никогда миновать Рима. Въ вѣчномъ городѣ, геніальные люди Италіи нетолько оставляли слѣды свой дѣятельности на память потомству, но и почти всегда обрѣтали для самихъ себя высшую ступень дальнѣйшаго развитія. Среди природныхъ римлянъ не было ни художниковъ, ни поэтовъ, имѣвшихъ важное значеніе. Непроизводительный самъ по себѣ въ искуствѣ, Римъ обладалъ царственнымъ свойствомъ привлекать къ себѣ лучшія силы Италіи и направлять ихъ. Искуство, какъ и поэзія, становилось въ Римѣ подъ руководство высшаго духовнаго авторитета западной Европы, который нетолько восходилъ къ колыбели христіанства, но и являлся провиденціальнымъ наслѣдникомъ всемірнаго владычества Рима временъ язычества. Въ этомъ, по справедливости, «вѣчномъ городѣ» незапамятная старина такъ краснорѣчиво говорила о себѣ въ безчисленныхъ памятникахъ, что господство преданія, консерватизмъ, стремленіе прикрѣпить новизну къ прошедшему, оказывались неизбѣжными и постоянными чертами римской духовной жизни какъ въ XIII, такъ и въ XIX вѣкѣ.
Легенда, подобно павиликѣ, цѣпко обвивающая гробницы великихъ людей, символически изображаетъ флорентійскій и римскій періоды дѣятельности Джотто. Чимабуе застаетъ юнаго пастушка- Джотто рисующимъ своихъ овецъ, изумляется натуральности рисунка и принимаетъ его въ ученики къ себѣ. Натурализмомъ отмѣчены работы Джотто въ Ассизи. Папа Бенедиктъ IX, задумавъ нѣкоторыя работы въ базиликѣ св. Петра, посылаетъ придворнаго въ Тоскану познакомиться съ Джотто и его работами. Посланный сначала отправляется въ Сьену, сходится съ тамошними живописцами и мозаичистами, запасается образцами ихъ искуства; затѣмъ онъ ѣдетъ во Флоренцію, является къ Джотто, застаетъ его въ мастерской, за работой, излагаетъ ему порученіе папы и проситъ дать какой-нибудь рисунокъ для представленія его святѣйшеству. Джотто взялъ листокъ и, прижавъ локоть къ боку, провелъ кистью съ краской совершенно правильный кругъ. «Вотъ вамъ и рисунокъ!» — сказалъ, усмѣхаясь Джотто. Придворный, недоумѣвая, спросилъ: не будетъ-ли еще другаго рисунка? — «Этого нетолько довольно, но даже слишкомъ много», отвѣчалъ художникъ. Возвращаясь въ Римъ, папскій посланецъ не могъ понять, что могло бы это значить, и опасался насмѣшекъ. Однако папа и его приближенные, выслушавъ разсказъ, поняли, насколько у Джотто рука послушна мысли и волѣ художника, творческая фантазія котораго была такъ извѣстна, что онъ, по части изобрѣтенія, не считалъ даже