сидѣлъ бы теперь Хранцъ Іосыфъ у Вѣнѣ, да не було бъ австріякской державы. Не больно мы ихъ испугались, нехай прійходятъ.
— Ой, чуетъ мое сердце, не кончится добромъ базаръ,—причиталъ Іона, не отступая шага отъ звонаря.
— На все Господня воля,—отвѣтилъ Рыбко:—жили себѣ слава Ногу, а придетъ кончина,—всѣ помремъ,—и пошелъ къ колокольнѣ, чтобы встрѣтить крестный ходъ.
IV.
Никогда еще такъ не пѣли красенскіе колокола и никогда такъ радостно не было на душѣ у стараго Рыбко. Съ каждымъ размахомъ чувствовалъ онъ, какъ прибывали у него силы и съ каждымъ ударомъ гуще и торжественнѣе гудѣлъ большой колоколъ и заливались серебрянымъ перезвономъ малые. Солнце поднялось уже высоко, такъ высоко, какъ можетъ оно только подняться въ серединѣ августа и слегка косые его лучи падали на блестящую мѣдь колоколовъ и слѣпили глаза Рыбко. Вѣтеръ, дружно гнавшій легкія осеннія облака по ясному синему небу, дулъ звонарю въ загорѣлое морщинистое лицо, а развѣвавшіеся сѣдые волосы щекотали ему глаза, словно поцѣлуи невидимыхъ ангеловъ.
Ударивъ послѣдній разъ н прислушиваясь къ тому, какъ затихалъ колокольный звонъ и возрастало пѣніе
хора, смотрѣлъ Рыбко на небо, слѣдя за облаками.
Насколько хваталъ глазъ, лежали кругомъ скошенныя поля п луга и далеко вился въ крутыхъ тѣсныхъ берегахъ прихотливый Збручъ и въ ясной водѣ его плыли опрокинутыя облака.
Подъ крышей ворковали степенные голубп и чирикали воробьи, радуясь теплу и солнцу, а высоко въ небѣ черной точкой неподвижно висѣлъ коршунъ.
— Благочестивѣйшаго Государя нашего,—донеслись до Рыбко слова ектеніи и перекрестившись, вспомнилъ старикъ, какъ 60 лѣтъ тому назадъ въ этой же церкви, тогда еще почти безусый юноша, отецъ Пафнутій призывалъ благословеніе Божіе на великаго прадѣда нынѣшняго Царя.
«Шестьдесятъ лѣтъ прошло,—подумалъ старикъ-шестьдесятъ лѣтъ и вотъ онъ дожилъ до новой великой войны, которую объявилъ неблагодарный вѣроломный монархъ правнуку своего избавителя.
Много ушло на войну, пятеро внуковъ, семеро правнуковъ—двое въ родной полкъ, остальныхъ разбросала судьба, кого въ Пруссію, кого подъ Львовъ, кого п въ Польшу.
Внизу гудѣлъ базаръ, казалось безцѣльно двигались и толпились люди, что-то выкрикивая, о чемъ-то споря.
Вотъ цѣлуются два мужика—рыжій и черный, словно не видались Богъ вѣсть сколько, а Рыбко знаетъ, что оба они изъ одной деревни, вотъ хлопаютъ другъ друга по поясницѣ и рыжій тащитъ пріятеля за полу свитки, должно быть въ корчму, потому что за рукавъ чернаго уцѣпилась баба и не пускаетъ.
Рыбко подошелъ къ периламъ и перегнувшись посмотрѣлъ на церковный дворъ. Толпа стояла, что-то слушая, должно быть, отецъ Пафнутій говорилъ проповѣдь, но за несмолкаемымъ гуломъ базара нельзя было различить словъ.
Голуби ворковали, сидя на выступѣ. Рыбко вынулъ изъ кармана корку хлѣба, накрошилъ на ладонь и протянулъ руку.
Сизый съ бѣлою грудью голубь безбоязненно сѣлъ на ладонь п заворковалъ, приглашая подругу. Такая же, какъ и онъ голубка, только поменьше, сѣла на руку и оба поочередно стали клевать. Когда осталась одна крошка, голубь оставилъ ее голубкѣ п вспорхнулъ, приглашая клюнуть. Старикъ не выдержалъ и, взявъ свободной рукой великодушную птицу, поцѣловалъ ее въ голову и бросилъ въ воздухъ. Голубь взмахнулъ нѣсколько разъ крыльями II опустился ему на плечо, тогда старикъ, искрошивъ весь хлѣбъ, повернулся и пошелъ къ колоколамъ.
