какъ, — искусство прикладное; у Головина оно пріобрѣтаетъ характеръ самодовлѣющей картинности. Его декораціямъ недостаетъ монументальной композиціи, общихъ линій, архитектурности. Не цѣлое преобладаетъ въ нихъ, а детали, почти всегда
восхитительныя, словъ нѣтъ... но вѣдь декораторъ долженъ, прежде всего, строить, какъ зодчій, согласно со стилемъ, который онъ илюстрируетъ и съ драматическимъ и музыкальнымъ матеріаломъ! Именно поэтому Головинъ и не стилистъ въ своихъ постановкахъ; чувство эпохи въ концѣ концовъ ему чуждо; что бы онъ ни изобра
жалъ — мольеровскую Францію, годуновскую Россію или глуковскую Грецію, онъ всегда остается самимъ собою — увлекательнымъ импровизаторомъ красочныхъ видѣній, не желающимъ и не умѣющимъ себя ограничить, проникнуть въ міръ чужой психологіи, ,перевоплотиться .
Дѣйствительно, развѣ его декораціи къ Ибсену (будучи сами по себѣ очаровательными intérieur’aми и пейзажами) — хоть сколько-нибудь ,Ибсенъ‘? декораціи къ сологубовскимъ ,Заложникамъ жизни‘ — хоть сколько-нибудь ,Сологубъ‘? постановка ,Бо
риса Годунова‘ — ,Мусоргскій‘? постановка ,Электры‘ — ,Штраусъ‘ или ,Гофмансталь‘? Даже тамъ, гдѣ Головинъ стилизуетъ ,по всѣмъ правиламъ науки‘, напримѣръ, въ мольеровскомъ ,Донъ ЖуанѢ‘ и глуковскомъ ,ОрфеѢ‘, онъ все же удивительно далекъ и отъ французскаго драматурга XVII вѣка, и отъ композитора временъ Людо
вика XVI. Онъ не можетъ ,уйти‘ отъ своихъ живописныхъ капризовъ, смириться передъ театральной задачей (дать Мольера, дать Глука), почувствовать себя строи
телемъ чужого храма. Хочетъ ли? Я думаю, что даже не хочетъ, а можетъ быть и не надо, чтобы хотѣлъ, если не можетъ...
Конечно, не надо! Головинъ только изуродовалъ бы свой прекрасный талантъ, если бы сталъ бороться со своимъ художественнымъ ,эготизмомъ‘ во имя прикладныхъ задачъ декораціоннаго искусства. Онъ не ,театральный человѣкъ‘. Вотъ и все. Го
воря о ,недостаткахъ‘ его постановокъ, я не упрекаю и не отрицаю, я лишь опредѣляю. Скажу больше: то, что я назвалъ ,художественнымъ эготизмомъ въ постановкахъ
Головина, если на это посмотрѣть не со стороны театра и его задачъ, а съ точки зрѣнія самоцѣннаго творчества, — есть только яркое обнаруженіе большого живописнаго темперамента. Головинъ недостаточно интелектуаленъ для ,перевоплощеній‘, но онъ подлинная л и ч н о с т ь — всегда и во всемъ. Никакой стилизаціей, никакимъ
проникновеніемъ въ душу мертвыхъ эпохъ, никакой театральной мудростью не создать того ,праздника красокъ‘, какимъ являются большинство его эскизовъ для декорацій и просто пейзажи, къ сожалѣнію очень немногочисленные. Въ исторіи русской живописи они займутъ одно изъ почетныхъ мѣстъ.
