РАБОТНИЦЕ
8 Марта.
Здравствуй, женщина, — здравствуй,
новая,
Позабывшая кличку „бабьё“! Не твоя-ли рука суровая Подавала брату ружье?
Не твои-ли пальцы проворные, Под свистящий напев свинца, Перевязывали раны черные Истекавшим кровью бойцам?
И не ты-ли, борясь с разрухою, Вместо мужа, была у станка,
Когда злобно под Питером ухали Трехдюймовки врага - беляка?
На борьбе твои силы измерены: Труд упорный тебе нипочем.
Знать, слова те не зря потеряны, Что бросались тебе Ильичем!
Твои руки не знают устали, Лишь-бы быть им при деле живом: И теперь на фронте индустрии Ты тверда, как на боевом.
Знаешь ты, что учоба двигает Человеческий ум вперед, —
Потому и сидишь за книгою, Отдыхая после работ;
И сестру свою — темную женщину Из глухих деревянных сел,
Не зовешь, смеясь, деревенщиной, А готова помочь ей во всем.
На борьбе твои силы измерены: Труд упорный тебе нипочем...
Так шагай-же, сестра, уверенно За рабочим, плечо с плечом!..
Р. Волженин
ГРЫЗЛОВ
В маленьких провинциальных городках проходящих письмоносцев население снабжает самыми разнообразными поручениями.
Письмоносец Грызлов нырял по глубоким сугробам б. Лягушечьего переулка, а теперь проспекта Карла Маркса, Либкнехта и Розы Люксембург.
— Иван Иванович, а Иван Иванович! Зайди-тко на минутку, — окликают письмоносца из маленького покосившегося домика.
— Тебе писем нету.
— Да шут с ним, с письмами. Ты сам-то зайди.
Грызлов нехотя переходит на другую сторону „проспекта .
— Ну? - Ты мимо киператива пойдешь? — Пойду.
— И мимо аптеки? — И мимо аптеки.
— Друг, заставь вечно бога молить. Самому-то мне недосуг. Возьми ты мне в киперативе осьмушку махорки „Черкасы , 10 фунтов ядреницы и вот в эту четверть керосину. А в аптеке питьевой воды на гривенник. А на обратной пути занесешь.
— Ладно. Давай деньги.
Грызлов берет пустую четверть под-мышку и направляется дальше.
— Иван Иванович, — окликает его звонкий бабий голос. — Товарищ Грызлов! — Чего еще?
— Ах, какой вы невежливый. Разве можно так разговаривать с дамами? У меня к вам большая просьба. — Какая просьба?
— Вы мимо Веры Сташковой пойдете?
— Обязательно. У меня к ней и письмо есть.
— Письмо? Ах, как это интересно. Дайте почитать.
— Не могу. Почта есть учрежденье государственное, а, значит, письма есть государственная тайна.
— У у, какой вы нехороший.. Ну, ладно. Так вот, скажите вы Вере Сташковой, что Манька Тыквина вчера целовалась с комсомольцем Колькой. Вот не сойти мне с места если вру. Сама собственными глазами видела. Я-б и сама добежала, да мне корову обряжать надо. Так скажете? — Скажу.
— Иван Иванович! — снова зовут письмоносца через пять домов.
Грызлов идет на зов.
— Милый, мне в страхкассу пойти надо, а Сеньку оставить не с кем. Сейчас он спеленат и спит, а ну, как проснется и орать зачнет. Снеси ты его к тетке Анисье, будь золото.
— Да, как-же я его понесу то, младенца. Четверть вон у меня в руках.
— А ты его положь в сумку. Он парнишка смирный. — Дак письма там же-ж. Как-же я его на письма-то?
— Что-ж письма. Не съест он твои письма. Сеньке-ж мягче будет.
Грызлов засовывает младенца в кожаную сумку с корреспонденцией и сопутствуемый благодарностями шагает дальше
Конст. Шелонский
8 Марта.
