на. Вотъ, опять ѣдутъ... Нѣтъ, это извощичья пролетка. Остановились? Звонокъ?... Что за чудеса!
Наталья Борисовна прислушивалась, затаивъ дыханіе. Какъ долго не отворяютъ,—швейцаръ, вѣрно, спитъ!?
Чу! Шаги... Это онъ, Дмитрій,—гдѣ-жь онъ карету-то оставилъ? Ужь не случилось ли съ нимъ какой бѣды? Можетъ-быть сломалась ось или рессоры,—онъ упалъ, ушибся?...
Нѣтъ... Онъ шелъ твердыми шагами, весело насвистывая какуюто шансонетку. У дверей ея спальни онъ остановился. — Нэли! Ты спишь?
— Иди, — я только-что легла. — Такъ поздно?
— Тебя все ждала__ — Какъ это глупо!
И, чтобы скрыть невольно вырвавшійся упрекъ, онъ крѣпко поцѣловалъ ее въ раскраснѣвшуюся щечку. — Ты пріѣхалъ на извощикѣ?
— Да,—я оставилъ карету у Варвары Александровны. Ея карета сломалась, а она думаетъ завтра дѣлать визиты.
«Оставлю, непремѣнно оставлю»! подумала Наталья, судорожно стиснувъ въ рукѣ, подъ подушкой, свою королеву.
— Знаешь ли, прибавила она вслухъ, — я тоже думала завтра коекуда съѣздить?...
— Хорошо, я пошлю къ Варакину... Карета будетъ готова—та самая, которую мы брали въ Ильинское.
Гадкое воспоминаніе! Въ этотъ день она впервые подмѣтила, какъ Дмитрій втихомолку пожималъ Варварѣ Александровнѣ руки.
«Оставлю королеву,—рѣшено! думаетъ Наталья Борисовна...
Дмитрій метнулся къ часамъ, къ уборному столику, къ зеркалу— безцѣльно, какъ бы въ просонкахъ, и снова подошелъ къ женѣ. — Ну, прощай... — Прощай!
Они поцѣловались. «Какъ отъ него пахнетъ духами!» мелькнуло у нея въ головѣ.— «Онъ никогда ими не опрыскивается,—это ея духи... Значитъ, они обнимались? Или, по крайней мѣрѣ, сидѣли долго и близко другъ къ другу?»...
«И я еще задумалась!»
— Когда женщина задумается, — вспомнилось ей,—она навѣрняка теряетъ...
«Рѣшено, рѣшено! Вудъ, что будетъ, а я иначе поступить не могу,— онъ самъ толкаетъ меня въ пропасть Ты останешься со мной, моя дорогая!»
И она, снова зажавъ въ своей маленькой ручкѣ шахматную королеву, крѣпко заснула.
Н. К-ч-въ.
КРИ - КРИ
(Всеволоду Леонидовичу Т—еву.)
I.
— «Дѣти! возьмите игрушку:
Я подарю вамъ ее,— Я подарю вамъ не пушку
И не стальное ружьё»...
— «Пушки и ружья, мы знаемъ, Нынче гремятъ за Дунаемъ,—
Бой отъ вари до зари»... — «Вы же отъ утра до ночи Щелкайте, сколько есть мочи,
Щелкайте, дѣти, кри-кри!
II.
Милое, юное племя!
Ты ужь заранѣе знай: И для тебя будетъ время—
Видѣть широкій Дунай!
Но, голубой, многоводный,
Будетъ рѣкой онъ свободной, —
Свѣтлой дождется зари...
Вамъ ужь не нужны игрушки — Ружья, солдатики, пушки,—
Щелкайте, дѣти, кри-кри !
Л. н. т.
Случай, какихъ много.
(Наброски.)
I.
