рабочей силы. Добровольность самопожертвования является также и спасительным (искупительным) моментом в символической смерти распятого, которая должна была побуждать верующего к подражанию. «Сие есть тело мое! Сие есть кровь моя!», говорит священник при причащении, замещая самого спасителя: «отдай и ты сын человеческий, тело свое и кровь!». Даже помощь бедным, вполне естественно, оказывается в надежде на будущее, хотя бы и не непосредственное, воздаяние. Внешнее принуждение заменяется внутренним, неизменно подчеркивается добровольный характер, который должна иметь жертва. Даже взносы в общинную казну должны были носить добровольный характер, равным образом и всякие дарения и приношения. Вот эта-то утонченная эксплоатация мирян была тем методом, которым церковь великолепно пользовалась вплоть до наших дней.
Когда Миланским эдиктом императора Константина Великого (313 г.) христианство было провозглашено единственной, признанной государством, религией, то это было не только сигналом к захвату церковью всех богатств, принадлежавших языческим храмам, не только победой христианской веры над религией язычества, это была ноябрьская победа заключившего союз со светской властью христианского клира над революцией. Это не означает, что революция была теперь уже окончательно побеждена. Распад старых социальных отношений продолжался. Новостью было, однако, то, что католический клир честно помогал светской власти расправляться с мятежниками и революционерами, хотя бы в северной Африке, где разразилось стихийное восстание колонов (арендаторов), доведенных до отчаяния беззастенчивой эксплоатацией крупных землевладельцев. Население, в конце концов, не видело никакого иного исхода, как только бежать из ненасытного Рима, раскинувшего свои щупальцы по всему известному тогда миру, укрыться где-нибудь на границе под крыло соседнего варварского народа, просто уйти, куда глаза глядят, или даже призвать на помощь дикие орды варваров. То же самое ведь делали в свое время имущие классы Греции, которые под влиянием оппозиции мелкой буржуазии старались умолить какого-нибудь римского полководца запрятать к себе в карман древнюю культурную Грецию.
Постепенное ослабление римского государства, закончившееся полным его развалом, основано было, таким образом, на обострении внутренних противоречий, которые, как мы видели, являлись классовыми противоречиями. Каутский держится того взгляда, что не классовая эксплоатация бал главной причиной распада римского государства, а эксплоатация, чинившаяся государством, бывшего одинаково беспощадным и к имущим и к неимущим. В этом воззрении марксизма маловато. Каутский в этих нескольких веках раннего христианства, протекших со времени того революционного девятого вала, который, якобы, породил христианство, не видит ничего, кроме углубляющегося процесса загнивания всей римской культуры, полного ее разложения, закончившегося катастрофой. Идеологическим продуктом этого процесса упадка и загнивания является, по Каутскому, христианство. К сожалению, Каутский не объясняет, каким же образом христианство, в таком случае, оказалось в состоянии пережить римскую империю.
Каутский совершенно резонно указывает на полное умственное и нравственное убожество предательских, оппортунистических общинных заправил, однако, он и во всей массе членов христианских общин видит только скопище попрошаек и босяков, презирающих труд, все помыслы, которые направлены на то, чтобы обработать и обобрать какого-нибудь богача. Это является, однако, проявлением типичной для Каутского манеры безнадежно распространять специфически-попов