Маріеттъ, болѣе чѣмъ кто либо, можетъ считаться за эстетическаго глашатая XVIII вѣка. Его словами говоритъ оскорбленный вкусъ изысканныхъ людей.
Однако, не угодилъ Ліотаръ и тому великому своему современнику, въ которомъ онъ, по справедливости, могъ видѣть и единомышленника: Жанъ-Жаку. Около 1765 года Ліотаръ написалъ портретъ Руссо, который, кажется, приходится нынѣ считать утраченнымъ[*], но мнѣніе о которомъ философа-натуралиста намъ из
вѣстно по сохранившемуся его письму къ граверу Рей: ,Разъ вы — пишетъ онъ — непремѣнно рѣшили гравировать мой портретъ (что вовсе не въ моемъ вкусѣ),
то я подумалъ, не лучше ли было бы взять оригиналъ схожій, а не тотъ, который меня уродуетъ. Вотъ почему я предпочитаю портретъ г. де-Латура, какъ не спо
собнаго отдаться тѣмъ интригамъ (manoeuvres), что руководили кистями Рамсея и карандашами Ліотара‘.
Мы не можемъ судить, былъ ли правъ капризный Руссо, но, пожалуй, Маріеттъ былъ по своему правъ. Мы теперь любуемся ХѴIII вѣкомъ, какъ какой-то вол
шебной драгоцѣнностью, въ которой всѣ части чудеснымъ образомъ между собой связаны, въ которой проявились неисчерпаемыя богатства фантазіи, остроумія и своеобразнаго чувства жизни. Не все въ этомъ зачарованномъ мірѣ было ложью: Шарденъ, напримѣръ, былъ человѣкъ крайне правдивый, и еще искреннѣе былъ Ватто. Но вотъ этотъ міръ принципіально отгораживался отъ нѣкоторыхъ вещей.
Онъ боялся бѣлаго дневного свѣта и находилъ его грубымъ; онъ не любилъ и оглушительныхъ звуковъ, рѣзкихъ красокъ. Тогда культура выработала полный кодексъ хорошаго тона, изящныхъ манеръ, строго преслѣдовавшій все, что выпадало изъ извѣстнаго круга условности, что вторгалось со своимъ напоминаніемъ о житейской прозѣ въ тонкое плетеніе свѣтской жизни.
Вѣдь и голландскіе живописцы (которымъ, кстати сказать, безмѣрно поклонялся Ліотаръ)[**], даже ,табажисты‘ среди нихъ, достаточно за одинъ вѣкъ патинировав
шіеся, не нарушали гармоніи на стѣнахъ любительскихъ кунсткамеръ [***]. Сюжеты ихъ были ,подлыми‘, но золотистый ихъ тонъ все спасалъ, превращалъ ихъ въ драгоцѣнности, въ ,украшенія‘. Такъ точно и реалистическія картины Шардена, въ которыхъ всегда столько закутанности, бархатистости, гурманства.
Напротивъ того, Ліотаръ, вторгаясь въ эту зачарованную атмосферу со всей своей швейцарской прямолинейностью, долженъ былъ казаться какимъ то невѣжей. Его ,бѢлые‘, ,плоскіе‘ портреты, — точно зафиксированныя отраженія зеркалъ, произво
[*] Возможно, впрочемъ, что изображеніе Руссо Ліотаромъ мы имѣемъ въ портретѣ, сохранившемся въ семьѣ Жирарденъ.
[**] У самаго Ліотара была недурная коллекція голландскихъ картинъ. Кромѣ того, онъ могъ изучать голландцевъ, не покидая Женевы, въ собраніи своего друга прокурора Троншена. Послѣдняя коллекція была пріобрѣтена Екатериной II въ 1771 г.
[***] Какъ разъ въ серединѣ XVIII в. замѣчается чрезвычайное оживленіе интереса коллекціонеровъ къ старымъ голландцамъ.
Однако, не угодилъ Ліотаръ и тому великому своему современнику, въ которомъ онъ, по справедливости, могъ видѣть и единомышленника: Жанъ-Жаку. Около 1765 года Ліотаръ написалъ портретъ Руссо, который, кажется, приходится нынѣ считать утраченнымъ[*], но мнѣніе о которомъ философа-натуралиста намъ из
вѣстно по сохранившемуся его письму къ граверу Рей: ,Разъ вы — пишетъ онъ — непремѣнно рѣшили гравировать мой портретъ (что вовсе не въ моемъ вкусѣ),
то я подумалъ, не лучше ли было бы взять оригиналъ схожій, а не тотъ, который меня уродуетъ. Вотъ почему я предпочитаю портретъ г. де-Латура, какъ не спо
собнаго отдаться тѣмъ интригамъ (manoeuvres), что руководили кистями Рамсея и карандашами Ліотара‘.
Мы не можемъ судить, былъ ли правъ капризный Руссо, но, пожалуй, Маріеттъ былъ по своему правъ. Мы теперь любуемся ХѴIII вѣкомъ, какъ какой-то вол
шебной драгоцѣнностью, въ которой всѣ части чудеснымъ образомъ между собой связаны, въ которой проявились неисчерпаемыя богатства фантазіи, остроумія и своеобразнаго чувства жизни. Не все въ этомъ зачарованномъ мірѣ было ложью: Шарденъ, напримѣръ, былъ человѣкъ крайне правдивый, и еще искреннѣе былъ Ватто. Но вотъ этотъ міръ принципіально отгораживался отъ нѣкоторыхъ вещей.
Онъ боялся бѣлаго дневного свѣта и находилъ его грубымъ; онъ не любилъ и оглушительныхъ звуковъ, рѣзкихъ красокъ. Тогда культура выработала полный кодексъ хорошаго тона, изящныхъ манеръ, строго преслѣдовавшій все, что выпадало изъ извѣстнаго круга условности, что вторгалось со своимъ напоминаніемъ о житейской прозѣ въ тонкое плетеніе свѣтской жизни.
Вѣдь и голландскіе живописцы (которымъ, кстати сказать, безмѣрно поклонялся Ліотаръ)[**], даже ,табажисты‘ среди нихъ, достаточно за одинъ вѣкъ патинировав
шіеся, не нарушали гармоніи на стѣнахъ любительскихъ кунсткамеръ [***]. Сюжеты ихъ были ,подлыми‘, но золотистый ихъ тонъ все спасалъ, превращалъ ихъ въ драгоцѣнности, въ ,украшенія‘. Такъ точно и реалистическія картины Шардена, въ которыхъ всегда столько закутанности, бархатистости, гурманства.
Напротивъ того, Ліотаръ, вторгаясь въ эту зачарованную атмосферу со всей своей швейцарской прямолинейностью, долженъ былъ казаться какимъ то невѣжей. Его ,бѢлые‘, ,плоскіе‘ портреты, — точно зафиксированныя отраженія зеркалъ, произво
[*] Возможно, впрочемъ, что изображеніе Руссо Ліотаромъ мы имѣемъ въ портретѣ, сохранившемся въ семьѣ Жирарденъ.
[**] У самаго Ліотара была недурная коллекція голландскихъ картинъ. Кромѣ того, онъ могъ изучать голландцевъ, не покидая Женевы, въ собраніи своего друга прокурора Троншена. Послѣдняя коллекція была пріобрѣтена Екатериной II въ 1771 г.
[***] Какъ разъ въ серединѣ XVIII в. замѣчается чрезвычайное оживленіе интереса коллекціонеровъ къ старымъ голландцамъ.