На рѣкѣ Волгѣ стоялъ (да и теперь еще, вѣроятно, стоитъ) маленькій уѣздный городъ N.; въ немъ считалось, въ тѣ поры, до четырехъ тысячъ жителей, да и то — вмѣстѣ съ курицами, а названіе его у многихъ не вызывало въ умѣ никакого географическаго представленія. Въ этомъ городѣ уже пять лѣтъ жилъ докторъ, Петръ Ивановичъ Соболевъ. Несмотря на то, что онъ жилъ такъ долго и его зналъ весь городъ, имъ не интересовались. Сначала, когда онъ только-что пріѣхалъ, въ качествѣ казеннаго уѣзднаго врача, онъ возбудилъ всеобщее вниманіе, какъ новый человѣкъ. Но со временемъ интересъ пропадалъ. Даже болѣе: онъ замѣнился какимъ-то оттѣнкомъ пренебреженія,— городъ сталъ какъ бы свысока смотрѣть на бѣднаго Петра Ивановича. Причинъ этому было много.
Мущинамъ онъ не могъ нравиться потому, что не пилъ водки и не игралъ ни въ стуколку, ни въ преферансъ съ котломъ и митральезой: это—разъ. Потомъ, онъ не любилъ говорить о политикѣ, которая съ нѣкоторыхъ поръ совсѣмъ обуяла почтенныхъ жителей почтеннаго города. Всѣ мысли устремились—
На Драву, Мораву, на дальнюю Саву, На тихій и синій Дунай...
Въ единственномъ городскомъ клубѣ, гдѣ по вечерамъ собиралась вся мѣстная fine fleur, только и рѣчи было, что про «восточный вопросъ». И когда къ Петру Ивановичу приставали съ вопросомъ, что будетъ, если Австрія займетъ сѣверныя провинціи Балканъ, а Англія — Константинополь и Дарданеллы, онъ обыкновенно отвѣчалъ на это: что бы ни было, во всякомъ случаѣ существованіе уѣзднаго города обезпечено, такъ какъ за границей о немъ даже и не подозрѣваютъ. Вообще онъ не любилъ спорить и, какъ только разговоръ принималъ горячій оттѣнокъ, тотчасъ же соглашался съ противникомъ, но такимъ тономъ, который ясно показывалъ, что онъ вовсе не согласенъ, но что ему, просто, наскучило говорить. По всему этому, мущины звали его—одни сухимъ человѣкомъ, а другіе — серьезнымъ, но скучнымъ.
Дѣвицы не любили Соболева потому, что онъ дичился ихъ какъ-то и никогда не говорилъ ни комплиментовъ, ни тѣхъ petits riens, на которые такъ падки были мѣстные ловеласы.
— Ужасти, какой неинтересный! говорили онѣ про него.
Съ дамами—то же самое. Какъ только соберется нѣсколько дамъ и мущинъ и, послѣ первыхъ словъ о погодѣ, завяжется безконечный разговоръ о чувствахъ и о томъ, что выше: любовь или дружба,— такъ Петръ Ивановичъ постарается, незамѣтно, куда-нибудь улизнуть.
Да и вообще, съ дамами онъ совсѣмъ не умѣлъ обращаться. Напримѣръ, перессорится барыня съ мужемъ или переругается съ прислугой,—прислуга куда-нибудь улетучивается, мужъ исчезаетъ въ клубъ, а барыня посылаетъ за докторомъ. Является Петръ Ивановичъ.
Первый вопросъ у него: на что вы жалуетесь?
Не можетъ же барыня сказать, что жалуется на мужа, и начинаетъ поэтому издалека:
— Ахъ, докторъ, какъ я измучена, разстроена въ конецъ! Я вся больна,—вся, рѣшительно вся! Чувствую, что мои нервы когда-нибудь совсѣмъ уходятъ меня... Вездѣ—непріятности, огорченія. Мерзкіе людишки только и думаютъ, какъ бы досадить...
— Что же у васъ болитъ? почтительнѣйше перебиваетъ ее Петръ Ивановичъ.
Захваченная въ самомъ патетическомъ мѣстѣ, барыня начинаетъ сердиться.
— Какъ, что болитъ?... Все болитъ! Голова болитъ, грудь болитъ, кашель... жаръ...
Начинаются распросы, изслѣдованіе, осмотръ, и, наконецъ, Петръ Ивановичь встаетъ, совсѣмъ сконфуженный.
