тамъ, въ причудливыхъ силуэтныхъ очертаніяхъ, величиной съ какого-нибудь муравья, лихорадочно двигаясь, копошась, суетясь, — забавно-странные своимъ микроскопическимъ ничтожествомъ въ этомъ грандіозно-колоссальномъ, могучемъ, необозримомъ пространствѣ...
— Честное слово, прибываетъ! жалобно вопилъ Шамуазо. Видите... вотъ этотъ утесъ... налѣво-то... еще недавно стоялъ голый, а... а теперь... видите?
— Конечно, прибываетъ, оставалось отвѣтить, выведенному окончательно изъ терпѣнія, Танкреду. Потому-то, что оно прибываетъ, теперь такъ и пошли креветки!
Тутъ Шамуазо совсѣмъ потерялъ голову. Въ послѣдній разъ, когда онъ закинулъ сѣть, ему попалась какая-то курьозная рыбина, что-то въ родѣ морскаго чорта, и перепугала бѣдняка своею чудовищною головою окончательно... Съ него было достаточно!
— Пойдемте! Пойдемте! упорно повторялъ онъ. Глупо! Безразсудно! Пойдемте!
— Говорятъ-же тебѣ, въ приливъ пойдетъ успѣшнѣе, отрѣзала ему супруга.
— А оно сильно прибываетъ! вполголоса добавилъ Танкредъ. Глаза его горѣли зловѣщимъ блескомъ.
И дѣйствительно, море уже близилось, заливая за собою и камни, и скалы. Приливъ сразу завладѣлъ широкою полосою, смахнувъ съ нея все пришлое. Гривастыя волны, угрюмо рокоча, завоевывали, шагъ за шагомъ, тѣ пространства, которыя привыкли издавна считать за свои...
Эстелла отыскала лужицу, густо поросшую высокою травою, гибкою и тонкою, какъ женскіе волоса, и то и дѣло вытаскивала оттуда по множеству крупныхъ креветокъ. Она спорила съ мужемъ и не хотѣла ни за что оторваться отъ удачной находки.
— Какъ вы хотите, а я уйду! Кричалъ Шамуазо со слезами въ голосѣ. Нѣтъ здраваго смысла оставаться дольше! Помяните меня, какъ всѣ мы здѣсь погибнемъ... всѣ... до единого!
И онъ отправился, не дожидаясь никого и съ отчаяніемъ пробуя глубину длинной палкой, къ которой прикрѣплена была его сѣть. Когда Шамуазо успѣлъ уже шаговъ на 200 отойти отъ скалы, Танкредъ посовѣтовалъ, наконецъ, отправляться ко дворамъ и Эстеллѣ.
— Скоро вода будетъ мнѣ по-плечи, сказалъ онъ, сдержанно улыбаясь. На мсье Шамуазо уже нитки сухой нѣтъ! Глядите, каково ему достается...
На лицѣ Танкреда, едва Шамуазо оставилъ его вдвоемъ съ Эстеллой, появилось хитрое и озабоченное выраженіе человѣка, до-зарѣза влюбленнаго, которому смертельно хотѣлось-бы сдѣлать признаніе, но кототый не смѣетъ и никакъ не можетъ рѣшиться...
— Знаете что, сказалъ онъ вдругъ, ни съ того, ни съ сего: вскорабкайтесь-ка ко мнѣ на спину: я понесу васъ! Иначе, весьма вѣроятно, вамъ придется пуститься вплавь! И сами измокнете, да и ваша сѣть съ корзинкой будутъ, увѣряю васъ, жестоко мѣшать вамъ! Ну? Что же вы? Полѣзайте!
Говоря это, онъ подставлялъ ей спину. Она отнѣкивалась, отказываясь, конфузилась, краснѣла, а онъ настойчиво продолжалъ уговаривать, заявляя, что время дорого и не слѣдуетъ терять ни минуты. Кончилось тѣмъ, что она стала корабкаться, опираясь обѣими руками на плечи молодаго человѣка, и усѣлась на немъ верхомъ. Здоровый, молодой, увѣренно и смѣло выпрямивъ могучую спину, на верху которой она выглядѣла какой-то малюткой-пичужкой, онъ попросилъ ее держаться крѣпче и бодро зашагалъ по водѣ.
— Направо? Не правда-ли, мсье Танкредъ? Кричалъ, далеко впереди ихъ, въ минорномъ тонѣ Шамуазо... Волны уже начинали хлестать его по бедрамъ. — Да, да... направо, все направо!
Шамуазо находился къ нимъ, по прежнему, спиной и ничего не могъ видѣть. Да ему, говоря по совѣсти, тутъ и не до нихъ было: вода подходила подъмышки...
Благо удобно и близко, Танкредъ взялъ да и чмокнулъ, на рискъ, одну изъ маленькихъ ручекъ, цѣпко державшихъ его за плечи.
Эстелла хотѣла было сейчасъ-же ихъ отдернуть, но онъ замѣтилъ ей безъ прогости, при первой-же попыткѣ, что сидѣть надо смирно, или онъ ни за что не отвѣчаетъ, и затѣмъ, очертя голову, принялся за обѣ.
