Доводы эти не повели никчему: Шамуазо отступилъ таки передъ настояніями Эстеллы.
Начались приготовленія.
Танкредъ взялъ на себя добыть всѣмъ сѣти. Шамуазо, смертельно боявшійся холодной воды, торжественно заявилъ, что и онъ приметъ участіе въ предположенной экскурсіи. Взглянулъ онъ на нее, по своей натурѣ, со строгой точки зрѣнія: приказалъ съ утра намазать саломъ пару громадныхъ охотничьихъ сапогъ, и затѣмъ облекся въ полотняную пару наисвѣтлѣйшаго цвѣта. Только какъ ни хлопотала Эстелла, а одного не могла отъ него добиться: чтобы онъ не завязывалъ по-франтовски свои галстухъ... Изящный бантъ этого галстуха, очевидно, исполнялъ должность нѣмаго протеста.
Что до Эстеллы, то она надѣла запросто свой купальный костюмъ, а сверхъ его накинула маленькую шерстяную кофточку. Танкредъ также былъ въ полной купальной формѣ.
Около 2 часовъ пополудни, компанія тронулась съ мѣста. Каждый несъ на плечѣ свою сѣть. Предстояло пройти съ добрую половину лье, песками и водорослями, чтобы добраться до той скалы, гдѣ, по словамъ Танкреда, должны были находиться цѣлыя стада креветокъ. Онъ открывалъ шествіе, впереди четы Шамуазо, преспокойно шлепая по лужамъ, все прямо и прямо, не смущаясь никакими случайностями. Эстелла шла за нимъ, весело семеня своими маленькими ножками. Податливость подводной почвы тѣшила ее, какъ ребенка. Шамуазо плелся позади всѣхъ, не видя никакой необходимости мочить безвременно свои новые сапоги. Онъ старательно обходилъ всѣ лужи, перепрыгивалъ крохотныя канавки, спавшею водою промытыя въ пескѣ, и заботливо выискивалъ сухія мѣстечки, идя неторопливой, раскачивающейся изъ стороны въ сторону, походкой истаго парижскаго буржуа, осторожно переходящаго, въ осенній ливень, съ одной стороны улицы Сентъ-Онорэ на другую.
Онъ скоро запыхался, ежеминутно бормоча:
— Далеко намъ, мсье Танкредъ, или нѣтъ? Послушайте-ка! Отчего-бы, на мой взглядъ, не половить намъ вотъ тутъ? Честное слово, я вижу на днѣ креветокъ! Вѣдь, онѣ, не правда-ли, повсюду въ морѣ? Хотите пари: еслибы здѣсь закинуть сѣть, то.. то...
— Закидывайте, закидывайте, мсье Шамуазо, отвѣчалъ, не обарачиваясь, Танкредъ.
И Шамуазо, чтобы немножко вздохнуть, въ самомъ дѣлѣ, закидывалъ свою сѣть въ лужицы, величиною съ ладонь, и, разумѣется, ровнехонько ничего не вытаскивалъ. Тогда онъ направлялся дальше, глубокомысленно кусая губы. Кончилось тѣмъ, что, часто сворачивая съ дороги, чтобы доказать, что найти креветокъ въ морѣ можно повсюду, онъ порядочно-таки поотсталъ отъ своихъ спутниковъ...
А отливъ шелъ своимъ чередомъ. Море, шумя и пѣнясь, уходило все дальше, дальше, и скоро удалилось отъ берега на цѣлый километръ. Основанія утесовъ уже обнажались и выходили, мало по малу, наружу, во всемъ своемъ прихотливомъ разнообразіи. Мокрая степь, съ каждой минутой, становилась все шире и просторнѣе. Вдали только еле-еле виднѣлась узкая, изгибистая полоска зеленоватой воды... И эта полоска все убывала и отливала, — какъ будто земля жадно впивала, всасывала ее въ себя, а черныя скалы, длинной вереницей, все выпуклѣе выдавались наружу и высились, все росли да росли...
