ЛУКОМОРЬЕ
№ 4.
24 января 1915 г.
Красенскій звонарь.
Пограничная рѣка Збручъ течетъ въ крутыхъ берегахъ и лѣвый русскій и правый австрійскій оба высокіе и сразу падаютъ къ водѣ, но все же австрійскій выше, какъ и подобаетъ быть правому берегу. Въ томъ же мѣстѣ, гдѣ впадаетъ въ Збручъ рѣченка Красенка, образуя мысъ, русскій берегъ замѣтно понижается и полого спускается къ водѣ. На мысу лежитъ большое село Красенки, посреди него широкая площадь, а на площади бѣлая церковь во имя Успенія Пресвятыя Богородицы, прямо противъ церкви перевозъ на тотъ берегъ, а на томъ берегу у перевоза еврей Іона Бурмахеръ держитъ постоялый дворъ «Паньска Хатынка».
Въ базарные дни въ Красенки съѣзжалось много народу, пріѣзжали даже изъ Буковины и тогда «Паньска Хатынка» и перевозъ работали на славу и улыбался довольно старый Іона, ссыпая въ кожаный мѣшокъ вырученные за день блестящіе цванцигеры за пиво п мѣдные гроши за перевозъ.
Но больше всего любилъ Іона русскіе праздники. Тогда перевозъ вмѣ
сто двадцати оборотовъ дѣлалъ сорокъ, переполненный народомъ до того, что приходилось брать третьяго работника, чтобы тянуть стальной канатъ. Въ эти дни ни одна сотня богомольцевъ спѣшила въ Красенки, чтобы помолиться въ православной церкви, не подъ зоркимъ окомъ уніатскихъ поповъ. Но Руси есть веселіе пити, и благочестивые зарубежные прихожане, получивъ отпущеніе грѣховъ у отца Пафнутія, осушали ни одну кварту пива, а нѣкоторые особо почитаемые посѣтители въ отдѣльной комнатѣ пили русскую водку.
Такъ было уже изстари заведено и все шло хорошо и каждый годъ свозилъ Іона въ Кременецъ новую тысячу рублей въ отдѣленіе Бессарабскаго банка.
Съ войной все перевернулось, базары въ Красенкахъ опустѣли, перевозъ работалъ плохо, а вскорѣ паромъ отвели и поставили у пристани на русской сторонѣ и Іона одиноко сидѣлъ за прилавкомъ «Паньской Хатынки», проклиная сербовъ, которые, по его мнѣнію, были единственными виновниками войны.
— О, вредный народъ эти сербы, разъ изъ-за нихъ воюютъ такія двѣ великія державы, какъ Австрія и Россія. Да что такое Сербія? Пхе, дунулъ,—и нѣтъ Сербіи, а вотъ подите же.
Но совсѣмъ иного мнѣнія былъ неизмѣнный собесѣдникъ Іоны Бурмахера старый звонарь Игнатій Рыбко.
— Нѣтъ, Іона, не то ты говоришь,— не сербы вредный народъ, а вотъ мадьяры, да австріяки ото вредный народъ.
Но Іона качалъ головой. Какое дѣло ему до сербовъ, онъ съ ними никогда не имѣлъ дѣла, никогда ни одинъ сербъ не выпилъ въ «Паньской Хатынкѣ» ни полкварты пива, ни одной капли водки, а вотъ панъ Ротмаулеръ, даромъ, что австріякъ, а знаетъ толкъ въ русской водкѣ, и каждую недѣлю возилъ ему Іона изъ Красенковъ по четверти.
Не согласившись, собесѣдники расходились, Іона въ лодкѣ переправлялся черезъ рѣку, и снова садился за прилавокъ, ожидая заблудившагося путника, а старый Рыбко, либо шелъ
№ 4.
24 января 1915 г.
Красенскій звонарь.
Пограничная рѣка Збручъ течетъ въ крутыхъ берегахъ и лѣвый русскій и правый австрійскій оба высокіе и сразу падаютъ къ водѣ, но все же австрійскій выше, какъ и подобаетъ быть правому берегу. Въ томъ же мѣстѣ, гдѣ впадаетъ въ Збручъ рѣченка Красенка, образуя мысъ, русскій берегъ замѣтно понижается и полого спускается къ водѣ. На мысу лежитъ большое село Красенки, посреди него широкая площадь, а на площади бѣлая церковь во имя Успенія Пресвятыя Богородицы, прямо противъ церкви перевозъ на тотъ берегъ, а на томъ берегу у перевоза еврей Іона Бурмахеръ держитъ постоялый дворъ «Паньска Хатынка».
Въ базарные дни въ Красенки съѣзжалось много народу, пріѣзжали даже изъ Буковины и тогда «Паньска Хатынка» и перевозъ работали на славу и улыбался довольно старый Іона, ссыпая въ кожаный мѣшокъ вырученные за день блестящіе цванцигеры за пиво п мѣдные гроши за перевозъ.
Но больше всего любилъ Іона русскіе праздники. Тогда перевозъ вмѣ
сто двадцати оборотовъ дѣлалъ сорокъ, переполненный народомъ до того, что приходилось брать третьяго работника, чтобы тянуть стальной канатъ. Въ эти дни ни одна сотня богомольцевъ спѣшила въ Красенки, чтобы помолиться въ православной церкви, не подъ зоркимъ окомъ уніатскихъ поповъ. Но Руси есть веселіе пити, и благочестивые зарубежные прихожане, получивъ отпущеніе грѣховъ у отца Пафнутія, осушали ни одну кварту пива, а нѣкоторые особо почитаемые посѣтители въ отдѣльной комнатѣ пили русскую водку.
Такъ было уже изстари заведено и все шло хорошо и каждый годъ свозилъ Іона въ Кременецъ новую тысячу рублей въ отдѣленіе Бессарабскаго банка.
Съ войной все перевернулось, базары въ Красенкахъ опустѣли, перевозъ работалъ плохо, а вскорѣ паромъ отвели и поставили у пристани на русской сторонѣ и Іона одиноко сидѣлъ за прилавкомъ «Паньской Хатынки», проклиная сербовъ, которые, по его мнѣнію, были единственными виновниками войны.
— О, вредный народъ эти сербы, разъ изъ-за нихъ воюютъ такія двѣ великія державы, какъ Австрія и Россія. Да что такое Сербія? Пхе, дунулъ,—и нѣтъ Сербіи, а вотъ подите же.
Но совсѣмъ иного мнѣнія былъ неизмѣнный собесѣдникъ Іоны Бурмахера старый звонарь Игнатій Рыбко.
— Нѣтъ, Іона, не то ты говоришь,— не сербы вредный народъ, а вотъ мадьяры, да австріяки ото вредный народъ.
Но Іона качалъ головой. Какое дѣло ему до сербовъ, онъ съ ними никогда не имѣлъ дѣла, никогда ни одинъ сербъ не выпилъ въ «Паньской Хатынкѣ» ни полкварты пива, ни одной капли водки, а вотъ панъ Ротмаулеръ, даромъ, что австріякъ, а знаетъ толкъ въ русской водкѣ, и каждую недѣлю возилъ ему Іона изъ Красенковъ по четверти.
Не согласившись, собесѣдники расходились, Іона въ лодкѣ переправлялся черезъ рѣку, и снова садился за прилавокъ, ожидая заблудившагося путника, а старый Рыбко, либо шелъ