И въ тоже время — въ нихъ одна общая преобладающая черта: затаенная насмѣшливость, но не обидная, а благодушная, благожелающая. Какъ будто они подсмо
трѣли такія прекрасныя и радостныя тайны природы, что имъ и смѣшна людская суетливость, устраивающая жизнь помимо природы, и жалко людей, и хочется имъ
помочь.
Въ Третьяковской галереѣ сейчасъ одно изъ прекрасныхъ и наиболѣе выразительныхъ произведеній Коненкова — ,Старичекъ-полевичекъ‘. Сколько благо
душія въ этой по своему гармоничной фигурѣ, сколько веселой углубленной насмѣшливости въ глазахъ, которые какъ бы видѣли тайны, неизвѣстныя людямъ. Въ Коненковѣ, какъ въ Рерихѣ и нѣкоторыхъ другихъ нашихъ ясновидцахъ ста
рины, таинственная связь съ прошлымъ, какъ бы прозрѣніе въ глубь вѣковъ. Онъ словно бродилъ по тѣмъ лѣсамъ и степямъ, гдѣ неизвѣстно кѣмъ ставились выдолбленные изъ вѣковыхъ древесныхъ стволовъ ,боженьки‘, гдѣ въ укромныхъ
мѣстахъ на вѣтвяхъ деревьевъ дѣлались таинственные недобрые ,заломы‘, а по ночамъ пугали (но не очень) совы-вѣдьмы; гдѣ такъ благостно, такъ мудро сли
вали свою жизнь съ жизнью природы загадочные старички, слѣпцы, обвѣтренные, огрубѣвшіе, уже не видящіе, но особенно чувствующіе природу; гдѣ сами лѣшіе не пугали, не мучили, а какъ бы звали слиться въ одно съ жизнью лѣса... Древній человѣкъ тонулъ въ пространствѣ лѣсовъ и степей, которые одновременно
были пріютомъ и грозныхъ и благихъ силъ. Онъ олицетворялъ ихъ духъ, жизнь въ выдолбленныхъ изъ дерева или камня ихъ подобіяхъ, которымъ поклонялся и въ которыхъ хотѣлъ увѣковѣчить невидимыхъ, но какъ бы осязаемыхъ могучихъ владыкъ. До сихъ поръ въ разныхъ наиболѣе древнихъ мѣстахъ существуютъ горы — ,поклонки‘, на вершинахъ которыхъ ставились эти подобія.
И вотъ эти подобія близки и дороги современному художнику, искушенному всѣми утонченными опытами искусства тысячелѣтій. Коненковъ снова оживилъ древнія божества, почувствовалъ ихъ жизнь въ отзвукахъ ельнинскихъ лѣсовъ, почувство
валъ ихъ неумирающія черты, придалъ эти черты даже своему ,Баху‘. Все это не искусственный архаизмъ, а возвращеніе именно къ неумирающему. Такъ странно и такъ безыскусственно совпадаютъ изображенія примитивнаго по формамъ рус
скаго ,боженьки‘, ,старенькаго старичка‘, съ самымъ величавымъ, утонченнымъ и вѣчнымъ изображеніемъ божества — Зевсомъ Олимпійскимъ: то же очертаніе и строеніе головы и особенно лба, та же спокойная и благородная мудрость и мощ
ность въ выраженіи. Самъ ,Стрибогъ‘, невсегда милостивый и столь своеобразно украшенный, больше заинтересовываетъ, чѣмъ пугаетъ и угрожаетъ.
Но художникъ пришелъ къ оригинальной формѣ долгимъ путемъ. Древній примитивизмъ сливается у него съ утонченнымъ современнымъ декоративнымъ мастер
ствомъ, что такъ сказывается во фризѣ ,Горельефъ для столовой‘, гдѣ такъ соченъ и красивъ рельефъ, такъ умѣла и цѣльна композиція. Архаизмъ формы часто необходимъ для ея особой декоративной красоты, въ грубомъ на видъ обрубываніи, въ
трѣли такія прекрасныя и радостныя тайны природы, что имъ и смѣшна людская суетливость, устраивающая жизнь помимо природы, и жалко людей, и хочется имъ
помочь.