Здравствуй, женщина, — здравствуй,
новая,
Позабывшая кличку „бабьё“! Не твоя-ли рука суровая Подавала брату ружье?
Не твои-ли пальцы проворные, Под свистящий напев свинца, Перевязывали раны черные Истекавшим кровью бойцам?
И не ты-ли, борясь с разрухою, Вместо мужа, была у станка,
Когда злобно под Питером ухали Трехдюймовки врага - беляка?
На борьбе твои силы измерены: Труд упорный тебе нипочем.
Знать, слова те не зря потеряны, Что бросались тебе Ильичем!
Твои руки не знают устали, Лишь-бы быть им при деле живом: И теперь на фронте индустрии Ты тверда, как на боевом.
Знаешь ты, что учоба двигает Человеческий ум вперед, —
Потому и сидишь за книгою, Отдыхая после работ;
И сестру свою — темную женщину Из глухих деревянных сел,
Не зовешь, смеясь, деревенщиной, А готова помочь ей во всем.
На борьбе твои силы измерены: Труд упорный тебе нипочем...
Так шагай-же, сестра, уверенно За рабочим, плечо с плечом!..
Р. Волженин
ГРЫЗЛОВ
В маленьких провинциальных городках проходящих письмоносцев население снабжает самыми разнообразными поручениями.
Письмоносец Грызлов нырял по глубоким сугробам б. Лягушечьего переулка, а теперь проспекта Карла Маркса, Либкнехта и Розы Люксембург.
— Иван Иванович, а Иван Иванович! Зайди-тко на минутку, — окликают письмоносца из маленького покосившегося домика.
— Тебе писем нету.
— Да шут с ним, с письмами. Ты сам-то зайди.
Грызлов нехотя переходит на другую сторону „проспекта .
— Ну? - Ты мимо киператива пойдешь? — Пойду.
— И мимо аптеки? — И мимо аптеки.
— Друг, заставь вечно бога молить. Самому-то мне недосуг. Возьми ты мне в киперативе осьмушку махорки „Черкасы , 10 фунтов ядреницы и вот в эту четверть керосину. А в аптеке питьевой воды на гривенник. А на обратной пути занесешь.
— Ладно. Давай деньги.
Грызлов берет пустую четверть под-мышку и направляется дальше.
— Иван Иванович, — окликает его звонкий бабий голос. — Товарищ Грызлов! — Чего еще?
— Ах, какой вы невежливый. Разве можно так разговаривать с дамами? У меня к вам большая просьба. — Какая просьба?
— Вы мимо Веры Сташковой пойдете?
— Обязательно. У меня к ней и письмо есть.
— Письмо? Ах, как это интересно. Дайте почитать.
— Не могу. Почта есть учрежденье государственное, а, значит, письма есть государственная тайна.
— У у, какой вы нехороший.. Ну, ладно. Так вот, скажите вы Вере Сташковой, что Манька Тыквина вчера целовалась с комсомольцем Колькой. Вот не сойти мне с места если вру. Сама собственными глазами видела. Я-б и сама добежала, да мне корову обряжать надо. Так скажете? — Скажу.
— Иван Иванович! — снова зовут письмоносца через пять домов.
Грызлов идет на зов.
— Милый, мне в страхкассу пойти надо, а Сеньку оставить не с кем. Сейчас он спеленат и спит, а ну, как проснется и орать зачнет. Снеси ты его к тетке Анисье, будь золото.
— Да, как-же я его понесу то, младенца. Четверть вон у меня в руках.
— А ты его положь в сумку. Он парнишка смирный. — Дак письма там же-ж. Как-же я его на письма-то?
— Что-ж письма. Не съест он твои письма. Сеньке-ж мягче будет.
Грызлов засовывает младенца в кожаную сумку с корреспонденцией и сопутствуемый благодарностями шагает дальше
Конст. Шелонский