времени, когда, якобы, странствовал по земле «господь» с его учениками, т.-е. ко времени первохристианской общины.
Как отмечает при случае сам Каутский, противореча себе, наиболее резкие выпады против богатых, которые отцами церкви (Каутский на зывает по сочиненьицу П. Пфлюгера «Социализм отцов церкви» внушительный ряд имен—св. Климента, епископа Астерия, Лактанция, Василия Великого, св. Григория Нисского, св. Амвросия, св. Иоанна Златоуста, св. Иеронима, Августина и т. д.) ставились на одну ступень с ворами и разбойниками, относятся почти все к четвертому веку, т.-е. к тому времени, когда христианство было уже государственной религией. Мы на этом основании, а также на основании других показательных фактов, представляем себе линию революционного процесса от Августа до нашествия германских орд в IV веке, как растущую вверх кривую, в противоположность Каутскому, который во многократных революционных высказываниях отцов церкви видит лишь мнения «отдельных мыслителей», тогда как подлинно исторический и революционный образ Иисуса вышелушивается им путем соответствующей оппортунистической «подкраски» из евангелий. По утверждению Каутского первохристианский коммунизм имел свой законченный организационный облик уже в первой христианской общине в Иерусалиме. Все, что было потом, знаменует, якобы, лишь упадок этого первохристианского коммунизма.
Каутский оказывается здесь, впрочем, противником и Фридриха Энгельса, который в предисловии к «Классовой борьбе во Франции 1848—1850 » (изд. 1895 г.) рисует рост революционной силы первохристианского движения до завоевания им государственной власти при Константине Великом, как длительный процесс, т.-е. растягивает первоначальный революционный период на несколько столетий. Каутский же, напротив, исчисляет его лишь несколькими десятилетиями. Были ли, однако, упомянутые благочестивые отцы церкви IV века, действительно, такими революционерами, какими они могут показаться по своим резким нападкам на богачей своего времени? Ни в коем случае. Действительных революционеров этого времени следует искать совсем в других слоях населения. За это говорит уже одно классовое положение церковных писателей, на которое мы должны обратить тем больше внимания, что оно целиком совпадает у отцов церкви и авторов евангелий.
Очевидной внешней причиной общественного переворота этих столетий был крах или, по крайней мере, упадок рабства, приведший к разрушению колоссальных рабовладельческих хозяйств, питавшихся войной, работорговлей. Начали приходить в упадок гигантские латифундии богатых римлян, и домашние хозяйства дворцов императоров и знати, обслуживавшиеся рабами. Относительно крупных промышленных предприятий, а именно в области горного промысла, мы упомянем только мимоходом.
Если гигантское развитие рабства привело к обеднению, обездолению и экспроприации мелких крестьян и ремесленников, которые бурным потоком ринулись в Рим, Антиохию, Александрию и другие метрополии древнего мира, то вся эта быстро увеличивавшаяся масса лишенных средств существования людей, поскольку не вся она жила нищенствоми попрошайничеством, поскольку часть ее вынуждена была заняться производительным, хотя бы случайным, трудом, все больше начала конкурировать с рабами, труд которых по многим основаниям становился менее выгодным, чем наем вольных рабочих. Об укреплении и расширении рабского хозяйства на римской почве в этот момент не могло уже быть и речи, ибо вследствие натиска чужих народов на границы мировой империи и прекращения завоевательных войн прекратился прежний непрерывный приток дешевого человеческого материала.
Как отмечает при случае сам Каутский, противореча себе, наиболее резкие выпады против богатых, которые отцами церкви (Каутский на зывает по сочиненьицу П. Пфлюгера «Социализм отцов церкви» внушительный ряд имен—св. Климента, епископа Астерия, Лактанция, Василия Великого, св. Григория Нисского, св. Амвросия, св. Иоанна Златоуста, св. Иеронима, Августина и т. д.) ставились на одну ступень с ворами и разбойниками, относятся почти все к четвертому веку, т.-е. к тому времени, когда христианство было уже государственной религией. Мы на этом основании, а также на основании других показательных фактов, представляем себе линию революционного процесса от Августа до нашествия германских орд в IV веке, как растущую вверх кривую, в противоположность Каутскому, который во многократных революционных высказываниях отцов церкви видит лишь мнения «отдельных мыслителей», тогда как подлинно исторический и революционный образ Иисуса вышелушивается им путем соответствующей оппортунистической «подкраски» из евангелий. По утверждению Каутского первохристианский коммунизм имел свой законченный организационный облик уже в первой христианской общине в Иерусалиме. Все, что было потом, знаменует, якобы, лишь упадок этого первохристианского коммунизма.
Каутский оказывается здесь, впрочем, противником и Фридриха Энгельса, который в предисловии к «Классовой борьбе во Франции 1848—1850 » (изд. 1895 г.) рисует рост революционной силы первохристианского движения до завоевания им государственной власти при Константине Великом, как длительный процесс, т.-е. растягивает первоначальный революционный период на несколько столетий. Каутский же, напротив, исчисляет его лишь несколькими десятилетиями. Были ли, однако, упомянутые благочестивые отцы церкви IV века, действительно, такими революционерами, какими они могут показаться по своим резким нападкам на богачей своего времени? Ни в коем случае. Действительных революционеров этого времени следует искать совсем в других слоях населения. За это говорит уже одно классовое положение церковных писателей, на которое мы должны обратить тем больше внимания, что оно целиком совпадает у отцов церкви и авторов евангелий.
Очевидной внешней причиной общественного переворота этих столетий был крах или, по крайней мере, упадок рабства, приведший к разрушению колоссальных рабовладельческих хозяйств, питавшихся войной, работорговлей. Начали приходить в упадок гигантские латифундии богатых римлян, и домашние хозяйства дворцов императоров и знати, обслуживавшиеся рабами. Относительно крупных промышленных предприятий, а именно в области горного промысла, мы упомянем только мимоходом.
Если гигантское развитие рабства привело к обеднению, обездолению и экспроприации мелких крестьян и ремесленников, которые бурным потоком ринулись в Рим, Антиохию, Александрию и другие метрополии древнего мира, то вся эта быстро увеличивавшаяся масса лишенных средств существования людей, поскольку не вся она жила нищенствоми попрошайничеством, поскольку часть ее вынуждена была заняться производительным, хотя бы случайным, трудом, все больше начала конкурировать с рабами, труд которых по многим основаниям становился менее выгодным, чем наем вольных рабочих. Об укреплении и расширении рабского хозяйства на римской почве в этот момент не могло уже быть и речи, ибо вследствие натиска чужих народов на границы мировой империи и прекращения завоевательных войн прекратился прежний непрерывный приток дешевого человеческого материала.