знанія? И развѣ этотъ диллетантизмъ — спутникъ творческой неопытности поколѣнія, освободившаго, надо надѣяться навсегда, тончайшее изъ искусствъ, живопись, отъ покорности мертвымъ, упадочнымъ шаблонамъ, — не милѣе и не худо
жественнѣе во сто кратъ, чѣмъ скучное ремесленничество нашихъ академическихъ и прочихъ корифеевъ?
Къ тому же, не надо забывать, что Судейкинъ началъ работать въ атмосферѣ сугубо-диллетантскихъ начинаній группы художниковъ, объединившихся подъ знаменемъ ,Голубой Розы‘ и ,Золотого Руна‘. Многое въ этихъ начинаніяхъ было при
мѣчательно, и нельзя, конечно, не признать яркой даровитости такихъ бывшихъ Знаменоносцевъ ,Голубой Розы‘, какъ Николай Миліоти, Сапуновъ, Крымовъ, Сарьянъ, Уткинъ... но въ боевомъ новаторствѣ москвичей, какъ мы знаемъ, были и весьма отрицательныя стороны: пренебреженіе формой, техникой, невѣріе въ преемственность художественныхъ методовъ, погоня за новизной ,во что бы то ни стало‘, перенесеніе пріемовъ декоративной, фресковой, живописи въ область ин
тимнаго творчества и т. д. Въ ту пору наибольшее вліяніе на Судейкина оказалъ Павелъ Кузнецовъ, и это многое объясняетъ. Впослѣдствіи онъ быстрыми шагами ушелъ впередъ и, не довольствуясь званіемъ ,свободнаго художника‘, принялся за серіозное ученіе (недавно поступилъ даже въ Академію), но слѣды московскаго отсебятинства не могли исчезнуть сразу... Молодому художнику предстоитъ еще долгій путь самоопредѣленія и совершенствованія...
Нельзя сказать, однако, что неясность формъ и образовъ, которой обыкновенно попрекаютъ Судейкина, происходитъ только отъ техническихъ недочетовъ; нѣтъ, такова индивидуальность художника, и мы не должны требовать того, чего онъ дать не можетъ. Пусть лучше ,пройдутъ мимо‘ придирчивые судьи, неспособные отдаться очарованію его ,неясности‘ и влюбиться, разсудку вопреки, въ поэзію его аллегорій и маскарадовъ, въ нѣжные дурманы его фейнаго царства, гдѣ все — только намѣчено полушутливо-полусеріозно, гдѣ все — расплывчато и непослѣдовательно, какъ бываетъ во снѣ или въ смутномъ воспоминаніи...
Здѣсь невольно хочется провести параллель между Судейкинымъ и Сомовымъ (который въ извѣстной мѣрѣ повліялъ на него, хотя отнюдь не внѣшнимъ образомъ). Это сдѣлалъ уже, въ одной изъ недавнихъ своихъ статей, [*] Александръ Бенуа, и я не могу удержаться отъ желанія повторить сказанное имъ, такъ какъ не сумѣлъ бы выразить лучше, другими словами, свою мысль: ,Міръ сновъ, который подно
ситъ Судейкинъ, еще не оцѣненъ по достоинству, ибо это подлинный міръ, а не головная выдумка... Его картины — какіе то дымы отъ зажженныхъ курильницъ съ таинственными ароматами; это галлюцинаціи гашиша и эфира, убѣдительность несуществующаго и неосуществимаго. Есть общее между нимъ и Сомовымъ. Но Со
[*] Рѣчь, 14 янв., 1911.
жественнѣе во сто кратъ, чѣмъ скучное ремесленничество нашихъ академическихъ и прочихъ корифеевъ?
Къ тому же, не надо забывать, что Судейкинъ началъ работать въ атмосферѣ сугубо-диллетантскихъ начинаній группы художниковъ, объединившихся подъ знаменемъ ,Голубой Розы‘ и ,Золотого Руна‘. Многое въ этихъ начинаніяхъ было при
мѣчательно, и нельзя, конечно, не признать яркой даровитости такихъ бывшихъ Знаменоносцевъ ,Голубой Розы‘, какъ Николай Миліоти, Сапуновъ, Крымовъ, Сарьянъ, Уткинъ... но въ боевомъ новаторствѣ москвичей, какъ мы знаемъ, были и весьма отрицательныя стороны: пренебреженіе формой, техникой, невѣріе въ преемственность художественныхъ методовъ, погоня за новизной ,во что бы то ни стало‘, перенесеніе пріемовъ декоративной, фресковой, живописи въ область ин
тимнаго творчества и т. д. Въ ту пору наибольшее вліяніе на Судейкина оказалъ Павелъ Кузнецовъ, и это многое объясняетъ. Впослѣдствіи онъ быстрыми шагами ушелъ впередъ и, не довольствуясь званіемъ ,свободнаго художника‘, принялся за серіозное ученіе (недавно поступилъ даже въ Академію), но слѣды московскаго отсебятинства не могли исчезнуть сразу... Молодому художнику предстоитъ еще долгій путь самоопредѣленія и совершенствованія...
Нельзя сказать, однако, что неясность формъ и образовъ, которой обыкновенно попрекаютъ Судейкина, происходитъ только отъ техническихъ недочетовъ; нѣтъ, такова индивидуальность художника, и мы не должны требовать того, чего онъ дать не можетъ. Пусть лучше ,пройдутъ мимо‘ придирчивые судьи, неспособные отдаться очарованію его ,неясности‘ и влюбиться, разсудку вопреки, въ поэзію его аллегорій и маскарадовъ, въ нѣжные дурманы его фейнаго царства, гдѣ все — только намѣчено полушутливо-полусеріозно, гдѣ все — расплывчато и непослѣдовательно, какъ бываетъ во снѣ или въ смутномъ воспоминаніи...
Здѣсь невольно хочется провести параллель между Судейкинымъ и Сомовымъ (который въ извѣстной мѣрѣ повліялъ на него, хотя отнюдь не внѣшнимъ образомъ). Это сдѣлалъ уже, въ одной изъ недавнихъ своихъ статей, [*] Александръ Бенуа, и я не могу удержаться отъ желанія повторить сказанное имъ, такъ какъ не сумѣлъ бы выразить лучше, другими словами, свою мысль: ,Міръ сновъ, который подно
ситъ Судейкинъ, еще не оцѣненъ по достоинству, ибо это подлинный міръ, а не головная выдумка... Его картины — какіе то дымы отъ зажженныхъ курильницъ съ таинственными ароматами; это галлюцинаціи гашиша и эфира, убѣдительность несуществующаго и неосуществимаго. Есть общее между нимъ и Сомовымъ. Но Со
[*] Рѣчь, 14 янв., 1911.