жизнью убѣленный, Налилъ зельтерской фiалъ И всей Думѣ сокрушенной Освѣжиться предлагалъ:
— „Пей! Забудь свою невзгоду, Пей! Любя тебѣ даю, — Помогаетъ... Эту воду Я возами продаю.
Пей, страдалица! кружится Отъ невзгоды голова;
Чѣмъ въ рѣчахъ терять слова, Прежде нужно освѣжитьсяˮ!... — „Ну, васъ, съ зельтерской водою! Молвилъ грустно П—въ.
Не вода миритъ съ бѣдою Руси матери сыновъ!
Эхъ! Толчемъ мы воду въ Думѣ, Дѣло въ сторону, вдругъ — глядь И пришлося всѣмъ въ костюмѣ Прекурьозномъ щеголять...
Отнести къ какимъ-же даннымъ Сумму этой злой бѣды? —
Нѣтъ ни ˮпользыˮ ни ˮнуждыˮ
Въ томъ пожарищѣ нежданномъˮ... Подвильнулъ тутъ юркой рыбкой Вѣщій П—въ,
Проворчавъ со злой улыбкой:
— „Нутка-съ, случай-то каковъ? Вновь вы встрѣтитесь со мною, — Для брошюръ-ли силы нѣтъ? За ночь трудъ я свой утрою, Завтpa выпущу на свѣтъ!
Смертный! Ты не чуждъ страданьямъ, Рокъ постигшій не суди, Но моей брошюры жди
И читай съ большимъ вниманьемъ!
Докторъ Оксъ.
молоньЯ.
(Перепѣвъ. )
Михаилъ Ивановичъ вернулся поздно, вошелъ въ спальную, бросилъ легкое пальто на кресло и зажегъ свѣчу. По блестящимъ глазамъ, по цвѣту лица, словомъ — по всей фигурѣ мужа Зинаида Павловна сразу замѣтила, что онъ исправно поужиналъ.
— Откуда изволили пожаловать? Гдѣ путешествовали?... — Здѣсь-же все, душечка, въ паркѣ, у Самборскихъ... — До бѣла свѣта!
— Ахъ, милочка, что же такое? Нынче свѣтаетъ-то съ вечера.
— Хорошъ вечеръ! Два часа... Или у Самборскихъ до утра не поздно, а дома такъ въ десять заваливаешься...
— Зиночка, я, голубчикъ мой, шелъ домой, вдругъ встрѣчается Петръ Николаевичъ съ цѣлою компаніей... ну, и затащили, не пустили безъ ужина... Пойми-же...
— Еще-бы не понять!
— Я, собственно, много раньше-бы... но часы остановились, а я на бѣду забылъ ключикъ...
— Ты забылъ, что они у тебя безъ ключа заводятся... съ мадамъ Самборской ты, кажется, все забылъ... — Ахъ, Зина!
— Съ нею обо всемъ можно забыть, даже о женѣ... Въ воскресенье я, по вашей милости, не попала къ княгинѣ, — тоже у нея всю ночь.. — Всю ночь! Нынче вся ночь-то короче воробьинаго носа.
— А пѣнье мадамъ Самборской еще болѣе её сокращаетъ. Вы съ нею, вѣроятно, дуэты распѣваете...
— Дуэты-то она распѣваетъ, только не со мною, а съ Лазуцкимъ... красивый малый, ловкій...
— А ты страдаешь, бѣдняжка!
— Я-то не страдаю, а вотъ Петръ Николаевичъ... не мѣшало-бы ему смотрѣть въ оба. Ну, Зиночекъ, поцалуй... на мировую. — Убирайтесь... я спать хочу.
— Разочекъ... одинъ разочекъ. Вотъ тутъ... шейку...
Зинаида Павловна встала раньше мужа. Пальто Михаила Ивановича валялось на полу. Она подняла его; изъ кармана выпала записка. Обревизовать корреспонденцію мужа, какъ всѣмъ извѣстно, есть священная обязанность каждой супруги. Зина подняла записку, понюхала, — духами пахнеть, — нахмурилась. развернула и поблѣднѣла; передъ глазами замелькали тоненькія строчки женскаго письма.