Эстелла любовалась дивной картиной, то и дѣло становясь на ципочки и удивленно тараща по сторонамъ глазенки...
Ей сдѣлалось очень весело съ той минуты, такъ она вступила въ площадь моря. Воды было ей только по щиколодку, но она высоко поднимала ножки, топотала, болтала ими и потѣшалась, ею-же поднятой, брызготней. Потомъ, когда вода дошла по-колѣна и ей уже пришлось бороться съ теченіемъ, то и эта борьба, и возбудительное, нервное ощущеніе стихійнаго сопротивленія, даже самое неудобство ходьбы — забавляли и развлекали ее до нельзя...
— Не бойтесь, сказалъ Танкредъ, вода сейчасъ-же намъ будетъ выше пояса, но дно потомъ повысится! Уже подходимъ къ мѣсту...
Дѣйствительно, дно вскорѣ стало повышаться. Они пересѣкли небольшой рукавъ моря и очутились на широкой, сплошь обнаженной, скалѣ. Эстелла, обернувшись, вскрикнула отъ изумленія: она была далеко отъ берега; деревушка, гдѣ они жили — совсѣмъ тамъ, тамъ, на берегу — казалась только бѣлымъ пятномъ, а еще дальше ютилась церковь съ зелеными ставнями. Никогда она не видала такой дали... и эта даль, роскошно облитая солнцемъ, таково красиво пестрѣла ей и яркимъ золотомъ песка, и темной зеленью листвы, и искристыми переливами отдаленныхъ береговыхъ возвышенностей! Передъ ней, какъ будто, былъ конецъ міра, хаосъ какихъ-то развалинъ, въ которомъ нельзя было ни понять, ни разобрать что-либо...
Эстелла и Танкредъ уже собрались закинуть свои сѣти, какъ вдругъ, позади ихъ, послышался чей-то безнадежный окликъ.
Шамуазо, тоскливо стоя въ срединѣ рукава, который они давно уже миновали, вопросительно кричалъ имъ, куда ему идти... — Какъ тутъ выбраться? Все прямо, что-ли?
Вода доходила ему по-поясъ: онъ не рѣшался двинутся ни впередъ, ни назадъ, ужасаясь той мысли, что брякнется, того и гляди, въ какую-нибудь водомоину, захлебнется въ ней и утонетъ.
— Налѣво, мсье Шамуазо! крикнулъ Танкредъ. Берите лѣвѣй!
Тотъ пошелъ было влѣво, но, видя, что тамъ еще глубже, опять остановился, какъ вкопанный, блѣдный и испуганный, не смѣя рискованно ступить дальше.
Шамуазо пришлось жутко...
— Подайте, пожалуйста, руку! Честное слово, здѣсь ямы... подъ ногами! Чувствую ихъ... слышу...
— Берите правѣй, мсье Шамуазо! Все правѣй! кричалъ Танкредъ.
Бѣдняга былъ такъ нелѣпо-смѣшонъ, почти по-горло въ водѣ, съ сѣтью на плечахъ и съ франтовски повязаннымъ галстухомъ, что Эстелла съ Танкредомъ не могли удержаться и покатились со смѣху. Наконецъ, Шамуазо кое-какъ выпутался, выбрался, вылѣзъ. Дойдя до спутниковъ, онъ мрачно вымолвилъ:
— Чему смѣяться-то? Я, вѣдь, не умѣю плавать!
Теперь его крайне безпокоилъ способъ возвращенія и, когда Танкредъ ему объяснилъ, что слѣдуетъ беречься, чтобы приливъ не застигнулъ ихъ на скалѣ, онъ сдѣлался еще мрачнѣе.
— Вы меня предупредите во-время, не правда-ли? — Не безпокойтесь! Отвѣчаю за васъ!
