отъ отца, пять рублей, отъ матери— три, отъ старшаго брата—рубль, отъ бабушки—полтинникъ. Изъ ппхъ нужно молодцамъ купить орѣховъ. Всего девять рублей останется—не больше. Канарейку что ли продать? Замѣтятъ... Нужно рублей двадцать достать, на остальныхъ компаньоновъ плоха надежда. Войти развѣ въ соглашеніе съ Прохоромъ Ивановичемъ, взять изъ магазинной кассы? Потомъ вернетъ, конечно... Да если бъ отецъ зналъ, онъ самъ не пожалѣлъ бы!... Нѣтъ, открываться никакъ нельзя, уже но одному тому, что онъ далъ Николаеву клятву не дѣлать этого. Ильюша съ тоскою посмотрѣлъ на сухое лицо Прохора, причесывавшагося гребешкомъ. Нѣтъ, тотъ не согласится. Въ комнатахъ было тепло, въ сосѣдней мать съ бабушкой уже совѣщались о праздничныхъ покупкахъ, а тамъ то, навѣрное, вѣтеръ свищетъ, пули, снѣгъ!.. Не будетъ мягкихъ подушекъ въ полосатыхъ наволочкахъ, нн пироговъ по праздникамъ, ни матери, ни бабушки, ни канарѣекъ, нн Прохора Ивановича,—даже ничего не будетъ!.. Но будетъ что-нибудь другое! Не можетъ быть, чтобы такъ-таки ничего не было. Но неизвѣстное пугало Ильюшу, обладавшаго отъ природы нѣжною и нѣсколько робкою душою. Нельзя однако сказать, что къ тому шагу, на который онъ рѣшился, подстрекнули его слова Николаева, который вообще всегда и всѣмъ былъ недоволенъ. Нѣтъ, впервые подвергли къ отвагѣ и риску кроткаго Ильюшу безформенные, похожіе одинъ на другого, гдѣ кромѣ типографскихъ грязныхъ пятенъ почти ничего нельзя было разобрать, портреты въ «Петроградскомъ Листкѣ». Юные герои: гимназисты, реалисты, казачки, просто такъ мальчики, шестнадцати, четырнадцати, двѣнадцати и даже десяти лѣтъ. Окопниковъ не только научился видѣть глаза и носъ въ сплошной сѣрой грязи, но даже различалъ одного героя отъ другого. помнилъ ихъ имена п все воображалъ себѣ подпись: «Оконниковъ Илья, пятнадцати лѣтъ». Иногда онъ произносилъ вслухъ эти слова и прислушивался: будто вдали на Кирочной идутъ солдаты, а у Спаса Преображенья звонятъ къ вечернѣ. Совсѣмъ другое впечатлѣніе на Ильюшу производятъ слова: «Отъ штаба Верховнаго Главнокомандующаго». Это онъ произноситъ истово, будто читаетъ Апостола и съ трудомъ удерживается, чтобы не прибавить «вонмемъ». И простыя, сдержанныя, русскія торже
ственныя слова донесеній несутъ въ себѣ необыкновенную убѣдительность н возвращаютъ каждому слову его точное первоначальное значеніе, такъ что, когда тамъ читаешь «лихая атака», то знаешь, что это—не красота стиля беззаботнаго корреспондента, а подлинно «лихая атака»—ничего больше, но и ни на пядь меньше. Гдѣ бы не видѣлъ Ильюша хотя бы клочекъ газеты съ этими строчками, печатанными жирнымъ шрифтомъ, на него находилъ какой-то туманъ и нѣсколько сонный восторгъ,—и тогда бабушка, пироги, подушка—казались неважными, не переставая быть милыми, а настоящее, торжественное, суровое и блистательное—тамъ. Неужели онъ,
Ильюша Оконниковъ, поминутно краснѣющій, откормленный ватрушками, да блинчиками, сможетъ хотя бы подержаться за ту завѣсу, за которой все важное, божественное и слушая о чемъ всегда нужно про себя вымолвить: «премудрость прости!»
А десять то рублей взять негдѣ! Дня черезъ два нужно бѣжать, гдѣ же ихъ взять? Ильюша съ тоскою обвелъ глазами свою комнатку: широкая кровать, сундукъ, ломберный утлый столикъ съ тетрадками и книгами, Казанская въ углу, закрытая клѣтка у окна, ремень на полу.. .Гдѣ же десять рублей?
Въ дверь бокомъ вползла мать, держа руку въ карманѣ, гдѣ тихо звякали ключи.
Кавказецъ. Акад. Л. Дмитріева-Кавказскаго.