к ней прибавили Марию и Иосифа, превратилась в четырех- и пятиликое божество. В качестве шестого лица затем присоединился снова дьявол, а его «бабушка» была уже седьмым лицом (неофициальным). Местные народные боги превратились в бесчисленных ангелов, к которым еще прибавились апостолы, мученики, древние и новые провозвестники христианского учения, «чудотворцы» и пр., в образе «святых». Таким образом, христианство обзавелось таким множеством богов, какого не знала ни одна религиозная система. Все эти боги что-нибудь делают, самостоятельно или доводя до ведома главного бога, дабы исполнить желания взывающих к ним почитателей — до отвращения низменное и грубое представление, которое было уже давно отброшено образованным язычеством до-христианской эпохи. С такого рода христианством наука, разумеется, не может иметь никаких точек соприкосновения.
Может быть, однако, протестантизм согласим с наукой? Ведь говорят же иные, что реформация расчистила путь для науки? Сделать такое предположение, значило бы, в действительности, поставить вещи на голову. Реформация, конечно, использовала сомнение и скептицизм, все ширившееся просвещение, с одной стороны, бурное размножение еретических сект, недовольных католицизмом (действовавших открыто, а еще чаще тайно), с другой. Однако, сама по себе реформация отнюдь не носила просветительного характера, она была частью религиозным, частью экономическим процессом, вернее, религия и экономика в ней теснейшим образом связаны. Католицизм главное значение придавал «добрым делам», при чем под этими «добрыми делами» подразумевалось отнюдь не нравственное поведение, а ощутительное приношение в церковную казну, которым искупались все прегрешения. В отсталых, но тем более благочестивых германских странах «доброхотные даяния» являлись главным делом веры; часть их утекала в Рим, где из «немецких греховвоздвигались роскошные дворцы и храмы, часть шла на удовлетворение далеко не возвышенных потребностей местного клира, часть, наконец, лежала втуне в качестве владения «мертвой руки», как называл это народ. Таким образом, эти «доброхотные даяния» не только ложились тяжелым грузом на народные плечи, но представляли собой серьезную опасность для всего народного хозяйства, ибо ими вызывалась колоссальная и совершенно ничем не возмещавшаяся утечка материальных благ. Что касается того эквивалента, который взамен выставлялся цер
ковью, а именно, отпущения грехов и ниспослания спасения, то ценность этого эквивалента становилась для жертвователей все более сомнительной, особенно в виду позорного образа жизни духовенства. Принявшая совершенно беззастенчивый характер, поставленная на чисто делеческую ногу, торговля отпущениями послужила поводом или толчком к ниспровержению всей этой постройки, основанной на поповской эксплуатации и религиозном обмане и к замене слишком дорого обходившихся «добрых дел» ничего не стоящей древне-христианской верой в дешевое спасение во христе. С просвещением все это, однако, не имеет решительно ничего общего. Троица и произвол богов остались, особенно у кальвинистов, да и дьявол снова приобрел первостепенное значение. Общеизвестно, как туго приходилось Лютеру в борьбе с чортом, известно, о другой стороны, как Лютер поносил разум, обзывая его проституткой, которую следует награждать пинками. Из произведений Лессинга мы знаем, как еще в его времена на протестантских кафедрах всячески поносили и сокрушали разум. Протестантская ортодоксия и ныне не лучше, она и ныне даже слушать не хочет о независимой науке.
Остается, значит, только либеральное богословие с его «человеком
Иисусом.