На Бѣломъ морѣ.
А. Борисовъ.
— Ой, чуетъ мое сердце, не кончится добромъ базаръ,—причиталъ Іона, не отступая шага отъ звонаря.
— На все Господня воля,—отвѣтилъ Рыбко:—жили себѣ слава Ногу, а придетъ кончина,—всѣ помремъ,—и пошелъ къ колокольнѣ, чтобы встрѣтить крестный ходъ.
IV.
Никогда еще такъ не пѣли красенскіе колокола и никогда такъ радостно не было на душѣ у стараго Рыбко. Съ каждымъ размахомъ чувствовалъ онъ, какъ прибывали у него силы и съ каждымъ ударомъ гуще и торжественнѣе гудѣлъ большой колоколъ и заливались серебрянымъ перезвономъ малые. Солнце поднялось уже высоко, такъ высоко, какъ можетъ оно только подняться въ серединѣ августа и слегка косые его лучи падали на блестящую мѣдь колоколовъ и слѣпили глаза Рыбко. Вѣтеръ, дружно гнавшій легкія осеннія облака по ясному синему небу, дулъ звонарю въ загорѣлое морщинистое лицо, а развѣвавшіеся сѣдые волосы щекотали ему глаза, словно поцѣлуи невидимыхъ ангеловъ.
Ударивъ послѣдній разъ н прислушиваясь къ тому, какъ затихалъ колокольный звонъ и возрастало пѣніе
хора, смотрѣлъ Рыбко на небо, слѣдя за облаками.
Насколько хваталъ глазъ, лежали кругомъ скошенныя поля п луга и далеко вился въ крутыхъ тѣсныхъ берегахъ прихотливый Збручъ и въ ясной водѣ его плыли опрокинутыя облака.
Подъ крышей ворковали степенные голубп и чирикали воробьи, радуясь теплу и солнцу, а высоко въ небѣ черной точкой неподвижно висѣлъ коршунъ.
— Благочестивѣйшаго Государя нашего,—донеслись до Рыбко слова ектеніи и перекрестившись, вспомнилъ старикъ, какъ 60 лѣтъ тому назадъ въ этой же церкви, тогда еще почти безусый юноша, отецъ Пафнутій призывалъ благословеніе Божіе на великаго прадѣда нынѣшняго Царя.
«Шестьдесятъ лѣтъ прошло,—подумалъ старикъ-шестьдесятъ лѣтъ и вотъ онъ дожилъ до новой великой войны, которую объявилъ неблагодарный вѣроломный монархъ правнуку своего избавителя.
Много ушло на войну, пятеро внуковъ, семеро правнуковъ—двое въ родной полкъ, остальныхъ разбросала судьба, кого въ Пруссію, кого подъ Львовъ, кого п въ Польшу.
Внизу гудѣлъ базаръ, казалось безцѣльно двигались и толпились люди, что-то выкрикивая, о чемъ-то споря.
Вотъ цѣлуются два мужика—рыжій и черный, словно не видались Богъ вѣсть сколько, а Рыбко знаетъ, что оба они изъ одной деревни, вотъ хлопаютъ другъ друга по поясницѣ и рыжій тащитъ пріятеля за полу свитки, должно быть въ корчму, потому что за рукавъ чернаго уцѣпилась баба и не пускаетъ.
Рыбко подошелъ къ периламъ и перегнувшись посмотрѣлъ на церковный дворъ. Толпа стояла, что-то слушая, должно быть, отецъ Пафнутій говорилъ проповѣдь, но за несмолкаемымъ гуломъ базара нельзя было различить словъ.
Голуби ворковали, сидя на выступѣ. Рыбко вынулъ изъ кармана корку хлѣба, накрошилъ на ладонь и протянулъ руку.
Сизый съ бѣлою грудью голубь безбоязненно сѣлъ на ладонь п заворковалъ, приглашая подругу. Такая же, какъ и онъ голубка, только поменьше, сѣла на руку и оба поочередно стали клевать. Когда осталась одна крошка, голубь оставилъ ее голубкѣ п вспорхнулъ, приглашая клюнуть. Старикъ не выдержалъ и, взявъ свободной рукой великодушную птицу, поцѣловалъ ее въ голову и бросилъ въ воздухъ. Голубь взмахнулъ нѣсколько разъ крыльями II опустился ему на плечо, тогда старикъ, искрошивъ весь хлѣбъ, повернулся и пошелъ къ колоколамъ.
На Бѣломъ морѣ.
А. Борисовъ.