Тутъ они принялись за креветокъ. Сѣти забрасывались во всѣ ямки, какія только нашлись вокругъ скалы. Эстелла внесла въ это занятіе всю страстность женщины. За то ей первой и удалось словить трехъ креветокъ, маленькихъ, розовенькихъ креветокъ. Она громко кликнула къ себѣ на помощь Танкреда: рѣзвыя ракушки ее сначала испугали, но, потомъ, увидя, что онѣ не шевелятся, разъ ихъ держать за голову, Эстелла расхрабрилась и сама очень искусно начала бросать ихъ въ маленькую корзиночку, которая у ней была на ремнѣ. Иной разъ, она захватывала цѣлые пуки морскихъ травъ и смѣло рылась въ нихъ, догадываясь по сухому, сдержанному, едва слышному шороху, что тамъ прячутся креветки, и затѣмъ бережно выбрасывала эти травы, клейкія и липкія, какъ заснувшая рыба, назадъ, въ море. Время отъ времени, она заглядывала въ свою корзиночку, горя нетерпѣніемъ скорѣй всѣхъ наполнить ее до-верху.
— Странно, твердилъ Шамуазо, я не поймалъ ни одной!
Не рѣшаясь спуститься внизъ, по скалистымъ щелямъ, стѣсненный своими «патентованными» сапогами, нахлебавшимися въ волю воды, Шамуазо закидывалъ сѣть прямо въ песокъ, захватывая исключительно однихъ крабовъ, по 5, 8 и 10 штукъ заразъ; питая къ нимъ непреодолимое отвращеніе, онъ сопѣлъ и пыхтѣлъ, словомъ — трудился до устали, чтобы только выгнать ихъ вонъ изъ сѣти, и въ то-же время, то и дѣло, осматривался, ворочался и съ глубокой тоской глядѣлъ въ даль.
— Вы увѣрены, что оно сбываетъ? спрашивалъ онъ Танкреда.
Послѣдній, вмѣсто отвѣта, ограничивался только утвердительнымъ кивкомъ. Онъ доподлинно зналъ хорошія мѣста и ловилъ отлично. Каждый взмахъ сѣти неизмѣнно доставлялъ ему кучу креветокъ. Встрѣчаясь, порою, съ Эстеллой, онъ ловко перекладывалъ свою добычу въ корзиночку молодой женщины. Она хохотала, щурилась, подмигивала, указывала ему взглядами на мужа, и граціозно прикрывала кулачкомъ смѣющійся ротикъ. Она была очаровательна, когда, круто перегнувшись надъ своей длинной палкой, слѣдила бѣлокурой головкой за сѣтью, живя одною мыслію, однимъ желаніемъ — наловить «побольше» и «покрупнѣе»... Промокнувшее до нитки платье, еще плотнѣе прильнувшее къ ней, детально вырисовывало и выдавало все изящество ея молодой и милой фигурки. Когда она остановилась, послѣ двухчасовой ловли, чтобы нѣсколько поотдохнуть, ея грудь усиленно дышала, а золотистые волосы были сплошь покрыты крупными каплями здороваго пота.
Вокругъ нея разстилалась необозримая пустыня, во всей ея величаво-печальной тишинѣ; одинъ лишь говоръ моря нарушалъ эту тишину. Оно сердито зыбилось и раздувалось вдали. Небо, раскаленное заполуденнымъ солнцемъ, стояло надъ нею — блѣдно-синеватое, почти-что сѣрое. Не смотря на зной, не было жарко: близость воды чувствовалась и освѣжала...
Особенное удовольствіе доставляли Эстеллѣ, но всему горизонту, на всѣхъ камняхъ и скалахъ кишѣвшія, черныя точки, чрезвычайно эффектно выдававшіяся на ярко-освѣщенномъ фонѣ. То были, имъ-же подобные, ловцы, такіеже, какъ и они, охотники до креветокъ... Они виднѣлись вездѣ, и тутъ, и
Начались приготовленія.