— Но, сударыня, какъ бы вамъ это сказать... вотъ видите ли,
Наталья Борисовна прислушивалась, затаивъ дыханіе. Какъ долго не отворяютъ,—швейцаръ, вѣрно, спитъ!?
Чу! Шаги... Это онъ, Дмитрій,—гдѣ-жь онъ карету-то оставилъ? Ужь не случилось ли съ нимъ какой бѣды? Можетъ-быть сломалась ось или рессоры,—онъ упалъ, ушибся?...
Нѣтъ... Онъ шелъ твердыми шагами, весело насвистывая какуюто шансонетку. У дверей ея спальни онъ остановился. — Нэли! Ты спишь?
— Иди, — я только-что легла. — Такъ поздно?
— Тебя все ждала__ — Какъ это глупо!
И, чтобы скрыть невольно вырвавшійся упрекъ, онъ крѣпко поцѣловалъ ее въ раскраснѣвшуюся щечку. — Ты пріѣхалъ на извощикѣ?
— Да,—я оставилъ карету у Варвары Александровны. Ея карета сломалась, а она думаетъ завтра дѣлать визиты.
«Оставлю, непремѣнно оставлю»! подумала Наталья, судорожно стиснувъ въ рукѣ, подъ подушкой, свою королеву.
— Знаешь ли, прибавила она вслухъ, — я тоже думала завтра коекуда съѣздить?...
— Хорошо, я пошлю къ Варакину... Карета будетъ готова—та самая, которую мы брали въ Ильинское.
Гадкое воспоминаніе! Въ этотъ день она впервые подмѣтила, какъ Дмитрій втихомолку пожималъ Варварѣ Александровнѣ руки.
«Оставлю королеву,—рѣшено! думаетъ Наталья Борисовна...
Дмитрій метнулся къ часамъ, къ уборному столику, къ зеркалу— безцѣльно, какъ бы въ просонкахъ, и снова подошелъ къ женѣ. — Ну, прощай... — Прощай!
Они поцѣловались. «Какъ отъ него пахнетъ духами!» мелькнуло у нея въ головѣ.— «Онъ никогда ими не опрыскивается,—это ея духи... Значитъ, они обнимались? Или, по крайней мѣрѣ, сидѣли долго и близко другъ къ другу?»...
«И я еще задумалась!»
— Когда женщина задумается, — вспомнилось ей,—она навѣрняка теряетъ...
«Рѣшено, рѣшено! Вудъ, что будетъ, а я иначе поступить не могу,— онъ самъ толкаетъ меня въ пропасть Ты останешься со мной, моя дорогая!»
И она, снова зажавъ въ своей маленькой ручкѣ шахматную королеву, крѣпко заснула.
Н. К-ч-въ.
КРИ - КРИ
(Всеволоду Леонидовичу Т—еву.)
I.
— «Дѣти! возьмите игрушку:
Я подарю вамъ ее,— Я подарю вамъ не пушку
И не стальное ружьё»...
— «Пушки и ружья, мы знаемъ, Нынче гремятъ за Дунаемъ,—
Бой отъ вари до зари»... — «Вы же отъ утра до ночи Щелкайте, сколько есть мочи,
Щелкайте, дѣти, кри-кри!
II.
Милое, юное племя!
Ты ужь заранѣе знай: И для тебя будетъ время—
Видѣть широкій Дунай!
Но, голубой, многоводный,
Будетъ рѣкой онъ свободной, —
Свѣтлой дождется зари...
Вамъ ужь не нужны игрушки — Ружья, солдатики, пушки,—
Щелкайте, дѣти, кри-кри !
Л. н. т.
Случай, какихъ много.
(Наброски.)
I.