«Не грѣшно-ли тебѣ» — прочла Зина. — «съ воскресенья не былъ! Неужели ты не понимаешь, что я жить не могу безъ тебя. Завтра ровно въ девять буду ждать въ акаціевой бесѣдкѣ. Непремѣнно... непремѣнно! Не мучай меня, милый»!
„Твоя Соняˮ
— Соня! Софья Самборская! прошептала Зина... Такъ вотъ что! Хорошоже, Михаилъ Ивановичъ, вы такъ... Погодите, мой милѣйшій, я покажу вамъ, какъ меня обманывать... Я вамъ покажу!
Михаилъ Ивановичъ заворочался на постели, Зина быстро сунула записку обратно въ карманъ и открыла драпировки оконъ.
Михаилъ Ивановичъ наскоро одѣлся, наскоро выпилъ свой чай и поспѣшилъ въ городъ, на службу.
— Ты вечеръ дома? — спросила Зина неровнымъ голосомъ. — Лиза хотѣла придти съ мужемъ...
— Ахъ, это очень досадно, — отвѣтилъ онъ, не замѣчая волненья жены. — Я далъ слово одному пріятелю быть у него въ Петровскомъ-Разумовскомъ въ восемь часовъ. Впрочемъ, постараюсь рано вернуться.
— О, пожалуйста не старайся! Я пойду сама къ Лизѣ и просижу вечеръ у нея... Сдѣлай одолженіе, не стѣсняйся.
— Вотъ и отлично, — одобрилъ мужъ, перебросилъ черезъ руку злодѣйское пальто и вышелъ.
— Отлично, Михаилъ Ивановичъ!... Отлично! — чуть не плача отъ злости, проговорила Зина ему вслѣдъ. — Я вамъ покажу, какъ... отлично!...
Знойный іюльскій день собралъ къ вечеру тяжелыя, сѣрыя тучи. Къ восьми часамъ стемнѣло, въ девять царила надъ Паркомъ непроглядная тьма. Въ воздухѣ было душно, чувствовалось приближенье грозы. Съ дачи кузины Лизы, смежной съ дачей Самборскихъ, Зинаида Павловна пробралась черезъ калитку въ садъ сосѣдей. Страшно замирало ея молодое сердечко, но желаніе мести, желаніе уличить злодѣя-мужа превозмогло всѣ страхи и опасенья... Она рѣшительно вошла въ акаціевую бесѣдку. Черезъ нѣсколько минутъ томительнаго ожиданья, раздались его шаги: онъ вошелъ въ бесѣдку и охватилъ её предательскими объятіями; губы измѣнника встрѣтились съ ея губами и замерли въ жгучемъ поцѣлуѣ.
«А, такъ вотъ онъ какъ ее цѣлуетъ»! — проносилось въ отуманенной головѣ молодой женщины. — «Вотъ какъ вы, Михаилъ Ивановичъ! Это не то, что жена! Мена такъ никогда въ жизни!... А»!... И, увлеченная отчаяньемъ, она безумными поцѣлуями отвѣчала на его страстные поцѣлуй; она рѣшилась отнять у него всякое средство къ оправданью... К тому же эти новыя лобзанья жгли ее невѣдомымъ огнемъ; страшно было, почти больно, сердце замирало такъ хорошо, такъ неиспытанно сладко. Зина забыла, что эти поцѣлуи не ей предназначены, — забыла, что каждый изъ нихъ есть новое оскорбленіе, наносимое ей измѣнникомъ... Все равно! Она мстила, она отнимала ихъ у недостойной женщины, брала себѣ, что принадлежитъ ей по праву...
— Миша... Миша!... — выговорила она, наконецъ, когда не оставалось никакого сомнѣнья въ измѣнѣ мужа.
Услышавъ ея голосъ, онъ вскрикнулъ отъ смущенія, вырвался изъ ея объ
Вижу я, не такъ дѣла, — Хоть торгую я часами... — „О, театры! о, спектакли! Возгласилъ С—въ тогда:
Разсудите этакъ, такъ-ли,
Но въ спектакляхъ вся бѣда. Забывая дѣлъ беремя,
Лишь найдетъ веселый стихъ, — Мы въ театрахъ тратимъ время... Уничтожить нужно ихъ.