Танкредъ взялъ на себя добыть всѣмъ сѣти. Шамуазо, смертельно боявшійся холодной воды, торжественно заявилъ, что и онъ приметъ участіе въ предположенной экскурсіи. Взглянулъ онъ на нее, по своей натурѣ, со строгой точки зрѣнія: приказалъ съ утра намазать саломъ пару громадныхъ охотничьихъ сапогъ, и затѣмъ облекся въ полотняную пару наисвѣтлѣйшаго цвѣта. Только какъ ни хлопотала Эстелла, а одного не могла отъ него добиться: чтобы онъ не завязывалъ по-франтовски свои галстухъ... Изящный бантъ этого галстуха, очевидно, исполнялъ должность нѣмаго протеста.
Что до Эстеллы, то она надѣла запросто свой купальный костюмъ, а сверхъ его накинула маленькую шерстяную кофточку. Танкредъ также былъ въ полной купальной формѣ.
Около 2 часовъ пополудни, компанія тронулась съ мѣста. Каждый несъ на плечѣ свою сѣть. Предстояло пройти съ добрую половину лье, песками и водорослями, чтобы добраться до той скалы, гдѣ, по словамъ Танкреда, должны были находиться цѣлыя стада креветокъ. Онъ открывалъ шествіе, впереди четы Шамуазо, преспокойно шлепая по лужамъ, все прямо и прямо, не смущаясь никакими случайностями. Эстелла шла за нимъ, весело семеня своими маленькими ножками. Податливость подводной почвы тѣшила ее, какъ ребенка. Шамуазо плелся позади всѣхъ, не видя никакой необходимости мочить безвременно свои новые сапоги. Онъ старательно обходилъ всѣ лужи, перепрыгивалъ крохотныя канавки, спавшею водою промытыя въ пескѣ, и заботливо выискивалъ сухія мѣстечки, идя неторопливой, раскачивающейся изъ стороны въ сторону, походкой истаго парижскаго буржуа, осторожно переходящаго, въ осенній ливень, съ одной стороны улицы Сентъ-Онорэ на другую.
Онъ скоро запыхался, ежеминутно бормоча:
— Далеко намъ, мсье Танкредъ, или нѣтъ? Послушайте-ка! Отчего-бы, на мой взглядъ, не половить намъ вотъ тутъ? Честное слово, я вижу на днѣ креветокъ! Вѣдь, онѣ, не правда-ли, повсюду въ морѣ? Хотите пари: еслибы здѣсь закинуть сѣть, то.. то...
— Закидывайте, закидывайте, мсье Шамуазо, отвѣчалъ, не обарачиваясь, Танкредъ.
И Шамуазо, чтобы немножко вздохнуть, въ самомъ дѣлѣ, закидывалъ свою сѣть въ лужицы, величиною съ ладонь, и, разумѣется, ровнехонько ничего не вытаскивалъ. Тогда онъ направлялся дальше, глубокомысленно кусая губы. Кончилось тѣмъ, что, часто сворачивая съ дороги, чтобы доказать, что найти креветокъ въ морѣ можно повсюду, онъ порядочно-таки поотсталъ отъ своихъ спутниковъ...
А отливъ шелъ своимъ чередомъ. Море, шумя и пѣнясь, уходило все дальше, дальше, и скоро удалилось отъ берега на цѣлый километръ. Основанія утесовъ уже обнажались и выходили, мало по малу, наружу, во всемъ своемъ прихотливомъ разнообразіи. Мокрая степь, съ каждой минутой, становилась все шире и просторнѣе. Вдали только еле-еле виднѣлась узкая, изгибистая полоска зеленоватой воды... И эта полоска все убывала и отливала, — какъ будто земля жадно впивала, всасывала ее въ себя, а черныя скалы, длинной вереницей, все выпуклѣе выдавались наружу и высились, все росли да росли...
