А. С. ГОЛУБКИНА
Максимиліанъ Волошинъ
КОГДА неумѣющій рисовать пробуетъ изобразить человѣческое лицо — онъ почти всегда дѣлаетъ его похожимъ на самого себя.
Въ этомъ не сказывается ли наглядно тѣсная и таинственная связь, существующая между наружностью художника, ,ликомъ‘ его, и формами его творчества?
Въ твореніяхъ великихъ мастеровъ какъ будто выявляется та же самая воля, что работала надъ созданіемъ ихъ собственнаго тѣла. Поэтому ихъ лица кажутся какъ бы собственными ихъ произведеніями... Голова Родэна, съ крутыми поворотами костей, стремнинами лба и каскадами бороды, не носитъ ли явные знаки его рѣзца? Старческая голова Винчи — не таитъ ли въ себѣ мистическія утонченности его искусства? Маски Микеланджело и Рафаэля, внѣ всякаго сомнѣнія, кажутся синтезомъ ихъ творчества. Не явно-ли, что тѢ же самыя пластическія силы, которыя творили формы, ими мыслимыя, образовали и лики ихъ? И чѣмъ крупнѣе мастеръ, чѣмъ глубже его творчество, — тѣмъ болѣе выражено это загадочное сродство, какъ бы въ подтвержденіе того, что всякое искусство есть лишь воплощеніе нашего темнаго, подсознательнаго Я...
Таинственный ключъ къ произведеніямъ художника надо искать въ чертахъ его живого лица; характерный очеркъ головы, любимый жестъ, взглядъ — часто могутъ направить пониманіе его произведеній по болѣе вѣрнымъ и прямымъ путямъ.
Если-бы Микеланджелова ,Ночь‘ встала со своей мраморной гробницы въ Капеллѣ Медичисовъ и ожила, она была бы чудовищной... Ея члены, привыкшіе къ слож
ному и тяжелому жесту вѣчнаго созерцанія, жесту невыносимому для обычнаго смертнаго тѣла, казались бы неуклюжи и сверхмѣрны въ условіяхъ обычной че
ловѣческой жизни. И дѣти ея были бы подобны ей. Они были бы дѣтьми ночи, рожденными въ камнѣ и мраморѣ, съ лицами вѣчно обращенными къ матери — къ ночи, со зрачками расширенными отъ тьмы, или утомленными отъ дневного свѣта, полными вѣщей дремоты...
Таковы именно всѢ лица, изваянныя Голубкиной. И она сама посреди своихъ произведеній кажется родной сестрой Микеланджеловой ,Ночи‘ или одной изъ Си
виллъ, сошедшей съ потолка Сикстинской Капеллы. Та же мощная фигура, та же
низко и угрюмо опущенная голова, то же пророчественное оцѣпенѣніе членовъ,
та же непривѣтливость и отъединенность отъ міра, та же тяжесть и неуклюжесть жеста, какъ бы отъ трудной духовной беременности: чудовищность и красота, первобытная мощь тѣла, пластически выражающая стихійность духа, и дѣтская без
Максимиліанъ Волошинъ
КОГДА неумѣющій рисовать пробуетъ изобразить человѣческое лицо — онъ почти всегда дѣлаетъ его похожимъ на самого себя.
Въ этомъ не сказывается ли наглядно тѣсная и таинственная связь, существующая между наружностью художника, ,ликомъ‘ его, и формами его творчества?
Въ твореніяхъ великихъ мастеровъ какъ будто выявляется та же самая воля, что работала надъ созданіемъ ихъ собственнаго тѣла. Поэтому ихъ лица кажутся какъ бы собственными ихъ произведеніями... Голова Родэна, съ крутыми поворотами костей, стремнинами лба и каскадами бороды, не носитъ ли явные знаки его рѣзца? Старческая голова Винчи — не таитъ ли въ себѣ мистическія утонченности его искусства? Маски Микеланджело и Рафаэля, внѣ всякаго сомнѣнія, кажутся синтезомъ ихъ творчества. Не явно-ли, что тѢ же самыя пластическія силы, которыя творили формы, ими мыслимыя, образовали и лики ихъ? И чѣмъ крупнѣе мастеръ, чѣмъ глубже его творчество, — тѣмъ болѣе выражено это загадочное сродство, какъ бы въ подтвержденіе того, что всякое искусство есть лишь воплощеніе нашего темнаго, подсознательнаго Я...
Таинственный ключъ къ произведеніямъ художника надо искать въ чертахъ его живого лица; характерный очеркъ головы, любимый жестъ, взглядъ — часто могутъ направить пониманіе его произведеній по болѣе вѣрнымъ и прямымъ путямъ.
Если-бы Микеланджелова ,Ночь‘ встала со своей мраморной гробницы въ Капеллѣ Медичисовъ и ожила, она была бы чудовищной... Ея члены, привыкшіе къ слож
ному и тяжелому жесту вѣчнаго созерцанія, жесту невыносимому для обычнаго смертнаго тѣла, казались бы неуклюжи и сверхмѣрны въ условіяхъ обычной че
ловѣческой жизни. И дѣти ея были бы подобны ей. Они были бы дѣтьми ночи, рожденными въ камнѣ и мраморѣ, съ лицами вѣчно обращенными къ матери — къ ночи, со зрачками расширенными отъ тьмы, или утомленными отъ дневного свѣта, полными вѣщей дремоты...
Таковы именно всѢ лица, изваянныя Голубкиной. И она сама посреди своихъ произведеній кажется родной сестрой Микеланджеловой ,Ночи‘ или одной изъ Си
виллъ, сошедшей съ потолка Сикстинской Капеллы. Та же мощная фигура, та же
низко и угрюмо опущенная голова, то же пророчественное оцѣпенѣніе членовъ,
та же непривѣтливость и отъединенность отъ міра, та же тяжесть и неуклюжесть жеста, какъ бы отъ трудной духовной беременности: чудовищность и красота, первобытная мощь тѣла, пластически выражающая стихійность духа, и дѣтская без