нравы, съ ихъ заушеніемъ человѣческой личности, вносимые и въ семейныя отношенія, нерѣдко развивали въ дѣтяхъ, въ противовѣсъ отцамъ, протестъ и отвращеніе къ диспотизму. Такъ было и съ Перовской. Ея отецъ, Левъ Николаевичъ Перовскій, былъ крѣпостникъ изъ крѣпостниковъ, оскорблявшій мать своихъ дѣтей не только самолично, но и принуждавшій ребенка— сына оскорблять дѣйствіемъ эту мать, типичную для той эпохи женщину скромной душевной красоты и кротости. Въ тяжелой атмосферѣ семьи Софья Львовна научилась любить человѣка, любить страдающихъ, какъ она любила страдавшую мать, съ ко
торой до послѣднихъ, трагическихъ дней жизни не прерывала сношеній. Во время суда надо мной, надзирательницы дома предварительнаго заключенія разсказывали мнѣ, что во время про
цесса Перовской, на свиданіяхъ съ матерью, призванной изъ Крыма, Софья Львовна мало говорила. Какъ больное, измученное дитя, тихая и безмолвная, она все время полулежала, положивъ голову на колѣни матери. Два жандарма, день и ночь сидѣвшіе въ камерѣ Перовской, находились тутъ же.
Едва начавъ жить сознательной жизнью, Перовская рѣшила покинуть семью, оставаться въ которой морально ей было невы
носимо. Но отецъ не хотѣлъ дать ей отдѣльнаго паспорта и, въ случаѣ ухода, грозилъ вернуть въ отчій домъ черезъ полицію. Перовская не отступила и ушла отъ родителей, скрывшись у своихъ подругъ по аларчинскимъ курсамъ — сестеръ Корниловыхъ. Вмѣстѣ съ одной изъ нихъ — теперешней Александрой Ивановой Морицъ — она судилась потомъ по процессу 193-хъ. Быть можетъ, унаслѣдовавъ отъ матери нѣжную душу, Перовская.
какъ членъ кружка чайковцевъ, къ которому принадлежали и Корниловы, весь запасъ женской доброты и мягкости отдала въ качествѣ народницы трудящемуся люду, когда, обучившись фельд
шерству, соприкоснулась въ деревнѣ съ этимъ людомъ. Въ воспоминаніяхъ свидѣтелей ея тогдашней жизни говорится, что было что-то матерински-нѣжное въ ея отношеніи къ больнымъ, какъ и вообще къ окружающимъ крестьянамъ Какое нравственное удовлетвореніе ей давало общеніе съ деревней и какъ трудно
было ей оторваться отъ этой деревни, убогой и темной, показываетъ ея поведеніе на воронежскомъ съѣздѣ и колебаніе при распаденіи общества «Земля и Волю» на «Народную Волю» и «Чер
ный Передѣлъ». Тогда мы обѣ—она и я—только что оторвавшіяся отъ деревни, всѣми силами души были еще связаны съ нею. Насъ приглашали къ участію въ политической борьбѣ, звали въ городъ, а мы чувствовали, что деревня нуждается въ насъ, что безъ насъ—темнѣе тамъ. Разумъ говоритъ, что надо встать на тотъ же путь, на которомъ уже стояли наши товарищи, политическіе террористы, упоенные борьбой и одушевленные успѣхомъ.
Но чувство говорило другое, настроеніе у насъ было иное, оно влекло въ міръ обездоленныхъ. Конечно, мы не отдавали себѣ отчета, но впослѣдствіи это настроеніе было правильно опредѣ
торой до послѣднихъ, трагическихъ дней жизни не прерывала сношеній. Во время суда надо мной, надзирательницы дома предварительнаго заключенія разсказывали мнѣ, что во время про
цесса Перовской, на свиданіяхъ съ матерью, призванной изъ Крыма, Софья Львовна мало говорила. Какъ больное, измученное дитя, тихая и безмолвная, она все время полулежала, положивъ голову на колѣни матери. Два жандарма, день и ночь сидѣвшіе въ камерѣ Перовской, находились тутъ же.
Едва начавъ жить сознательной жизнью, Перовская рѣшила покинуть семью, оставаться въ которой морально ей было невы
носимо. Но отецъ не хотѣлъ дать ей отдѣльнаго паспорта и, въ случаѣ ухода, грозилъ вернуть въ отчій домъ черезъ полицію. Перовская не отступила и ушла отъ родителей, скрывшись у своихъ подругъ по аларчинскимъ курсамъ — сестеръ Корниловыхъ. Вмѣстѣ съ одной изъ нихъ — теперешней Александрой Ивановой Морицъ — она судилась потомъ по процессу 193-хъ. Быть можетъ, унаслѣдовавъ отъ матери нѣжную душу, Перовская.
какъ членъ кружка чайковцевъ, къ которому принадлежали и Корниловы, весь запасъ женской доброты и мягкости отдала въ качествѣ народницы трудящемуся люду, когда, обучившись фельд
шерству, соприкоснулась въ деревнѣ съ этимъ людомъ. Въ воспоминаніяхъ свидѣтелей ея тогдашней жизни говорится, что было что-то матерински-нѣжное въ ея отношеніи къ больнымъ, какъ и вообще къ окружающимъ крестьянамъ Какое нравственное удовлетвореніе ей давало общеніе съ деревней и какъ трудно
было ей оторваться отъ этой деревни, убогой и темной, показываетъ ея поведеніе на воронежскомъ съѣздѣ и колебаніе при распаденіи общества «Земля и Волю» на «Народную Волю» и «Чер
ный Передѣлъ». Тогда мы обѣ—она и я—только что оторвавшіяся отъ деревни, всѣми силами души были еще связаны съ нею. Насъ приглашали къ участію въ политической борьбѣ, звали въ городъ, а мы чувствовали, что деревня нуждается въ насъ, что безъ насъ—темнѣе тамъ. Разумъ говоритъ, что надо встать на тотъ же путь, на которомъ уже стояли наши товарищи, политическіе террористы, упоенные борьбой и одушевленные успѣхомъ.
Но чувство говорило другое, настроеніе у насъ было иное, оно влекло въ міръ обездоленныхъ. Конечно, мы не отдавали себѣ отчета, но впослѣдствіи это настроеніе было правильно опредѣ