Эстелла любовалась дивной картиной, то и дѣло становясь на ципочки и удивленно тараща по сторонамъ глазенки...
Ей сдѣлалось очень весело съ той минуты, такъ она вступила въ площадь моря. Воды было ей только по щиколодку, но она высоко поднимала ножки, топотала, болтала ими и потѣшалась, ею-же поднятой, брызготней. Потомъ, когда вода дошла по-колѣна и ей уже пришлось бороться съ теченіемъ, то и эта борьба, и возбудительное, нервное ощущеніе стихійнаго сопротивленія, даже самое неудобство ходьбы — забавляли и развлекали ее до нельзя...
— Не бойтесь, сказалъ Танкредъ, вода сейчасъ-же намъ будетъ выше пояса, но дно потомъ повысится! Уже подходимъ къ мѣсту...
Дѣйствительно, дно вскорѣ стало повышаться. Они пересѣкли небольшой рукавъ моря и очутились на широкой, сплошь обнаженной, скалѣ. Эстелла, обернувшись, вскрикнула отъ изумленія: она была далеко отъ берега; деревушка, гдѣ они жили — совсѣмъ тамъ, тамъ, на берегу — казалась только бѣлымъ пятномъ, а еще дальше ютилась церковь съ зелеными ставнями. Никогда она не видала такой дали... и эта даль, роскошно облитая солнцемъ, таково красиво пестрѣла ей и яркимъ золотомъ песка, и темной зеленью листвы, и искристыми переливами отдаленныхъ береговыхъ возвышенностей! Передъ ней, какъ будто, былъ конецъ міра, хаосъ какихъ-то развалинъ, въ которомъ нельзя было ни понять, ни разобрать что-либо...
Эстелла и Танкредъ уже собрались закинуть свои сѣти, какъ вдругъ, позади ихъ, послышался чей-то безнадежный окликъ.
Шамуазо, тоскливо стоя въ срединѣ рукава, который они давно уже миновали, вопросительно кричалъ имъ, куда ему идти... — Какъ тутъ выбраться? Все прямо, что-ли?
Вода доходила ему по-поясъ: онъ не рѣшался двинутся ни впередъ, ни назадъ, ужасаясь той мысли, что брякнется, того и гляди, въ какую-нибудь водомоину, захлебнется въ ней и утонетъ.
— Налѣво, мсье Шамуазо! крикнулъ Танкредъ. Берите лѣвѣй!
Тотъ пошелъ было влѣво, но, видя, что тамъ еще глубже, опять остановился, какъ вкопанный, блѣдный и испуганный, не смѣя рискованно ступить дальше.
Шамуазо пришлось жутко...
— Подайте, пожалуйста, руку! Честное слово, здѣсь ямы... подъ ногами! Чувствую ихъ... слышу...
— Берите правѣй, мсье Шамуазо! Все правѣй! кричалъ Танкредъ.
Бѣдняга былъ такъ нелѣпо-смѣшонъ, почти по-горло въ водѣ, съ сѣтью на плечахъ и съ франтовски повязаннымъ галстухомъ, что Эстелла съ Танкредомъ не могли удержаться и покатились со смѣху. Наконецъ, Шамуазо кое-какъ выпутался, выбрался, вылѣзъ. Дойдя до спутниковъ, онъ мрачно вымолвилъ:
— Чему смѣяться-то? Я, вѣдь, не умѣю плавать!
Теперь его крайне безпокоилъ способъ возвращенія и, когда Танкредъ ему объяснилъ, что слѣдуетъ беречься, чтобы приливъ не застигнулъ ихъ на скалѣ, онъ сдѣлался еще мрачнѣе.
— Вы меня предупредите во-время, не правда-ли? — Не безпокойтесь! Отвѣчаю за васъ!
