навсегда. Изрѣдка онъ присылалъ краткія извѣщенія мнѣ и Варварѣ Петровнѣ о томъ, что онъ живъ и находится тамъ-то. Его жена жила соломенною вдовой и, дѣйствительно, нужно было только удивляться, какъ достойно, покойно и храбро она все принимала. Можетъ быть, впрочемъ, и она не то, чтобы слишкомъ любила своего мужа; можетъ быть было бы понятнѣе, еслибъ она умоляла его остаться, вернуться, наконецъ, сама отправилась бы вслѣдъ за нимъ, но такъ, какъ она поступала, было тоже очень красиво. Чуть-чуть безчувственно, но красиво.
Прошла зима, весна и лѣто, снова наступило то время, когда Петербургъ моему другу казался влюбленною Вероною. Въ одинъ изъ такихъ вечеровъ, когда мнѣ не нужно было никуда идти и не хотѣлось работать, я читалъ старинное путешествіе по Италіи, и невольно думалъ о своемъ другѣ, неумѣренная чувствительность котораго подтолкнула его на такіе странные и неожиданные поступки. Какъ будто въ отвѣтъ на мои мысли раздался звонокъ, и мое неудовольствіе на то, что меня отрываютъ отъ моего нѣсколько меланхолическаго покоя, быстро замѣнилось удивленіемъ и радостью, когда я въ позднемъ гостѣ узналъ того же Олега. Противъ обыкновенія, онъ, поздоровавшись, не сообщилъ мнѣ никакой сногсшибательной новости, а наоборотъ, сѣлъ молча, слушая мои вялые и осторожные вопросы. Спросить прямо, — что случилось? — я не рѣшался и рискнулъ только узнать, какъ онъ совершилъ путешествіе, на которое возлагалъ столько надеждъ.
— Да, да, — заговорилъ онъ быстро, — ты, конечно, понимаешь, что я для того и пріѣхалъ къ тебѣ, чтобы все разсказать. Я всегда тебѣ что-нибудь сообщаю, такъ какъ-то само вы
ходитъ. Я именно затѣмъ пришелъ, чтобы разсказать тебѣ о моемъ путешествіи. Ахъ, это путешествіе! Не въ немъ, конечно, суть, а въ томъ, что со мной случилось и что меня привело обратно. Тебѣ вѣдь не нужно описывать, какое впечатлѣніе произвелъ на меня Египетъ, потому что всѣ описанія кажутся невѣрными и выдуманными...
Я жилъ сначала, какъ живутъ сотни туристовъ; вѣроятно, больше всего я походилъ на этнографа, но мало-помалу я сталъ чувствовать себя мѣстнымъ жителемъ. Меня не тяготили условности, отъ которыхъ я бѣжалъ. Конечно, если живутъ хотя бы два человѣка вмѣстѣ, уже являются условности и отсутствіе свободы, и это называется общественностью, но тамошніе обычаи, хотя и тронутые налетомъ Европы, имѣютъ какую-то дѣтскую примитивность и священное древнѣйшее происхожденіе. Наконецъ, я нашелъ и то, чего искалъ главнымъ образомъ. Я хотѣлъ полюбить, и потому полюбилъ. У нея не было поэтическаго прозвища и, будучи христіанкой, она звалась Маланьей. Но она была не такъ черна, какъ можно было предположить по ея имени. Опять-таки, вопреки всѣмъ романическимъ фикціямъ, она не была ни танцовщицей, ни барабанщицей въ кабакѣ. Она была простой деревенской дѣвушкой. Я не настолько еще сдѣлался мѣстнымъ жителемъ, чтобы умѣть различать деревенскихъ арабовъ отъ городскихъ; очень богатыхъ можно было бы еще опредѣлить, потому что у нихъ въ домахъ стоятъ механическія піанино и висятъ олеографіи, изображающія французскаго президента и русскихъ генераловъ турецкой войны. Я не могъ жениться на Маланьѣ, но взялъ ее въ домъ, откупившись, какъ любовницу.
Она была христіанкой, и наши отношенія никого не возмущали. Я самъ
сдѣлался простымъ и страстнымъ ребенкомъ и, казалось, всегда наши желанія и мысли совпадали. Я полюбилъ невинныя развлеченія, ея пѣсни изъ трехъ-четырехъ нотъ, игру въ шашки, кокетство и долгія, любовныя ночи. Я научился понимать ея языкъ, и она съ трудомъ выучила двѣ-три русскихъ фразы. Казалось, я былъ совершенно гарантированъ, что въ тѣхъ немногочисленныхъ нотахъ, изъ которыхъ состояла наша пѣсня, наша жизнь не будетъ фальшивой или хотя бы издали напоминающей тѣ звуки, отъ которыхъ я уѣхалъ. Конечно, этого чувства я не пытался ей объяснить, хотя мнѣ и очень хотѣлось въ самыхъ простыхъ доступныхъ словахъ высказать ей это. Однажды, послѣ долгой прогулки, мы, возвратившись домой, вышли на крышу, гдѣ разставленныя въ горшкахъ и кадушкахъ растенія производили видъ небольшого сада. Домъ выходилъ на востокъ и потому, не видя заката, мы могли только наблюдать, какъ все болѣе лиловымъ, почти фосфоричнымъ дѣлалась противоположная часть неба. Я обнялъ свою подругу и началъ ей говорить, что никогда я ее такъ не любилъ, какъ въ эту минуту. Я потому тебя особенно люблю, что ты — дитя, ты будто сейчасъ родилась на свѣтъ и вмѣстѣ съ тѣмъ будто всегда существовала. Все, что ты дѣлаешь, ты дѣлаешь не потому, что такъ предписываютъ какія-либо правила или твой спящій умъ, а потому, что тебѣ это диктуетъ сердце, которое умѣетъ только любить...
Я долго еще говорилъ, и Маланья слушала меня, крѣпко прижавшись и иногда цѣлуя мое плечо. Наконецъ, она немного поднялась, обняла меня и, поцѣловавъ, сказала: «Завтра будетъ хорошая погода».
М. Кузминъ.