Да-съ, за то нашла та кара — Нужно, братцы, разумѣть, — Вѣдь въ театрѣ шла комедь Въ часъ ужаснаго пожара!? — „Въ скорби складу нѣтъ, ни ладу, — Зодчій сдѣлалъ всѣмъ укоръ: По новѣйшему фасаду.
Снова выстроимъ мы дворъ. О минувшемъ брось заботы, О погибшемъ не тужи!
Закипятъ у насъ работы, Замелькаютъ чертежи...
Начинайте тары-бары,
Ассигнуйте намъ расходъ, И мы менѣе чѣмъ въ годъ Снова выстроимъ амбарыˮ! Л—нъ, жизнью убѣленный, Налилъ зельтерской фiалъ И всей Думѣ сокрушенной Освѣжиться предлагалъ:
— „Пей! Забудь свою невзгоду, Пей! Любя тебѣ даю, — Помогаетъ... Эту воду Я возами продаю.
Пей, страдалица! кружится Отъ невзгоды голова;
Чѣмъ въ рѣчахъ терять слова, Прежде нужно освѣжитьсяˮ!... — „Ну, васъ, съ зельтерской водою! Молвилъ грустно П—въ.
Не вода миритъ съ бѣдою Руси матери сыновъ!
Эхъ! Толчемъ мы воду въ Думѣ, Дѣло въ сторону, вдругъ — глядь И пришлося всѣмъ въ костюмѣ Прекурьозномъ щеголять...
Отнести къ какимъ-же даннымъ Сумму этой злой бѣды? —
Нѣтъ ни ˮпользыˮ ни ˮнуждыˮ
Въ томъ пожарищѣ нежданномъˮ... Подвильнулъ тутъ юркой рыбкой Вѣщій П—въ,
Проворчавъ со злой улыбкой:
— „Нутка-съ, случай-то каковъ? Вновь вы встрѣтитесь со мною, — Для брошюръ-ли силы нѣтъ? За ночь трудъ я свой утрою, Завтpa выпущу на свѣтъ!
Смертный! Ты не чуждъ страданьямъ, Рокъ постигшій не суди, Но моей брошюры жди
И читай съ большимъ вниманьемъ!
Докторъ Оксъ.
молоньЯ.
(Перепѣвъ. )
Михаилъ Ивановичъ вернулся поздно, вошелъ въ спальную, бросилъ легкое пальто на кресло и зажегъ свѣчу. По блестящимъ глазамъ, по цвѣту лица, словомъ — по всей фигурѣ мужа Зинаида Павловна сразу замѣтила, что онъ исправно поужиналъ.
— Откуда изволили пожаловать? Гдѣ путешествовали?... — Здѣсь-же все, душечка, въ паркѣ, у Самборскихъ... — До бѣла свѣта!
— Ахъ, милочка, что же такое? Нынче свѣтаетъ-то съ вечера.
— Хорошъ вечеръ! Два часа... Или у Самборскихъ до утра не поздно, а дома такъ въ десять заваливаешься...
— Зиночка, я, голубчикъ мой, шелъ домой, вдругъ встрѣчается Петръ Николаевичъ съ цѣлою компаніей... ну, и затащили, не пустили безъ ужина... Пойми-же...
— Еще-бы не понять!
— Я, собственно, много раньше-бы... но часы остановились, а я на бѣду забылъ ключикъ...
— Ты забылъ, что они у тебя безъ ключа заводятся... съ мадамъ Самборской ты, кажется, все забылъ... — Ахъ, Зина!
— Съ нею обо всемъ можно забыть, даже о женѣ... Въ воскресенье я, по вашей милости, не попала къ княгинѣ, — тоже у нея всю ночь.. — Всю ночь! Нынче вся ночь-то короче воробьинаго носа.
— А пѣнье мадамъ Самборской еще болѣе её сокращаетъ. Вы съ нею, вѣроятно, дуэты распѣваете...
— Дуэты-то она распѣваетъ, только не со мною, а съ Лазуцкимъ... красивый малый, ловкій...
— А ты страдаешь, бѣдняжка!
— Я-то не страдаю, а вотъ Петръ Николаевичъ... не мѣшало-бы ему смотрѣть въ оба. Ну, Зиночекъ, поцалуй... на мировую. — Убирайтесь... я спать хочу.
— Разочекъ... одинъ разочекъ. Вотъ тутъ... шейку...