Тутъ они принялись за креветокъ. Сѣти забрасывались во всѣ ямки, какія только нашлись вокругъ скалы. Эстелла внесла въ это занятіе всю страстность женщины. За то ей первой и удалось словить трехъ креветокъ, маленькихъ, розовенькихъ креветокъ. Она громко кликнула къ себѣ на помощь Танкреда: рѣзвыя ракушки ее сначала испугали, но, потомъ, увидя, что онѣ не шевелятся, разъ ихъ держать за голову, Эстелла расхрабрилась и сама очень искусно начала бросать ихъ въ маленькую корзиночку, которая у ней была на ремнѣ. Иной разъ, она захватывала цѣлые пуки морскихъ травъ и смѣло рылась въ нихъ, догадываясь по сухому, сдержанному, едва слышному шороху, что тамъ прячутся креветки, и затѣмъ бережно выбрасывала эти травы, клейкія и липкія, какъ заснувшая рыба, назадъ, въ море. Время отъ времени, она заглядывала въ свою корзиночку, горя нетерпѣніемъ скорѣй всѣхъ наполнить ее до-верху.
— Странно, твердилъ Шамуазо, я не поймалъ ни одной!
Не рѣшаясь спуститься внизъ, по скалистымъ щелямъ, стѣсненный своими «патентованными» сапогами, нахлебавшимися въ волю воды, Шамуазо закидывалъ сѣть прямо въ песокъ, захватывая исключительно однихъ крабовъ, по 5, 8 и 10 штукъ заразъ; питая къ нимъ непреодолимое отвращеніе, онъ сопѣлъ и пыхтѣлъ, словомъ — трудился до устали, чтобы только выгнать ихъ вонъ изъ сѣти, и въ то-же время, то и дѣло, осматривался, ворочался и съ глубокой тоской глядѣлъ въ даль.
— Вы увѣрены, что оно сбываетъ? спрашивалъ онъ Танкреда.
Послѣдній, вмѣсто отвѣта, ограничивался только утвердительнымъ кивкомъ. Онъ доподлинно зналъ хорошія мѣста и ловилъ отлично. Каждый взмахъ сѣти неизмѣнно доставлялъ ему кучу креветокъ. Встрѣчаясь, порою, съ Эстеллой, онъ ловко перекладывалъ свою добычу въ корзиночку молодой женщины. Она хохотала, щурилась, подмигивала, указывала ему взглядами на мужа, и граціозно прикрывала кулачкомъ смѣющійся ротикъ. Она была очаровательна, когда, круто перегнувшись надъ своей длинной палкой, слѣдила бѣлокурой головкой за сѣтью, живя одною мыслію, однимъ желаніемъ — наловить «побольше» и «покрупнѣе»... Промокнувшее до нитки платье, еще плотнѣе прильнувшее къ ней, детально вырисовывало и выдавало все изящество ея молодой и милой фигурки. Когда она остановилась, послѣ двухчасовой ловли, чтобы нѣсколько поотдохнуть, ея грудь усиленно дышала, а золотистые волосы были сплошь покрыты крупными каплями здороваго пота.
Вокругъ нея разстилалась необозримая пустыня, во всей ея величаво-печальной тишинѣ; одинъ лишь говоръ моря нарушалъ эту тишину. Оно сердито зыбилось и раздувалось вдали. Небо, раскаленное заполуденнымъ солнцемъ, стояло надъ нею — блѣдно-синеватое, почти-что сѣрое. Не смотря на зной, не было жарко: близость воды чувствовалась и освѣжала...
Особенное удовольствіе доставляли Эстеллѣ, но всему горизонту, на всѣхъ камняхъ и скалахъ кишѣвшія, черныя точки, чрезвычайно эффектно выдававшіяся на ярко-освѣщенномъ фонѣ. То были, имъ-же подобные, ловцы, такіеже, какъ и они, охотники до креветокъ... Они виднѣлись вездѣ, и тутъ, и