ненное только в том отношении, что Ормузд и Ариман получили характер отвлеченных добра и зла, проникло на Запад, где оно подхватывалось все новыми и новыми сектами до новейших времен, где оно всерьез обсуждалось и разбиралось даже скептическими философами последних веков. Пьер Бейль 3) признал манихеизм неопровержимым и из-за этого признания выдержал тяжелую борьбу, да и Джон Стюарт Милль еще оперировал гипотезой доброго и злого начала.
Вопрос о взаимоотношении между дьяволом и богом, о том, насколько вяжется народная вера в дьявола с всемогуществом и премудростью бога, является чисто богословским вопросом. То или иное решение вопроса ныне мало влияет на поведение людей. Однако, было время, когда упомянутое выше древнее представление, согласно которому бог является добрым началом, а дьявол—злым, согласно которому всеблагость не являющегося уже всемогущим бога ограничена вмешательством злого и весьма могущественного дьявола, имело значение далеко не чисто богословское. Не только мораль, но и эстетика смогли встать на новый путь лишь после того, как исчезла вера в дьявола. Ибо в эту эпоху, когда вера эта была еще в полном расцвете, в средние века, мир строго делился на два лагеря. Благочестивый был добрым, безбожник—злым. Благочестивый исполнял заповеди божии и его ждало небесное блаженство, безбожник предался дьяволу и его ждали муки геенны. Чистилище с его карами, не продолжающимися вечно, предназначенное для грешников среднего калибра, было уже позднейшим изобретением, оно являлось по существу некоторой уступкой более гуманному представлению о боге. Понятия добра и зла были относительными еще в средние века, но так как критерием служили абсолютные законы бога, то противоположение их шло по линии благочестия. Лишь с угасанием веры в дьявола, с потускнением всякой веры вообще, с заменой потусторонних целей царства божьего посюсторонними целями социального государства возродилось античное представление о добре, как о том, что полезно, и о зле, как о том, что вредно.
Шопенгауэр в одном месте («Parerga», II, гл. 15) заявляет, что сатана иудеев—двойник авестического Аримана, этот бог змей и других чудовищ, несколько подправил плоский оптимизм иудаизма, поскольку он сделался той силой, которая соблазняет людей на грех и приносит в мир горе и беду, как кару за грехи, что христианство примыкает к иудейству как раз в учении о первородном грехе, от которого собирается искупить человечество. Иудейство, в действительности, отличалось такой земной устремленностью, оно вместе с тем, несмотря на наличие национального бога, имело такой сильный уклон к политеизму, оно, наконец, было столь мало догматичным, что ограничение божьего всемогущества вмешательством сатаны у иудеев никого не поражало. Лишь в христианстве с его догматическим монотеизмом, с его потусторонними небом и адом, вера в дьявола привела к двоебожию.
Те, кто, находясь целиком во власти унаследованных от прошлого понятий, усматривают в боге олицетворенное добро, а в дьяволе—олицетворенное зло, кого, таким образом, возмущает самое сравнение бога
3) Бэйль, Пьер (1647—1706)—француз, писатель, оказавший огромное влияние на просветительное движение XVIII века. В своей знаменитой книге «Dictionnaire histonque et critique» («Исторический и критический словарь») Бэйль, бывший скептиком и деистом, не нападает прямо на религию и церковь, но жаждая строка его направлена против них. Почти все материалисты к антиклерикалы XVIII века, и в первую голову, Вольтер, многими своими аргументами обязан Бэйлю. Между прочим, Бэйль первый осмелился утверждать, что атеизм вполне уживается с высоким нравственным уровнем, что вполне мыслимо благоустроенное атеистическое государство. Чрезвычайно многим обязана Бэйлю также история и критика религии.
Вопрос о взаимоотношении между дьяволом и богом, о том, насколько вяжется народная вера в дьявола с всемогуществом и премудростью бога, является чисто богословским вопросом. То или иное решение вопроса ныне мало влияет на поведение людей. Однако, было время, когда упомянутое выше древнее представление, согласно которому бог является добрым началом, а дьявол—злым, согласно которому всеблагость не являющегося уже всемогущим бога ограничена вмешательством злого и весьма могущественного дьявола, имело значение далеко не чисто богословское. Не только мораль, но и эстетика смогли встать на новый путь лишь после того, как исчезла вера в дьявола. Ибо в эту эпоху, когда вера эта была еще в полном расцвете, в средние века, мир строго делился на два лагеря. Благочестивый был добрым, безбожник—злым. Благочестивый исполнял заповеди божии и его ждало небесное блаженство, безбожник предался дьяволу и его ждали муки геенны. Чистилище с его карами, не продолжающимися вечно, предназначенное для грешников среднего калибра, было уже позднейшим изобретением, оно являлось по существу некоторой уступкой более гуманному представлению о боге. Понятия добра и зла были относительными еще в средние века, но так как критерием служили абсолютные законы бога, то противоположение их шло по линии благочестия. Лишь с угасанием веры в дьявола, с потускнением всякой веры вообще, с заменой потусторонних целей царства божьего посюсторонними целями социального государства возродилось античное представление о добре, как о том, что полезно, и о зле, как о том, что вредно.
Шопенгауэр в одном месте («Parerga», II, гл. 15) заявляет, что сатана иудеев—двойник авестического Аримана, этот бог змей и других чудовищ, несколько подправил плоский оптимизм иудаизма, поскольку он сделался той силой, которая соблазняет людей на грех и приносит в мир горе и беду, как кару за грехи, что христианство примыкает к иудейству как раз в учении о первородном грехе, от которого собирается искупить человечество. Иудейство, в действительности, отличалось такой земной устремленностью, оно вместе с тем, несмотря на наличие национального бога, имело такой сильный уклон к политеизму, оно, наконец, было столь мало догматичным, что ограничение божьего всемогущества вмешательством сатаны у иудеев никого не поражало. Лишь в христианстве с его догматическим монотеизмом, с его потусторонними небом и адом, вера в дьявола привела к двоебожию.
Те, кто, находясь целиком во власти унаследованных от прошлого понятий, усматривают в боге олицетворенное добро, а в дьяволе—олицетворенное зло, кого, таким образом, возмущает самое сравнение бога
3) Бэйль, Пьер (1647—1706)—француз, писатель, оказавший огромное влияние на просветительное движение XVIII века. В своей знаменитой книге «Dictionnaire histonque et critique» («Исторический и критический словарь») Бэйль, бывший скептиком и деистом, не нападает прямо на религию и церковь, но жаждая строка его направлена против них. Почти все материалисты к антиклерикалы XVIII века, и в первую голову, Вольтер, многими своими аргументами обязан Бэйлю. Между прочим, Бэйль первый осмелился утверждать, что атеизм вполне уживается с высоким нравственным уровнем, что вполне мыслимо благоустроенное атеистическое государство. Чрезвычайно многим обязана Бэйлю также история и критика религии.