На рѣкѣ Волгѣ стоялъ (да и теперь еще, вѣроятно, стоитъ) маленькій уѣздный городъ N.; въ немъ считалось, въ тѣ поры, до четырехъ тысячъ жителей, да и то — вмѣстѣ съ курицами, а названіе его у многихъ не вызывало въ умѣ никакого географическаго представленія. Въ этомъ городѣ уже пять лѣтъ жилъ докторъ, Петръ Ивановичъ Соболевъ. Несмотря на то, что онъ жилъ такъ долго и его зналъ весь городъ, имъ не интересовались. Сначала, когда онъ только-что пріѣхалъ, въ качествѣ казеннаго уѣзднаго врача, онъ возбудилъ всеобщее вниманіе, какъ новый человѣкъ. Но со временемъ интересъ пропадалъ. Даже болѣе: онъ замѣнился какимъ-то оттѣнкомъ пренебреженія,— городъ сталъ какъ бы свысока смотрѣть на бѣднаго Петра Ивановича. Причинъ этому было много.
Мущинамъ онъ не могъ нравиться потому, что не пилъ водки и не игралъ ни въ стуколку, ни въ преферансъ съ котломъ и митральезой: это—разъ. Потомъ, онъ не любилъ говорить о политикѣ, которая съ нѣкоторыхъ поръ совсѣмъ обуяла почтенныхъ жителей почтеннаго города. Всѣ мысли устремились—
На Драву, Мораву, на дальнюю Саву, На тихій и синій Дунай...
Въ единственномъ городскомъ клубѣ, гдѣ по вечерамъ собиралась вся мѣстная fine fleur, только и рѣчи было, что про «восточный вопросъ». И когда къ Петру Ивановичу приставали съ вопросомъ, что будетъ, если Австрія займетъ сѣверныя провинціи Балканъ, а Англія — Константинополь и Дарданеллы, онъ обыкновенно отвѣчалъ на это: что бы ни было, во всякомъ случаѣ существованіе уѣзднаго города обезпечено, такъ какъ за границей о немъ даже и не подозрѣваютъ. Вообще онъ не любилъ спорить и, какъ только разговоръ принималъ горячій оттѣнокъ, тотчасъ же соглашался съ противникомъ, но такимъ тономъ, который ясно показывалъ, что онъ вовсе не согласенъ, но что ему, просто, наскучило говорить. По всему этому, мущины звали его—одни сухимъ человѣкомъ, а другіе — серьезнымъ, но скучнымъ.
Дѣвицы не любили Соболева потому, что онъ дичился ихъ какъ-то и никогда не говорилъ ни комплиментовъ, ни тѣхъ petits riens, на которые такъ падки были мѣстные ловеласы.
— Ужасти, какой неинтересный! говорили онѣ про него.
Съ дамами—то же самое. Какъ только соберется нѣсколько дамъ и мущинъ и, послѣ первыхъ словъ о погодѣ, завяжется безконечный разговоръ о чувствахъ и о томъ, что выше: любовь или дружба,— такъ Петръ Ивановичъ постарается, незамѣтно, куда-нибудь улизнуть.
Да и вообще, съ дамами онъ совсѣмъ не умѣлъ обращаться. Напримѣръ, перессорится барыня съ мужемъ или переругается съ прислугой,—прислуга куда-нибудь улетучивается, мужъ исчезаетъ въ клубъ, а барыня посылаетъ за докторомъ. Является Петръ Ивановичъ.
Первый вопросъ у него: на что вы жалуетесь?
Не можетъ же барыня сказать, что жалуется на мужа, и начинаетъ поэтому издалека:
— Ахъ, докторъ, какъ я измучена, разстроена въ конецъ! Я вся больна,—вся, рѣшительно вся! Чувствую, что мои нервы когда-нибудь совсѣмъ уходятъ меня... Вездѣ—непріятности, огорченія. Мерзкіе людишки только и думаютъ, какъ бы досадить...
— Что же у васъ болитъ? почтительнѣйше перебиваетъ ее Петръ Ивановичъ.
Захваченная въ самомъ патетическомъ мѣстѣ, барыня начинаетъ сердиться.
— Какъ, что болитъ?... Все болитъ! Голова болитъ, грудь болитъ, кашель... жаръ...
Начинаются распросы, изслѣдованіе, осмотръ, и, наконецъ, Петръ Ивановичь встаетъ, совсѣмъ сконфуженный.
— Но, сударыня, какъ бы вамъ это сказать... вотъ видите ли,