къ намъ отношеніемъ. Если вамъ попадались сплошь психопатки или вообще неуравновѣшенныя женщины, то это еще вамъ не дало права дѣлать обобщенія на всѣхъ насъ. — Я васъ исключаю. — Правда?
— Развѣ вы не видите?
— Но почему же, развѣ я не такая, какъ всѣ?
— Потому что вы боретесь со мной. — А когда я прекращу борьбу? — Тогда...
Опять смолкаетъ разговоръ, и они ѣдутъ, погруженные каждый въ свои думы.
За ними топотъ коней. Обгоняетъ всадникъ и амазонка. Амазонка съ тонкими чертами лица, съ живыми темными глазами и шаловливой улыбкой на ярко очерченномъ ртѣ, задерживаетъ лошадь около ихъ экипажа, объѣзжаетъ его и, глядя въ полъ-оборота, киваетъ Лирину, потомъ пускаетъ лошадь вскачь и быстрымъ аллюромъ догоняетъ умчавшагося впередъ спутника.
— Кто это? — спрашиваетъ Елена Ивановна: ей почему-то непріятна эта встрѣча.
— Моя ученица. Она недавно лишь начала учиться пѣнію и подаетъ большія надежды, можетъ быть, будущая знаменитость.
Еленѣ Ивановнѣ хочется спросить: «а эту вы тоже исключаете», но она вовремя сдерживается. Лиринъ же, видимо, понимаетъ ея молчаливый вопросъ и тонкая усмѣшка чуть-чуть кривитъ его сочныя губы.
«Теперь не ужалишь», думаетъ онъ.
Цвѣты, вино, теплый воздухъ, рокотъ моря и мелодичный голосъ собесѣдника туманятъ голову, навѣваютъ сладкую дрему.
Словно сказка какая-то свершается кругомъ. Контроль мозга отказывается служить, уступая мѣсто какимъ-то новымъ, острымъ-острымъ чувствамъ.
Лиринъ склоняется надъ Муравской: — Елена Ивановна, вы устали. Зайдемте на минутку въ сосѣдній отель: вы тамъ отдохнете, а я вамъ спою что-нибудь.
Онъ своей горячей рукой беретъ ее за руку и подымаетъ. Она послушно встаетъ и идетъ за нимъ. Она молчитъ, боится словъ, такъ какъ знаетъ, что отъ словъ исчезнетъ навѣянная вечеромъ сказка...
Двери большой комнаты съ балкономъ широко распахнуты и черезъ нихъ вливается струя морского воздуха, и глядятъ звѣзды и молодой мѣсяцъ.
Благоуханіе цвѣтовъ отовсюду: снизу, отъ букета на столѣ, изъ вазъ. Въ бокалахъ искрится живительная влага шампанскаго...
Лиринъ садится за рояль и, самъ аккомпанируя себѣ, поетъ. И звуки льются, льются и таютъ въ воздухѣ, опадая каждый огневой слезой
въ сердце Муравской. Онъ умолкаетъ.
— Еще, еще, — чуть слышно проситъ она: — изъ «Онѣгина». И вновь:
«Блеснетъ заутра лучъ денницы И заиграетъ яркій день;
А я, быть можетъ, я гробницы Сойду въ таинственную сѣнь»...
Звуки рояля оборвались.
— Елена Ивановна, вы плачете. Боже мой, зачѣмъ, почему?
Она плачетъ о немъ, о героѣ своемъ, героѣ своей молодости, такомъ чистомъ и прекрасномъ въ ея грезахъ, она плачетъ о любви своей юности.
Лиринъ нѣжно гладитъ руку Муравской, волосы ея, цѣлуетъ ихъ шелкъ, ея руки, плечи, лицо.
Она не сопротивляется. Вѣдь, все сказка, все какой-то новый сонъ, невиданный еще, упоительный въ своей новизнѣ.
Онъ гладитъ ея волосы, и его горячее, порывистое дыханіе обжигаетъ ея лицо. Невольно она обнимаетъ его голову и приближаетъ къ своему лицу, еще ближе, еще и не можетъ оторваться отъ блеска его глазъ.
— Любишь? чуть слышно шепчутъ уста.
— Люблю.
И губы ихъ сливаются въ долгомъ, беззвучномъ поцѣлуѣ...
Свѣтло. Ночь прошла.
Муравская подымаетъ голову. Не понимаетъ сначала, гдѣ она. И потомъ сразу вспоминаетъ «все».
Только одна мысль: «Боже мой! »
Вскакиваетъ съ постели, выбѣгаетъ на средину комнаты. «Почему же она одна? »
Быстро одѣвается, ищетъ съ отчаяніемъ кнопку звонка, громко отбивающаго трель въ молчаніи соннаго коридора.
Полуодѣтый лакей, твердо помня наказъ барина, войдя, подаетъ записку и уходитъ.
Она разрываетъ конвертъ и читаетъ, не вѣря глазамъ, крупнымъ почеркомъ написанныя Лиринымъ слова:
«Итакъ, развѣ не всѣ женщины одинаковы? Развѣ не правда, что наиболѣе надменныя и недоступныя падаютъ скорѣе?... Не печальтесь, это общая судьба. Вы сыграли ва-банкъ и отдали его».
Медленнымъ движеніемъ Муравская скомкала записку и, вяло уронивъ ее, поблѣднѣвшими, увядшими губами прошептала..
— Шуллеръ...
Валерій Марьинъ.Этюдъ.
А. Лосенко.