горячее.
Жиленковъ недоволенъ.
Пятый день ихъ дивизія продвигается впередъ съ боемъ, — и все время австрійцы отступаютъ, изрѣдка за
держиваясь, какъ будто только для соблюденія военныхъ приличій. Ук
роются гдѣ-нибудь за пригоркомъ, сыплютъ снарядами, — а при первой же атакѣ поспѣшно снимаются и бѣ
гутъ дальше. Бываетъ и такъ, что не успѣваютъ увезти всѣхъ орудій.
Это все хорошо, но благодаря форсированнымъ переходамъ, обозъ отсталъ, бѣгущій непріятель все разорилъ и обобралъ, — и капитану Во
робьеву, какъ и всѣмъ другимъ, по
части продовольствія приходится туго.
А капитанша, когда отправлялись въ походъ, настрого приказала:
— Такъ ты смотри же... Если узнаю, что плохо приглядывалъ за капитаномъ — лучше и на глаза мнѣ не показывайся! Онъ самъ ничего не по
мнитъ, такъ ты наблюдай, чтобы онъ теплые носки мѣнялъ почаще, а до дыръ не пронашивалъ... И чтобы обя
зательно ему каждый день было горячее!
Вчера къ вечеру австрійцы набѣжали на отличную позицію, въ предгорьяхъ, и наскоро, но хорошо укрѣпились. И капитанъ съ разсвѣта лежитъ вмѣстѣ со своей ротой въ стрѣл
ковой цѣпи, а Жиленковъ, выдавъ ему чистые носки, пошелъ на добычу.
Полкъ остановился въ сожженной деревнѣ. Не такъ уже удобно было располагаться среди мусора и голове
шекъ, но вчера порядкомъ устали и особыхъ удобствъ искать не приходи
лось. Гдѣ легли, тамъ и уснули. Деревня была маленькая и, должно быть, еще и до пожара — совсѣмъ ни
щая. Кое-гдѣ валялась разная до
машняя рухлядь, исковерканная, об
горѣлая, втоптанная въ грязь. Жиленковъ ругался:
— Черти лиловые! Своихъ не жалѣютъ... И народъ весь поразогнали. Можетъ, купить бы чего доспѣлось.
Долго и безплодно блуждалъ по развалинамъ, пока не наткнулся на чудомъ уцѣлѣвшій глинобитный сарайчикъ. Въ сарайчикѣ пахло кури
нымъ навозомъ и птичій пухъ валялся по земляному полу, но всѣхъ куръ, разумѣется, давно уже прибрали ав
стрійцы. Жиленковъ постоялъ на порогѣ, плюнулъ и хотѣлъ уже идти дальше, но, подумавъ, рѣшилъ еще пошарить въ соломѣ. Курица — птица хитрая, и въ укромномъ уголкѣ сол
датъ нашелъ пять свѣжихъ яицъ.
Забралъ добычу въ фуражку и бережно понесъ.
За стѣнкой сгорѣвшаго кабака земляки развели костерчикъ и пекли рѣ
пу, — какую-то чудную, синеватую и чуть не съ голову величиной.
— А ну, землячки, нельзя ли вашимъ тепломъ попользоваться?
— Раздобылся? Вишь ты... Ваши вятски — ребята хватски...
— А то что же? Только что я вовсе
и не вятскій... Угольки то, угольки разровняй малость... Вотъ такъ!
Пока пеклись яйца, попробовалъ рѣпу. Долго жевалъ, перекидывая со щеки на щеку. Нѣтъ, ничего не стоитъ рѣпа: ни вкусу, ни крѣпости, —
какъ трухлое дерево. И земляки тоже согласились:
— Дрянь... Противъ нашей куда
же? А эту — ни сырую, ни печеную. И какъ онъ самъ жретъ такую?
Жиленковъ осмотрѣлъ внимательно круглый синеватый корень.
— Это, гляди, не людская! Скотовъ кормить. Въ нашихъ мѣстахъ помѣ
щикъ вотъ такую самую сѣялъ. Мелко
накрошитъ, запаритъ — и скотинѣ. А для человѣка она не годится.
— Выбирай тутъ... Все же брюхо
набили! А тамъ, гляди, и щи подоспѣютъ.
Яйца испеклись крѣпко, покрылись коричневымъ колеромъ. Жиленковъ
осторожно выгребъ ихъ палочкой изъ горячаго пепла, обдулъ.
Одинъ изъ закусывавшихъ рѣпой завистливо крякнулъ.
— Эхъ ты, мать честная... Хоть бы четвертинкой подѣлился!
— Да я для себя что ли, дурья го
лова? Господину капитану понесу. — А онъ въ цѣпи, что ли?
— Въ цѣпи. Мы третьей роты.
— Какъ ты пойдешь-то туда, такой долговязый? Еще задѣнутъ.
— Руки коротки! Капитанъ-то, поди, сутки не ѣвши. А барыня у насъ строгая: она ему, дома-то, каждое утро — чиколадъ горячій съ булочкой.
«Коли, говоритъ, ты, Жиленковъ... »
Вотъ оно что! У него въ грудяхъ слабость, у капитана.
Сложилъ было яйца въ фуражку, но раздумалъ: скоро простынутъ. Закорузлыми черными пальцами пе
реложилъ весь пятокъ въ карманъ. Такъ-то лучше!
— Гдѣ ваша рота-то? — справился
съ любопытствомъ тотъ землякъ, что зарился на четвертинку.
— Близко! Сейчасъ черезъ полянку, за лѣсочкомъ. Гляди — вихремъ домчу.
По другую сторону кабака, за той же стѣнкой — перевязочный пунктъ. И уже не пустуетъ. Одинъ раненый сидитъ, прислонясь къ стѣнкѣ, хрипло и часто дышитъ и все время плюет
ся жидкой пѣнистой кровью. Другой лежитъ совсѣмъ смирно, не шевелит
ся и накрытъ съ головой порванной