Онѣ были холодны, пахли травой и отзывались вкусомъ морской соли... — Оставьте! Пожалуйста, оставьте! лепетала Эстелла, прикидываясь глубоко возмущенною. Вы пользуетесь во-зло моимъ довѣріемъ! Вы обманули меня! Перестаньте, говорятъ вамъ! Брошусь въ воду, если еще опять осмѣлитесь!
Однако, онъ опять осмѣлился, и она не бросилась... Онъ крѣпко жалъ ей ноги, и она не противилась...
Не говоря больше ни слова, онъ все цѣловалъ и цѣловалъ ея ручки, постоянно на-сторожѣ и не спуская глазъ со спины Шамуазо, все еще виднѣвшійся впереди. Злополучную спину эту, почти на каждомъ шагу, окачивали волны, въ перегонку, одна за другою...
— Куда теперь: направо, что-ли? кричалъ изо всей мочи Шамуазо. — Нѣтъ, теперь налѣво!
Шамуазо шагнулъ влѣво и сейчасъ-же заоралъ благимъ матомъ: влѣвѣ, какъ нарочно, оказалась водомоина. Онъ юркнулъ въ нее по самую шею... знаменитый бантъ испробовалъ морской водицы...
Танкредъ воспользовался случаемъ.
— Я васъ люблю!
— Молчите! Приказываю вамъ молчать!
— Я васъ люблю! Обожаю! горячо твердилъ онъ. До этой минуты, благоговеніе мое не дозволяло мнѣ... удерживало меня...
Не обарачиваясь и не стараясь взглянуть на нее, онъ шелъ, по грудь въ водѣ, и безостановочно, бойко, ни чѣмъ не стѣсняясь, отжаривалъ свою сердечную исповѣдь. Она не вытерпѣла, — какъ ни крѣпилась, а раскатисто прыснула со смѣху...
Дѣйствительно, положеніе ихъ не лишено было глубокаго, неподдѣльнаго комизма...
— Да, замолчите-ли вы? вымолвила она, фамильярно хлопнувъ его по плечу. Будьте пай-мальчикъ, а пуще всего — не опрокиньте меня!
Шлепокъ этотъ содержалъ въ себѣ знаменательно-радостный смыслъ для Танкреда: дѣло шло на выигрышъ!
— Куда-же теперь? денесся издали жалобный вопль супруга. — Теперь? Теперь все прямо! звонко отвѣтилъ Танкредъ.
Когда они были уже на берегу, Шамуазо, низко насупя брови и внушительно надувши толстыя губы, хотѣлъ было подробно изложить все то, что, по ихъ милости, перенесъ, претерпѣлъ и пережилъ онъ...
— Нечего сказать, стоило! Едва тамъ не захлебнулся! Честное слово! залепеталъ онъ досадливо. Сапоги одни, на мой взглядъ...
Эстелла его перебила на первыхъ-же порахъ: она открыла, полную креветокъ, корзинку и шаловливо сунула ему ее подъ-носъ...
— Какъ? Ты все это наловила? Ты? удивился онъ. Ну, исполать тебѣ! Мастерица!
— Еще бы, мой дружокъ! отвѣчала она, смѣясь и поглядывая изподлобья на Танкреда: да вѣдь и онъ... мастеръ...
Перев. С. Ал... ръ.
ЖЕНИТЬБА ТАТАРКИНА.
Разсказъ.
(Окончаніе, — см. № 36. )
III.
Въ палисадникѣ и на дорогѣ не было ни души. Пына повернула на тропинку, проложенную съ праваго бока дачи и, сдѣлавъ нѣсколько робкихъ шаговъ, приложила ухо къ бревенчатой стѣнѣ, отдѣлявшей ее отъ милаго предмета. Но напрасно она прислушивалась: въ домѣ господствовала полнѣйшая тишина, прерываемая только какимъ-то сопѣніемъ да звуками, похожими на откашливанье. Простоявъ нѣсколько времени въ выжидательной позѣ, Пына повернулась, чтобы идти домой, и чрезвычайно переконфузилась, очутясь лицомъ къ лицу съ поручикомъ. Ей мгновенно представилось, что Пуговкинъ замѣтилъ ея подслушиванье и подошелъ къ ней съ цѣлью поднять ее на смѣхъ; но послѣднему было не до того. Онъ шелъ по тропинкѣ, опустивъ глаза въ землю и измышляя всевозможные способы удаленія штабс-ротмистра изъ своей дачи, мотивируя это тѣмъ, что Татаркинъ превратилъ его мирное убѣжище въ нѣчто, весьма напоминающее конюшню. Почти наткнувшись на Пыну, онъ быстро поднялъ голову и, поспѣшивъ снять фуражку, воскликнулъ прерывающимся отъ удивленія голосомъ:
— Ахъ!... Полина Николаевна!... Вы здѣсь!... Извините, я васъ было не узналъ!... Вы, вѣрно, гуляли?
Пына нѣсколько оправилась отъ своего смущенія.
— Да... я гуляла. Я всегда послѣ чая хожу около рѣки. А propos, Иванъ Семеновичъ, я хотѣла васъ спросить: скоро у насъ будетъ первый балъ?
— Балъ-съ? Да какъ вамъ сказать? Анпре... аmnре... антрепренеръ мнѣ говорилъ, что подписка все какъ-то туго идетъ. Представьте, въ Купцовѣ едва восемь рублей до сихъ поръ собрали!