Головинъ-пейзажистъ — отраднѣйшее явленіе современнаго искусства. Музыкально его чувство природы. Всеобъемлюща и какъ-то по женски нѣжна и трепетна его любовь къ прекрасной землѣ, къ деревьямъ ея, травамъ и цвѣтамъ, и моло
дымъ рощамъ на берегу озеръ, и стариннымъ городамъ русскихъ царей, и веселымъ улицамъ Испаніи, и хмурымъ норвежскимъ фіордамъ... Трудно сказать, что
восхитительныя, словъ нѣтъ... но вѣдь декораторъ долженъ, прежде всего, строить, какъ зодчій, согласно со стилемъ, который онъ илюстрируетъ и съ драматическимъ и музыкальнымъ матеріаломъ! Именно поэтому Головинъ и не стилистъ въ своихъ постановкахъ; чувство эпохи въ концѣ концовъ ему чуждо; что бы онъ ни изобра
жалъ — мольеровскую Францію, годуновскую Россію или глуковскую Грецію, онъ всегда остается самимъ собою — увлекательнымъ импровизаторомъ красочныхъ видѣній, не желающимъ и не умѣющимъ себя ограничить, проникнуть въ міръ чужой психологіи, ,перевоплотиться .
Дѣйствительно, развѣ его декораціи къ Ибсену (будучи сами по себѣ очаровательными intérieur’aми и пейзажами) — хоть сколько-нибудь ,Ибсенъ‘? декораціи къ сологубовскимъ ,Заложникамъ жизни‘ — хоть сколько-нибудь ,Сологубъ‘? постановка ,Бо
риса Годунова‘ — ,Мусоргскій‘? постановка ,Электры‘ — ,Штраусъ‘ или ,Гофмансталь‘? Даже тамъ, гдѣ Головинъ стилизуетъ ,по всѣмъ правиламъ науки‘, напримѣръ, въ мольеровскомъ ,Донъ ЖуанѢ‘ и глуковскомъ ,ОрфеѢ‘, онъ все же удивительно далекъ и отъ французскаго драматурга XVII вѣка, и отъ композитора временъ Людо
вика XVI. Онъ не можетъ ,уйти‘ отъ своихъ живописныхъ капризовъ, смириться передъ театральной задачей (дать Мольера, дать Глука), почувствовать себя строи
телемъ чужого храма. Хочетъ ли? Я думаю, что даже не хочетъ, а можетъ быть и не надо, чтобы хотѣлъ, если не можетъ...
Конечно, не надо! Головинъ только изуродовалъ бы свой прекрасный талантъ, если бы сталъ бороться со своимъ художественнымъ ,эготизмомъ‘ во имя прикладныхъ задачъ декораціоннаго искусства. Онъ не ,театральный человѣкъ‘. Вотъ и все. Го
воря о ,недостаткахъ‘ его постановокъ, я не упрекаю и не отрицаю, я лишь опредѣляю. Скажу больше: то, что я назвалъ ,художественнымъ эготизмомъ въ постановкахъ
Головина, если на это посмотрѣть не со стороны театра и его задачъ, а съ точки зрѣнія самоцѣннаго творчества, — есть только яркое обнаруженіе большого живописнаго темперамента. Головинъ недостаточно интелектуаленъ для ,перевоплощеній‘, но онъ подлинная л и ч н о с т ь — всегда и во всемъ. Никакой стилизаціей, никакимъ
проникновеніемъ въ душу мертвыхъ эпохъ, никакой театральной мудростью не создать того ,праздника красокъ‘, какимъ являются большинство его эскизовъ для декорацій и просто пейзажи, къ сожалѣнію очень немногочисленные. Въ исторіи русской живописи они займутъ одно изъ почетныхъ мѣстъ.
Головинъ-пейзажистъ — отраднѣйшее явленіе современнаго искусства. Музыкально его чувство природы. Всеобъемлюща и какъ-то по женски нѣжна и трепетна его любовь къ прекрасной землѣ, къ деревьямъ ея, травамъ и цвѣтамъ, и моло
дымъ рощамъ на берегу озеръ, и стариннымъ городамъ русскихъ царей, и веселымъ улицамъ Испаніи, и хмурымъ норвежскимъ фіордамъ... Трудно сказать, что