Зинаида Павловна встала раньше мужа. Пальто Михаила Ивановича валялось на полу. Она подняла его; изъ кармана выпала записка. Обревизовать корреспонденцію мужа, какъ всѣмъ извѣстно, есть священная обязанность каждой супруги. Зина подняла записку, понюхала, — духами пахнеть, — нахмурилась. развернула и поблѣднѣла; передъ глазами замелькали тоненькія строчки женскаго письма.
«Не грѣшно-ли тебѣ» — прочла Зина. — «съ воскресенья не былъ! Неужели ты не понимаешь, что я жить не могу безъ тебя. Завтра ровно въ девять буду ждать въ акаціевой бесѣдкѣ. Непремѣнно... непремѣнно! Не мучай меня, милый»!
„Твоя Соняˮ
— Соня! Софья Самборская! прошептала Зина... Такъ вотъ что! Хорошоже, Михаилъ Ивановичъ, вы такъ... Погодите, мой милѣйшій, я покажу вамъ, какъ меня обманывать... Я вамъ покажу!
Михаилъ Ивановичъ заворочался на постели, Зина быстро сунула записку обратно въ карманъ и открыла драпировки оконъ.
Михаилъ Ивановичъ наскоро одѣлся, наскоро выпилъ свой чай и поспѣшилъ въ городъ, на службу.
— Ты вечеръ дома? — спросила Зина неровнымъ голосомъ. — Лиза хотѣла придти съ мужемъ...
— Ахъ, это очень досадно, — отвѣтилъ онъ, не замѣчая волненья жены. — Я далъ слово одному пріятелю быть у него въ Петровскомъ-Разумовскомъ въ восемь часовъ. Впрочемъ, постараюсь рано вернуться.
— О, пожалуйста не старайся! Я пойду сама къ Лизѣ и просижу вечеръ у нея... Сдѣлай одолженіе, не стѣсняйся.
— Вотъ и отлично, — одобрилъ мужъ, перебросилъ черезъ руку злодѣйское пальто и вышелъ.
— Отлично, Михаилъ Ивановичъ!... Отлично! — чуть не плача отъ злости, проговорила Зина ему вслѣдъ. — Я вамъ покажу, какъ... отлично!...
Знойный іюльскій день собралъ къ вечеру тяжелыя, сѣрыя тучи. Къ восьми часамъ стемнѣло, въ девять царила надъ Паркомъ непроглядная тьма. Въ воздухѣ было душно, чувствовалось приближенье грозы. Съ дачи кузины Лизы, смежной съ дачей Самборскихъ, Зинаида Павловна пробралась черезъ калитку въ садъ сосѣдей. Страшно замирало ея молодое сердечко, но желаніе мести, желаніе уличить злодѣя-мужа превозмогло всѣ страхи и опасенья... Она рѣшительно вошла въ акаціевую бесѣдку. Черезъ нѣсколько минутъ томительнаго ожиданья, раздались его шаги: онъ вошелъ въ бесѣдку и охватилъ её предательскими объятіями; губы измѣнника встрѣтились съ ея губами и замерли въ жгучемъ поцѣлуѣ.
«А, такъ вотъ онъ какъ ее цѣлуетъ»! — проносилось въ отуманенной головѣ молодой женщины. — «Вотъ какъ вы, Михаилъ Ивановичъ! Это не то, что жена! Мена такъ никогда въ жизни!... А»!... И, увлеченная отчаяньемъ, она безумными поцѣлуями отвѣчала на его страстные поцѣлуй; она рѣшилась отнять у него всякое средство къ оправданью... К тому же эти новыя лобзанья жгли ее невѣдомымъ огнемъ; страшно было, почти больно, сердце замирало такъ хорошо, такъ неиспытанно сладко. Зина забыла, что эти поцѣлуи не ей предназначены, — забыла, что каждый изъ нихъ есть новое оскорбленіе, наносимое ей измѣнникомъ... Все равно! Она мстила, она отнимала ихъ у недостойной женщины, брала себѣ, что принадлежитъ ей по праву...
— Миша... Миша!... — выговорила она, наконецъ, когда не оставалось никакого сомнѣнья въ измѣнѣ мужа.
Услышавъ ея голосъ, онъ вскрикнулъ отъ смущенія, вырвался изъ ея объ