— Ильюша, ты не спишь?
— Нѣтъ, мама,—отвѣтилъ тотъ, вставая.
— Вотъ что, другъ мой... Сослужи мнѣ службу. Скоро праздники, а сама я въ этомъ не понимаю... по секрету надо сдѣлать... какъ пойдешь изъ училища, зайди къ Виноградову и купи гармонь молодцамъ. Я не знаю, какую надо, самъ выбери... И незамѣтно съ чернаго хода пронеси. Я встрѣчу и гармонь спрячу. Очень имъ хочется, да мнѣ и самой мандолина то надоѣла. Вотъ тебѣ десять рублей, завтра, или послѣ завтра, какъ улучишь время, н сходи. Понялъ?—спросила она, видя, что Ильюша, зажавъ бумажку, ничего не говоритъ. — Понялъ.
- Хорошую выбери, попробуй, — Попробую.
— Деньги то не потеряй.
— Нѣтъ, нѣтъ, — пробормоталъ Ильюша, крѣпче сжимая бумажку и глядя на лампадку передъ Казанской.
Вася Николаевъ занимался политикой и чтеніемъ газетъ совсѣмъ иначе, чѣмъ Окопниковъ Ильюша. Можетъ быть, это происходило оттого, что онъ читалъ другія газеты, а можетъ быть, отъ разности характеровъ и домашней обстановки. Сынъ небогатаго чи
новника, недовольнаго и своимъ положеніемъ, и начальствомъ, и всѣмъ на свѣтѣ, такъ какъ приходилось елееле сводить концы съ концами, Вася привыкъ къ секретному фрондерству и къ тому, что называется, держать кукишъ въ карманѣ, но у него по молодости лѣтъ этотъ кукишъ часто вылѣзалъ и наружу. Онъ все бранилъ, причемъ такимъ газетными выраженіями, что прослылъ мальчикомъ умнымъ, самостоятельнымъ и чутьчуть опаснымъ. Главнымъ его удовольствіемъ было умничать и командовать, будто этимъ онъ возмѣщалъ хотя бы отчасти разныя домашнія несправедливыя по его мнѣнію, недохватки. Стремленіе начальствовать подружило его съ Оконниковымъ, желанье же быть самостоятельнымъ и протестовать побудило къ побѣгу. Побѣгъ— всегда протестъ. И въ предполагаемой компаніи онъ, конечно, будетъ главой, вдохновителемъ и распорядителемъ. Его черные глазки горѣли и въ разговорахъ на дворѣ за сараемъ сквозь избитые газетныя фразы чувствовалось настоящее одушевленіе.
Въ назначенное время Николаевъ явился со своимъ кандидатомъ Петромъ Ямовымъ, сапожнымъ подмастерьемъ. Пѣвчій, Ѳедоръ Цибуля
пришелъ самостоятельно. Наконецъ, прибылъ и Оконниковъ въ сопровожденіи «просто такъ» мальчика лѣтъ четырнадцати на видъ, но который увѣрялъ, что ему всѣ семнадцать, Николая Петровича Разумовскаго. Разумовскій несмотря на драный костюмъ и неопредѣленное положеніе, имѣлъ видъ менѣе забитый и отчаянный, нежели пѣвчій и сапожникъ. Приключенія и самостоятельность жить своимъ умомъ развила въ немъ сообразительность практическую въ отличіе отъ теоретическихъ умничаній Васи Николаева. Послѣдній мелькомъ взглянулъ на вновь пришедшаго и, сухо молвивъ «здравствуй», сунулъ ему свою руку. Очевидно, Разумовскій ему не понравился, потому что съ послѣдующими словами онъ обращался все къ двумъ другимъ подначальнымъ, будто Оконникова и его протеже здѣсь совсѣмъ не было. — Теперь всѣ въ сборѣ? — Всѣ.
Затѣмъ въ краткой рѣчи Николаевъ напомнилъ объ общемъ планѣ, указалъ на всю значительность ихъ предпріятія, на возможную славу, назначилъ, что каждому дѣлать и ясно далъ понять въ концѣ, что, какъ во всякомъ дѣлѣ, имъ нужно согласіе, ко
Зима.
Киргузъ-Смоленской..