Въ Третьяковской галереѣ сейчасъ одно изъ прекрасныхъ и наиболѣе выразительныхъ произведеній Коненкова — ,Старичекъ-полевичекъ‘. Сколько благо
душія въ этой по своему гармоничной фигурѣ, сколько веселой углубленной насмѣшливости въ глазахъ, которые какъ бы видѣли тайны, неизвѣстныя людямъ. Въ Коненковѣ, какъ въ Рерихѣ и нѣкоторыхъ другихъ нашихъ ясновидцахъ ста
рины, таинственная связь съ прошлымъ, какъ бы прозрѣніе въ глубь вѣковъ. Онъ словно бродилъ по тѣмъ лѣсамъ и степямъ, гдѣ неизвѣстно кѣмъ ставились выдолбленные изъ вѣковыхъ древесныхъ стволовъ ,боженьки‘, гдѣ въ укромныхъ
мѣстахъ на вѣтвяхъ деревьевъ дѣлались таинственные недобрые ,заломы‘, а по ночамъ пугали (но не очень) совы-вѣдьмы; гдѣ такъ благостно, такъ мудро сли
вали свою жизнь съ жизнью природы загадочные старички, слѣпцы, обвѣтренные, огрубѣвшіе, уже не видящіе, но особенно чувствующіе природу; гдѣ сами лѣшіе не пугали, не мучили, а какъ бы звали слиться въ одно съ жизнью лѣса... Древній человѣкъ тонулъ въ пространствѣ лѣсовъ и степей, которые одновременно
были пріютомъ и грозныхъ и благихъ силъ. Онъ олицетворялъ ихъ духъ, жизнь въ выдолбленныхъ изъ дерева или камня ихъ подобіяхъ, которымъ поклонялся и въ которыхъ хотѣлъ увѣковѣчить невидимыхъ, но какъ бы осязаемыхъ могучихъ владыкъ. До сихъ поръ въ разныхъ наиболѣе древнихъ мѣстахъ существуютъ горы — ,поклонки‘, на вершинахъ которыхъ ставились эти подобія.
И вотъ эти подобія близки и дороги современному художнику, искушенному всѣми утонченными опытами искусства тысячелѣтій. Коненковъ снова оживилъ древнія божества, почувствовалъ ихъ жизнь въ отзвукахъ ельнинскихъ лѣсовъ, почувство
валъ ихъ неумирающія черты, придалъ эти черты даже своему ,Баху‘. Все это не искусственный архаизмъ, а возвращеніе именно къ неумирающему. Такъ странно и такъ безыскусственно совпадаютъ изображенія примитивнаго по формамъ рус
скаго ,боженьки‘, ,старенькаго старичка‘, съ самымъ величавымъ, утонченнымъ и вѣчнымъ изображеніемъ божества — Зевсомъ Олимпійскимъ: то же очертаніе и строеніе головы и особенно лба, та же спокойная и благородная мудрость и мощ
ность въ выраженіи. Самъ ,Стрибогъ‘, невсегда милостивый и столь своеобразно украшенный, больше заинтересовываетъ, чѣмъ пугаетъ и угрожаетъ.
Но художникъ пришелъ къ оригинальной формѣ долгимъ путемъ. Древній примитивизмъ сливается у него съ утонченнымъ современнымъ декоративнымъ мастер
ствомъ, что такъ сказывается во фризѣ ,Горельефъ для столовой‘, гдѣ такъ соченъ и красивъ рельефъ, такъ умѣла и цѣльна композиція. Архаизмъ формы часто необходимъ для ея особой декоративной красоты, въ грубомъ на видъ обрубываніи, въ